– А как всё прошло? Что я из тебя клещами вытаскиваю!
– Да рассказывать особо нечего, – неохотно ответил Дирк. – Начудил, конечно, обер, но это уже пусть ваш Вилли рассказывает.
– Вилли? – недоумённо уставился на него Олаф.
– Угу.
Дирк всё-таки выскользнул за дверь, и Олаф растерянно обернулся к Вайсу.
– При чём здесь Вилли? Ты чего-нибудь понимаешь?
Клим тоже взглянул на старшину, догадавшись, что с юным Шпрингером что-то пошло не так. Если Дирк не захотел об этом говорить, то происшествие из ряда особенных, деликатных.
Вдруг он вздрогнул. Над головой вспыхнула красная лампа, и пронзительно ударил сигнальный колокол. Стрелка машинного телеграфа прыгнула, минуя промежуточные значения из положения «стоп» в положение «полный вперёд». Вахта вскочила на ноги, тут же позабыв о Дирке и Вилли. Олаф заученно бросается к вентилю со сжатым воздухом, а Клим, уже зная, что от него требуется, – к заслонкам выхлопных газов, затем открывает кран топлива. Его двигатель скрипит проворачиваемым валом, потом встряхивается и начинает гулко работать. Он запустил его раньше, чем его напарник – левый. Вайс, наблюдая за обоими, снисходительно ухмыляется и поочерёдно открывает краны индикаторов работающих машин. Из каждого крана вырывается струя огня. Вайс довольно кивает – воспламенение есть во всех цилиндрах. Клима всегда удивляла эта процедура. Курить на лодке строжайше запрещено, а вот выбрасывать факелы пламени – пожалуйста. Выждав минуту, он прислушался: поршни равномерно проходят все четыре такта – всасывание, сжатие, рабочий ход и выпуск. Его двигатель работает безупречно. Просто удивительно, что ещё совсем недавно этот чёткий ритм сливался для него в рёв из преисподней. Теперь был слышен каждый отдельный стук. Потом он снова вспомнил о Вилли и увидел, что Олаф о нём тоже не забыл. Механик ненадолго исчез из машинного отделения, затем привёл Шпрингера. Вид у Вилли был заранее испуганный.
– Ты только посмотри на эту физиономию! – развернул к лампе его лицо Олаф.
Под глазом Шпрингера горел сизый синяк, на лбу багровая шишка.
– Тебя всё-таки огрел смотритель маяка? – обрадовался Вайс.
– Нет.
– Тогда кто?
– Обер-лейтенант Бауэр.
– Интересно… – удивлённо присел на ящик старшина.
– А я всегда говорил, что лучшая еда для немца – другой немец. Сигард, отойдём! – перекрикивая двигатели, указал на дверь электромеханического отсека Олаф. – Сейчас станет ещё интересней.
Мучимый любопытством, Клим, здраво рассудив, что раз он тоже механик, то приглашение касается и его, пошёл следом. Здесь было немного тише, а когда дверь закрыли на рычаг, то и вовсе стало возможно разговаривать, не переходя на крик.
– Рассказывай, – Олаф вытолкнул в центр прохода Шпрингера.
Вилли молчал. Тогда Олаф начал говорить сам:
– Говорят, ты бросился на обера?
В ответ ни слова.
– Видал, Сигард? – продолжал Олаф. – У нас здесь бунт на коленях. Ты умом тронулся?
– Как всё произошло? – спросил Вайс. – Только, пожалуйста, Вилли, хватит корчить глухонемого. Выкладывай всё как было!
И тогда плечи Шпрингера вдруг затряслись, колени подогнулись, и он потеряно сел, обхватив голову.
– Я не знаю, как всё получилось. Он даже собаку… – произнёс он глухо. – Она забилась под сарай, но он её всё равно достал.
– Собаку? – Вайс, ничего не понимая, взглянул на Олафа. – Какую собаку?
– Поначалу она лаяла, затем спряталась, но обер-лейтенант Бауэр вытащил её за цепь и заколол.
– Заколол?
– Да, кортиком. Он и смотрителя с женой… Увидев такое, Дирк хотел их застрелить, чтобы не мучились, но обер-лейтенант не дал. Он издевался над ними, прибивая к полу руки и ноги.
– И тогда ты…
– Да. Я хотел ему помешать. Им было уже много лет – старики. Старше моего дедушки Франца. Они не могли ему ответить. Я видел его глаза – глаза садиста. Это было ужасно! Всюду кровь, Бауэр скользил по ней, падал, по плечи в крови, с перекошенным лицом. Он как одержимый вгонял лезвие раз за разом и наслаждался криками. Наш первый помощник – кровожадная сволочь.
– Ну, это не новость, – произнёс Олаф. – Хуже другое, что ты нажил себе врага. Обер такого не простит. А ты хотя бы разок его достал?
Вилли кивнул, ещё ниже уронив голову, и тихо, протяжно вздохнул.
– Тогда он тебя точно изведёт. У нашей безлобой обезьяны, у которой череп начинается от бровей, память на такое длинная. Будь сейчас другое время, он бы точно отдал тебя под суд.
– В том-то и дело, что сейчас другое время, – задумчиво покачнувшись, сложил на груди руки Вайс. – Тут уж как кэп решит. Командир наш – тоже не подарок. Он привык относиться к экипажу покровительственно. Его власть на лодке куда выше, чем права любого из нас, но иногда он справедлив. И думаю, поступок Бауэра ему тоже не понравится. А с другой стороны, ты поднял руку на офицера, так что как он поступит, я судить не берусь.
– Что же с ним теперь делать? – спросил Олаф, кивнув на Шпрингера.
– Оставь его, – ответил Вайс. – Наш мальчик не так представлял себе пиратские набеги. В книжках о такой «романтике» не писали?
