– Кэп ведёт себя так, словно он единственная высшая инстанция на этом свете, – стонет Вайс, толкнув в бок едва различимого Олафа. – Он возомнил себя пупом земли.
Но Олаф молчит, и Вайс трясёт его за плечо:
– Эй, механик, не уходи в себя, там тебя найдут в два счёта. Я говорю, заносит нашего командира, он будто с цепи сорвался.
– А вот ты ему сам об этом и скажи, – кряхтит Олаф и, будто заразившись, тоже начинает кашлять.
Затем снова наступает тишина, и слышатся лишь тяжёлое дыхание да возня вдоль отсека стремящихся занять свободное пространство матросов. Никто не пытается встать. Клим потянул на шею кислородную маску и, разглядев рядом выпуклые глаза Шпрингера, стащил с его носа зажимающую прищепку. Вилли никак не отреагировал и, безвольно навалившись на переборку, лишь устало уронил голову.
– На кораблях корсаров аккумуляторов не было? – попытался пошутить Клим, напомнив ему о детских увлечениях. – У пиратов тревога, если только на горизонте чужой корабль?
– Какой из меня пират? – тихо отозвался Вилли. – От одного вида крови у меня земля уходит из-под ног. Да и грабитель я никудышный. На это Рождество к нам на флотилию приезжал гросс-адмирал Дёниц. Его адъютант нёс два ведра. В одном шампанское, а в другом часы. Разные часы, одни с браслетами, другие без. Были с дарственными надписями на непонятных языках и неизвестным нам людям. Попадались ещё почти новые, но в основном старые и потёртые. Мы все понимали, откуда эти часы. Адъютант поставил ведро на стол и сказал: «Разбирайте! Это вам рождественские подарки!» Я удивился, но в ведро сразу полезла куча рук. Жадных, загребущих рук. Тащили по несколько штук. А я так и не смог.
– Это ещё что! – неожиданно оживился Олаф. – Короче!..
– Ну, если ты говоришь «короче», – хмыкнул Вайс, – то теперь жди трепни на час.
– Я ещё до войны, – даже не удостоил его взглядом Олаф, – ходил на учебном паруснике в Голландию! Только встали в порту, так все сразу врассыпную на берег, знакомиться с местными достопримечательностями. А достопримечательности в Голландии одни – дешёвые бабы! Они тоже хорошо знали своё дело и ждали нас тут же вдоль причалов. Так вот, про часы! Одна проворная шлюха стащила их у меня с руки, когда я раскладывал её на скамейке в парке тут же, по соседству с портом. Что обидно, я даже не почувствовал – в какой момент?! Обнаружил пропажу, когда восстанавливал силы в местной пивнухе. А часы хорошие были, с серебряным корпусом, инкрустированные какими-то зелёными камнями. В общем, испортила всё удовольствие. Бросился эту стерву искать, да где там! Потом всю ночь заливал горе, состязаясь в выпитых литрах с голландскими портовыми докерами, и к утру еле добрался на корабль. А там уже вовсю обмен приключениями. Сначала потрепались за жизнь, то есть, кто вероятней всего вернулся с берега с триппером, а потом начали выворачивать карманы, хвастаясь добытыми сувенирами. И вот тут один выкладывает на стол мои часы! Смотрю и не верю глазам – они самые! Я сдуру на него, да сразу в небритую морду! А оказалось, его вины не было. Под утро он эти часы спёр из ридикюля полусонной пьяной шлюхи, когда раздумывал, стоит ли положить ей туда плату. Однако, рассудив, что работал больше он, чем она, то и вознаграждения заслуживает один он, без зазрения совести отблагодарил себя часами.
Довольный собственным рассказом Олаф засмеялся и подвёл итог:
– Но я их всё равно потом пропил.
От его рассказа Климу стало не по себе. Он брезгливо взглянул в темноту, разыскивая лицо Олафа:
– Ты хоть понял, о чём говорил Вилли?
– Да, – удивился Олаф. – О часах.
– Если ещё раз объявят тревогу, я сойду с ума, – неожиданно застонал электрик Ломан.
– Учебные тревоги на лодке – гарантия её жизни! – то ли пытаясь оправдать командира, то ли передразнивая, тут же переключился на электрика Олаф. – Кэп говорит, что этого не понимает только тот, у кого мозги заросли паутиной.
– Плевать я хотел на кэпа! – вдруг выкрикнул Ломан, и все разом повернули головы в его сторону.
– Потише, приятель, – одёрнул Ломана Вайс и, тяжело поднявшись, направился вдоль кубрика. – Кажется, ещё одна наша дрессировка закончена. Можете выдохнуть.
За ним потянулись остальные. Заметив свободную койку, Клим бросился вдоль прохода и первым перемахнул через ограждение. Но койка оказалась занятой. Свернувшись клубком, на одеяле спал Йохан. Кот с редким трёхцветным окрасом, даже с претензией на неизвестную благородную породу, но запущенный и с давно не чёсаной шерстью. Без лишних церемоний, грубо, за шиворот сдвинув кота к краю, Клим занял место у стены. Недовольный клубок развернулся, заворчал и окатил его лениво-презрительным взглядом.
– Тащи своих блох от меня подальше, – не остался в долгу Клим, удивившись собственной злости.
– Нет у него блох, – вступился за Йохана Олаф. – Раньше были, но после того, как в Лорьяне он свалился в бочку с соляркой, не осталось ни одной. Хотя все по привычке, считают его блохастым.
