Коридор заканчивался хлипкой переборкой с дверью, запертой изнутри. Вайс присмотрелся и удивлённо постучал по некрашеной поверхности согнутым пальцем. Переборка, как и дверь, оказались обычной фанерой. Он толкнул дверь ладонью, образовалась тёмная щель, и через мгновение дверь тут же упруго закрылась. Тогда Вайс отошёл на пару шагов и отвёл за себя Олафа.
– Отойди, он там, – шепнул он, приложив палец к губам и направив автомат на дверь. – Навалился спиной.
Отражённый от стен грохот больно ударил по ушам, вместе с пустыми гильзами в воздух взлетели щепки, и не успел оглушённый Олаф тряхнуть головой, как Вайс с размаху ударил дверь ногой. Та легко отлетела в сторону, открыв чёрный провал с тускло отражавшей свет глыбой в центре помещения. Заглянув внутрь, Олаф только сейчас вспомнил, что у него есть фонарь. Луч прорезал тьму, и блестящая глыба превратилась в опутанный топливными шлангами двигатель. Под монолитом его станины, извиваясь, корчился человек. Тельняшка на его спине окрасилась пятнами крови, из ещё дымящихся ран торчали осколки фанеры, а редкие всхлипывающие стоны отзывались в ранах алыми пузырями. Поморщившись, Олаф увёл луч вглубь машинного отсека. Больше здесь никого не было. Но распластавшееся у ног тело притягивало к себе как магнит. Он опять опустил фонарь и, как зачарованный, глядел на затухающие конвульсии.
– Идём, – позвал Сигард. – Он уже готов.
Олаф не сдвинулся с места. Он даже не обратил внимания, что в ответ на их стрельбу автоматные очереди теперь словно перекликались между собой, грохоча то над головой, то далеко в носу судна. Вайс внимательно слушал характерный шелест немецких МП-40 и довольно кивал – в ответ ни одного постороннего выстрела.
– Уходим, – повторил он, но Олаф будто не слышал.
Он во все глаза смотрел, как подрагивает неестественно вывернутая нога, пальцы рук сжимаются, разжимаются, и кажется, что еще немного – и их владелец поползёт.
– Ты оглох?! – выкрикнул Сигард, и тогда Олаф очнулся.
– Подожди.
Он склонился над телом, брезгливо подняв за рукав безвольно повисшую кисть. На безымянном пальце поблёскивал желтизной массивный выпуклый перстень.
– Золото!
И дабы Вайс не успел его опередить, Олаф схватил перстень и, подсвечивая фонарём, попытался, вращая, снять. Но тот словно врос в палец. Заметив, что Сигард внимательно наблюдает за его действиями, Олаф потянулся к ножу.
– Он мой!
Теперь ещё подрагивающее тело отчего-то его ничуть не смущало. Словно у ног лежало соломенное чучело. Оттянув палец, Олаф прижал руку к палубе, раздался хруст, и перстень уже был в его руках. Покрутив свою добычу из стороны в сторону и освободив её от ненужной обузы, он отбросил палец, а перстень обтёр об куртку.
– Дай посмотрю, – протянул руку Сигард.
– Ну уж нет! Знаю я тебя.
Ловким движением спрятав перстень в карман, Олаф почувствовал, как он оттянул брючину ощутимой массой.
– Где бы его взвесить?
– Дай, я тебе точно скажу. Давай, давай, никуда он не денется.
Олаф не поверил. Он торопливо вышел из машинного отсека и двинулся вдоль тамбура, весело отбросив ботинком оказавшуюся на пути пустую консервную банку. Вайс шёл позади и желчно сверлил ему взглядом спину.
– Я у тебя его в карты выиграю, – вдруг повеселев, заявил он, ткнув кулаком Тапперта в плечо.
– А тебе нечего поставить против такой ставки, – хохотнул Олаф. – Теперь ты против меня нищий. Ты бедняк, а я мюнхенский крез.
И вдруг его словно ударило током. Тапперт замер, затем медленно обернулся к Вайсу.
– Сигард, почему мне только сейчас это пришло в голову?
– Что?
– Скажи, сколько это ещё будет продолжаться?
– Идиот, о чём ты лепечешь?
– На этот раз идиот – ты! Сигард, ты можешь заглянуть вперёд дальше собственного носа? Я спрашиваю – сколько мы ещё протянем на нашей лодке? Ты же видишь, что кэп делает всё, чтобы нас утопили как можно быстрее. А я ещё пожить хочу.
– Кажется, я начинаю тебя понимать, – не сводя взгляд с выпуклого кармана, произнёс Вайс. – С золотишком вдруг пожить захотелось?
– Да, пожить, и не в вонючем отсеке, а с твёрдой землёй под ногами и бокалом дорогого вина в руках. А для этого нужно иметь побольше таких побрякушек, – Олаф демонстративно похлопал по брюкам. – Войне конец! Время героев кончилось! Бестолковых героев, задарма отдающих жизни за бросивший их Фатерлянд. А тот, кто был умный, давно набил на этой войне карманы и живёт припеваючи при любой власти. Когда у тебя есть в карманах, что предложить, то тебе будут рады даже у наших победителей. Жаль, что такая простая мысль пришла мне в голову так поздно. Но мы ещё можем успеть. Даже сейчас. Англичане хорошо платят своим морякам, раз те могут позволить себе такие перстни. Здесь делать нечего. Пошли по каютам, успеем ещё порыться в вещах. Может, найдём судовую кассу.
– Уже поздно, – покачал головой Вайс. – Стрельба стихла, наши уже всё закончили.