– Бауэр забрал с маяка ещё горячий кофейник! – поднял глаза Вилли. – Представляете? Они пили кофе, а он их убил и забрал кофейник.
– Птичка ранняя такая, на рассвете кофе пьёт… – заботливо похлопал его по плечу Вайс, задумчиво глядя на дёргающийся затылок. – Ладно, ладно, мы поняли, ты только, пожалуйста, снова не начни истерить. Пока здесь побудь, а я переговорю с вождём. Олаф, возьми у Мюллера таблетки, дай Вилли, пусть придёт в себя. Что там нам положено от переутомления? Кофеин, первитин?
– Не знаю. Я их не жру.
– Мюллер знает. Если командир захочет увидеть Вилли, он не должен выглядеть размазнёй.
– А ещё обер-лейтенант… – продолжал всхлипывать Шпрингер.
Больше Клим слушать не стал. Он тяжело поднялся, вышел из отсека и, покачиваясь, пошёл по проходу, с трудом переставляя ватные ноги. На душе было муторно и тошно. Он будто сам побывал на маяке и стоял по локоть в крови. Всем своим существом он ощущал причастность к убийству. Словно бесчувственная, набитая соломой кукла, Клим шёл сквозь кубрик, наступая на не успевшие убраться ноги и не слыша удивлённых возгласов в спину. Шёл, ничего не замечая и не разбирая дороги. Остановился, когда уткнулся в бронированную переборку центрального поста. Поднял голову, непонимающим взглядом уставился на лампу над дверью гальюна, с трудом вспоминая её предназначение. Лампа не горит – свободно. Клим потянул дверь на себя. В гальюне над крохотной раковиной два крана – один с пресной водой, другой с морской. Пресная – только для чистки зубов, морская – расходуй сколько угодно. Клим открыл до отказа оба крана, зачерпнув, обрушил на голову холодную свежесть. Поливал долго, пока не стал ощущать, что к нему начинают возвращаться звуки.
Глава седьмая
Неподвижные глаза гросс-адмирала глядят на часы. Дёниц наблюдает за стрелками, словно хамелеон за мухой, готовясь выбросить длинный язык. Наблюдает с портрета за движением фосфорной линии по цифрам в круге, расположенном под большим углом к его взгляду. С такого ракурса гросс-адмирал вряд ли может увидеть, который час, но он смотрит внимательно, не мигая.
– Однажды он пожал мне руку, – перехватив взгляд Мацуды, кивнул на портрет Хильмар Зимон. – Мы даже перекинулись парой слов. Так… ничего существенного. Кажется, это было что-то вроде: если вы в штаб, то я вас подвезу. Но я запомнил. Не каждый день гросс-адмиралы предлагают вам прокатиться на личных автомобилях.
Ему никто не ответил, и тогда Зимон подбросил на ладони лимон, вглядываясь в рисунок на жёлтой кожуре.
– Ешьте, Тадао, ешьте. Мне трудно представить вас без зубов.
Японец поднялся с дивана и нехотя сунул руку в коробку на столе.
– Когда-то у нас был обязательный ритуал, – продолжал Зимон, поставив стакан на угол стола. – Каждый день по одному лимону. Меня мучила изжога, но это лучше, чем беззубый рот. Предлагаю выдавить по стакану сока и помянуть нашего старшину Крюгера. С такой раной он наверняка не выжил. Я в этом уверен. Хорошо, если где-то на берегу Ланге предал его земле. Для подводника это большая роскошь.
– Значит, наш старшина пал как герой, – безразлично пожав плечами, произнёс дежурную фразу Бауэр и, не глядя на брызнувший на брюки сок, разрезал лимон надвое.
– Пал? – спросил Зимон. – Он что – споткнулся? Что за глупое выражение! На лодке Шальке боцман на Рождество решил повеселить команду. Он подменил в пистолете обойму на пустую и объявил, что сыграет в новогоднюю рулетку. Только забыл, что в стволе остался патрон, и снёс себе полголовы. Шальке в отчёте тоже написал, что он пал за Германию. А я себе представлял это так: шёл-шёл, рухнул, и полголовы долой. Бауэр, напомни, а на какой кочке споткнулся наш Крюгер?
Первый помощник промолчал, Зимон усмехнулся и принялся с интересом наблюдать за его руками. Стоя вокруг стола, каждый по-своему выжимал лимонный сок. Адэхи прокусил отверстие и, сжав в кулаке, выдавил содержимое в кружку. Мацуда порезал на дольки, выстроил их в ряд и, отказавшись от сахара, невозмутимо отправлял по очереди в рот. Бауэр же, разрезав лимон пополам, в каждую половину залил по ложке сгущёнки и с шумом высосал, не обращая внимания на прилипшую к кожуре обёрточную бумагу. Передёрнувшись, Зимон скривился и вдруг направил в лицо помощнику тяжёлый недвусмысленный взгляд:
– Зачем вы взяли на лодку кортик?
Бауэр замер с протянутой рукой. Неожиданный переход на «вы» не сулил ему ничего хорошего.
– Это моё личное оружие, герр командир, – начал он, невольно вытянувшись по стойке «смирно», и осторожно отложил остатки лимона на стол. – Я считаю, что офицерский кортик всегда должен быть рядом с его владельцем.
– Ещё одна непроходимая глупость. Напомню вам устав, в котором сказано, что кортик является атрибутом парадной формы одежды. Место ему на берегу, в шкафу с ценными для вас вещами, – Зимон вдруг осмотрел первого помощника с головы до ног и с любопытством спросил: – Может, вы и парадную форму взяли на лодку? Тогда почему не надели, отправившись на маяк? Вот было бы интересно понаблюдать, как вы балансируете в ней на волнах в шлюпке.