Олаф занял койку через проход напротив и теперь ехидно выглядывал из-за шторы.
– Скорее паршивая живность появится у тебя. Лоснящиеся жирные вши и блохи! В тёплых морях мы хотя бы могли помыться, плавая нагишом вокруг лодки, а здесь завонялись как столетние козлы. Хотя там тоже полно своих гадостей. Те же акулы. Как-то спасали экипаж с нашего напоровшегося на подводную глыбу танкера. Плавали в темноте и разыскивали горящие на жилетах красные лампочки. Только увидим, гребём изо всех сил, пытаемся подойти, а там жуткий крик, вода вскипает – и достаём половину туловища.
– Мерзость! – неожиданно скрипит с нижней койки зубами Ломан. – Что за чушь ты несёшь? Только что придумал?
– Заткнись, недоумок! – не остаётся в долгу Олаф, и на короткое время наступает тишина.
Клим сверху посмотрел вдоль кубрика. Куда не глянешь, всюду измученные, тупые лица, без единого проблеска в глазах, не вызывающие ничего, кроме отвращения и раздражения. Если с кем-то встречался взглядом, то в ответ получал ту же реакцию. Даже не верилось, что где-то живут улыбающиеся люди, есть уютные дома с тёплыми квартирами, зелёные сады, твёрдая почва под ногами. Вместо трюмной вони витает запах сирени.
– Сейчас день или ночь? – вдруг, ни к кому не обращаясь, задался вопросом Ломан.
– Какая тебе разница? – тут же откликнулся Олаф.
– А где мы сейчас находимся? – не унимался Ломан. – Всё ещё у берегов англичан?
– Да какое тебе дело, дебил?
Тяжело вздохнув, Клим отвернулся к стене. В воздухе витала беспричинная злоба, и он чувствовал, что начинает поддаваться общему настроению. Ещё Клим давно обратил внимание, что на лодке царит невероятная кастовость. Подводники, впрочем, как и все моряки, не скрывают общее презрение к сухопутным крысам, считая их недостойным уважения мусором. Но затем идёт разделение на тех, кто ходит по воде и под водой. Здесь уж матросам с кораблей лучше не попадаться подводникам под руку. Эти до непристойности упиваются собственной исключительностью и профессиональной гордостью. Но и на самой лодке существует разделение на машинное отделение и всех остальных. Даже в такой тесной трубе, если нет против кого объединиться извне, то кастовый дух безраздельно витает в отсеках, расчленяя на своих и чужих. Но и это ещё не всё. Машинное отделение, в свою очередь, тоже делится на электриков и дизелистов. И тут уж кого в данный момент больше, за тем и правда. Но существует единственно особая каста, перед которой пасуют все остальные, – маленькая привилегированная каста, приближённая к коку, офицерам и, что более весомо, – к командиру. Это радисты и акустики. Её яркий представитель Мюллер неожиданно появляется в дверях кубрика и заупокойным голосом вдруг сообщает:
– Убили Вольфганга Люта.
«Кто это?» – хотел спросить Клим, но, увидев общую реакцию, вовремя прикусил язык.
– Как убили?! – вскочил с койки Олаф. – Англичане?
– Немецкий часовой.
– Чего ты несёшь? – оторвал от подушки голову Ломан. – Вы что сегодня, соревнуетесь, кто придумает большую дурость?
– Легенду нельзя убить, – не поверил Шпрингер.
Словно пастор на проповеди, Мюллер закрыл глаза, опустил голову, погрузился в скорбную паузу, но желание похвастаться собственной осведомлённостью взяло верх, и он окинул кубрик высокомерным взглядом.
– Сейчас, камрады, в Германии творится такое, что лучше держаться от неё далеко и ещё дальше. Радио говорит, что наш Фатерлянд наводнили дезертиры, беженцы, мародёры, но самое страшное – вырвавшиеся на свободу и горящие местью пленные лагерей. Всюду такой бедлам, что англичане для наведения порядка разрешили по ночам немецкие патрули, а у важных объектов стали выставлять часовых. В настоящее время немецкое правительство во главе с гросс-адмиралом Дёницем находится в Мюрвике, в военно-морском училище. Лют организовал его охрану, но пять дней назад, тринадцатого мая, часовой не разглядел его в тумане и влепил пулю аккурат под козырёк фуражки. Сегодня прощание. Радио так и говорит: с подобающими почестями и салютом. По всей Германии собирают командиров-подводников, чтобы нести на процессии награды нашего прославленного Люта.
– Чёрт! – растрогался Олаф. – А ведь я мог попасть на его сто восемьдесят первую. Лодка Люта стояла рядом с нашей, и им срочно требовался механик. Они тогда готовились побить рекорд по длительности патрулирования. Проболтались в море тяжёлых двести шесть дней, но зато весь экипаж получил железные кресты первого класса. Мне бы на грудь в самый раз. Бабы на него западали, как пчёлы на мёд.
Внезапно над дверью вспыхнул фонарь, и каркающий простуженный голос боцмана в динамике заставил всех вылететь из коек.
– Воздушная тревога, канальи! Неопознанный самолёт! Вахтенным по местам боевого расписания, свободные в нос!
– Да когда они уже наиграются?! – взвыл Ломан.
– Будем пробегать через центральный пост, спроси у командира! – огрызнулся Олаф.
Он бросился к двери, но столкнулся с выскочившим из гальюна Вайсом. Вайс стоял со спущенными штанами и злобно озирался по сторонам.