– Жаль. А с другой стороны… – не на шутку разволновался Олаф, – ну и что? Пусть в этот раз не успели, но отныне с этого момента всё меняется! Сигард, теперь мы не должны жить одним днём. Пусть другие так живут, а мы будем копить всё, что имеет ценность. Молчать и копить. А потом придёт час, когда мы сбежим с нашей лодки. Но не с пустыми руками. В Испанию, Португалию, да хоть в Африку! Меня устроит любой клочок суши, где за золото нас примут и простят немецкое прошлое.
– Я бы не прочь в Швецию, – с чувством произнёс Вайс. – В школе переписывался с одной шведкой. Красиво описывала.
– Прекрасный выбор! Они нейтралы, им не за что держать на нас зла.
Олаф неожиданно протянул руку:
– Договор! Сигард, с этой минуты мы связаны одной целью. Сделаем из моего ящика банк, и будем собирать всё ценное.
– Почему из твоего?
– У меня замок двойного действия, а теперь я ещё навесной прикручу. Надо повспоминать, у кого из наших есть чего интересного? У Мюллера я видел часы, кажется, золотые. Ему достались от его папочки-дипломата.
– Ты ещё вспомни, что у кока полный рот золотых зубов, – ухмыльнулся Вайс.
– Зубов? У Мартина? Ты это серьёзно? – задумчиво нахмурился Олаф. – Зубы в карты не выиграешь. А с другой стороны, кто его знает, как там в будущем сложится? Но нужно запомнить.
Он полез в карман и, вытащив перстень, поочерёдно попробовал надеть на каждый палец. Лучше всего он сел на средний левой руки. Олаф присмотрелся, поднеся руку к плафону.
– Здесь какая-то баба с растрёпанными патлами и надпись.
– Ты же хотел его спрятать? – спросил Вайс.
– Всё остальное прячем, а перстень будет нам напоминанием о договоре. Чтобы от блеска этой красотки аппетит разгорался.
Кто-то наверху выкрикнул их имена, Вайс прислушался и направился к выходу.
– Идём, собиратель зубных протезов.
– Эй! – выкрикнул вслед Олаф. – Так я не понял, ты со мной или нет? Сигард, я ведь не шучу! Так ты в деле, ты согласен?
– Согласен.
Однако Олафу показалось, что прозвучало это не слишком убедительно.
– Поклянись!
– Остынь. Ты, идиот, решил, что первым до этого додумался? Командуй лодкой Бауэр, мы бы давно уже только этим и занимались.
– Обер не прочь пограбить чужие корабли? – озадаченно остановился Олаф. – С чего ты взял?
– Потому что разбираюсь в людях. Ты, кстати, прячь от него свою красотку, а то у него от блеска золота тоже глаза разгораются.
Вайс исчез, поднявшись по трапу, и, немного подумав, Тапперт полез следом. Снаружи, на тёмной палубе, метельшили едва различимые силуэты. Здесь под завывание ветра уже вовсю кипела работа. Знакомый голос Адэхи бросал отрывистые команды, силуэты отзывались на них рывками, перебегая от одного борта к другому, выстраивались в цепочку, потом снова рассыпались. Неожиданно одна фигура замерла и подняла автомат.
– Кто это? Это вы, старшина Вайс?
– Это Тапперт, опусти ствол. Как у вас тут?
– Отлично! Они спали в кубрике, как насосавшиеся молока котята. Там мы их всех и положили. А у вас?
– В машинном был всего один – дежурный механик. Побегал, но мы его тоже успокоили.
Наконец Олаф узнал по голосу, что перед ним сигнальщик Бартольд, презираемый всеми Бартольд, и, не посчитав нужным дальше с ним разговаривать, пошёл в поисках трапа на лодку.
Постепенно привыкающим к темноте зрением Олаф разглядел у ног шланг, переступил его и заметил, что шланг пересекает разбросившее в стороны руки тело. Англичанин лежал лицом вверх, распахнув на груди морскую прорезиненную куртку. Олаф повертел головой, прикидывая – увидит ли кто-нибудь, если он пороется у него в карманах?
– Чего встал столбом?
Окрик за спиной прозвучал как выстрел. Олаф вздрогнул, узнав голос штурмана.
– Я… – промычал он растерянно.
– Тяни шланг!
Но Хартманну было не до Тапперта. Одной рукой он держал за воротник англичанина со связанными за спиной руками, в другой размахивал увесистым мешком.
– Займись делом, не путайся под ногами!
Олаф с досады пнул ботинком так и не обысканное тело и присоединился к остальным. Хартманн же помог пленнику перейти по трапу, переброшенному на пришвартованную к борту лодку, и, разглядев в рубке белую фуражку командира Зимона, поспешил упредить лишние вопросы:
– Герр командир, это капитан судна. Я решил, что он сможет лучше любых бумаг ответить на все ваши вопросы. Хотя бумаги я тоже прихватил, – штурман потряс мешком. – Это всё, что было в радиорубке и его каюте.
Наблюдавший за происходящим с каменной невозмутимостью Зимон снисходительно кивнул и, подумав, добавил:
– Хорошая работа, Рольф. Тащи его в центральный пост.
Посторонившись, он дал протолкнуть довольно упитанного англичанина в люк и, сложив ладони рупором, выкрикнул на судно:
– Адэхи, сколько тебе ещё нужно времени?
– Двадцать минут, герр командир. Насосы работают на полную мощность.
– Очень хорошо. Бауэр, проследи за работой, а я побеседую с нашим гостем. И найдите мне русского. Я его видел у люка на корме. Тадао, составь мне компанию, поглядим на их капитана.