но, U-396 уходила в глубину, пока следующий удар не повалил её набок. Схватив друг друга в объятья, Клим с Олафом выкатились в машинное отделение, где уже вповалку лежали все остальные механики. Устоять не удалось никому. По обшивке пробежал душераздирающий скрежет, а затем снова наступила тишина.
– Легли на дно, – выдохнул Олаф. – На песочек, как на перину.
Клим попытался подняться, но затем обессиленно рухнул на чьи-то ноги. Нет, не прав немец, к этому привыкнуть невозможно. Затишье длится лишь мгновение, но потом снова писк вездесущего «асдика». Неожиданно Климу пришла в голову мысль, что он – загнанная в угол мышь. Спрятался в тесную нору, но дальше бежать некуда. А в дыру уже пролазит хищная лапа, трогает его и монотонно сверлит мозг изматывающим душу писком. Прощупав импульсами дно, эсминец взвыл двигателями, и Клим догадался, что за этим последует. Бомбы уже в воде, и отсчёт пошёл на секунды. Под действием силы тяжести двухсоткилограммовые стальные бочки, под крышку набитые торпексом, проваливаются в глубину со скоростью пять метров в секунду. И если там, наверху, верно определили твоё место, можешь с большой точностью отсчитывать последние мгновения своей жизни. А дальше – жуткий рёв врывающейся в лодку воды, и страшное давление выворачивает тебя наизнанку, превращая в бесформенную смятую куклу, лишь издали напоминающую человека. Клим успел досчитать до десяти, и над головой прогремела канонада из слившихся в единый рёв взрывов. Лодку качнуло, но не больше – кажется, на этот раз пронесло. Переступая через сидевших бок о бок механиков и отыскивая промежуток, чтобы поставить ногу, в машинное отделение вошёл боцман Рикен. За ним пробирались два матроса, и каждый держал в руках по мешку. Из одного боцман доставал калиевые патроны и поочерёдно вкладывал всем в рот.
– Берите, командир приказал. Скоро дышать будет нечем.
Во второй мешок Рикен собирал всё, что, на его взгляд, имело положительную плавучесть. Забрал с койки уже почерневшую подушку, сдёрнул с крючка серую куртку подводника, за ней последовала пилотка. Потом он обратил внимание на перегородившие проход и свисавшие с верхней койки на уровне глаз ноги Тапперта. Боцман секунду разглядывал ботинки, затем, крепко вцепившись в подошву, скомандовал:
– Снимай!
– Зачем? – не понял Олаф.
– Пойдёт посылкой наверх.
Тапперт заскрипел зубами, но подчинился. Рикен швырнул ботинок в мешок и пошёл дальше, но Олаф дёрнул его за воротник:
– Забирай и второй, зачем он мне теперь?
Боцман кивнул, потом, увидев Вайса, позвал его в кормовой торпедный отсек.
– Дай канистру с соляркой и побольше промасленных тряпок. Адэхи сказал, что ещё придётся выпустить немного топлива из резервной цистерны.
– Думаешь, клюнут?
– Будем надеяться.
Распухший от собранных трофеев мешок зарядили в кормовой аппарат и шумным воздушным поршнем выстрелили за борт. Возвращаясь по проходу обратно, боцман каждому показывал приложенный к губам палец и тихо повторял:
– Всё. Нас уже нет. Лежите смирно. А если у кого-то с нервами не в порядке, и он захочет поорать, то прошу в торпедную трубу, следом за мешком. Для натуральности. Всплывёт кверху брюхом, тогда уж янки точно поверят.
Поначалу в отсеке действительно висела глубокая тишина, и если кто-то пытался изменить позу, распрямляя затёкшие конечности, то в его сторону тут же поворачивались злобные лица. Потом долго ничего не происходило, и на лицах появились улыбки. Вилли осторожно тронул Клима за колено.
– Никого, – шепнул он одними губами.
В ответ Клим, соглашаясь, кивнул и прислушался, глядя в потолок. Но Вилли ошибался, и над головой вдруг отчётливо зазвучали хлюпающие звуки винтов эсминца. Словно по воде размеренно били веслом. По прижавшимся друг к другу спинам пробежал нервный электрический разряд.
– Тихо идёт, – попытался успокоить всех Олаф, вытащив изо рта мундштук калиевого патрона. – Это не атака. Это он мои ботинки подбирает. Пусть забирает, тут главное – не жадничать.
Паузы между ударами веслом стали протяжнее и, наконец, стихли. Клим явственно представлял, как застопоривший ход эсминец теперь спустил шлюпки и собирает всплывшие трофеи. Осталось лишь молиться, чтобы поверил. Он медленно просунул под куртку руку и, чтобы никто не увидел, перекрестился. Одна, воспитанная в духе коммунистической морали, часть натуры противилась такому поступку, но другая, та, что поглубже, сама сжимала пальцы в щепотку и уговаривала – сделай на всякий случай, а вдруг спасёт?
– Вылавливают, – подтвердил его догадки Олаф. – Скоро узнаем, клюнули или нет. Если не поверили, то нам конец. Это игра в одни ворота, потому как хода у нас нет, удрать не успеем, и всё, что прилетит, будет наше.
– Расскажи чего повеселее, – неожиданно произнёс Вайс.
– Сигард, так ведь нельзя.
– А ты тихо.
– Повеселее? Был один случай, – тут же согласился Олаф. – Слушайте, камрады, я очень тихо. Это я ещё плавал с командиром Ваттенбергом. Ходили мы с ним к берегам Америки. А там тогда о войне только из газет слыхали. Берега заревом светятся. Пароходы ходят – сверкают как рождественские ёлки. Разве что только не салютуют. Так мы у бостонского порта позицию заняли. Днём на дно ложимся, а ночью всплываем и строго один пароход топим. Что ни ночь, то судно. Радист добросовестно передаёт о каждой победе в штаб, а мы всё недоумеваем. Американцы реагируют на нас как детвора в песочнице. О чём они тогда думали? У них под носом такое происходит, так хоть бы один сторожевик появился. Потом узнали, что все эсминцы американцы в конвои отдали. Обнаглели мы тогда. Слушали американскую береговую радиостанцию на частоте шестьсот метров, а та болтала о чём угодно. Она сообщала информацию о спасательных работах, какие районы патрулируются самолётами, где корабли противолодочной обороны, и даже когда и какой пароход планирует прибыть в порт. Это для того, чтобы жёны знали, когда приходят мужья, и вовремя освобождали постели, – хихикнул Олаф. – На эту частоту мы настраивались ещё в середине Атлантики. Да… весёлое было время. Обстановку на море мы знали не хуже самих американцев. Ваттенберг правило завёл: одна торпеда – одно судно. Потом начали носом крутить и выбирать кого пожирнее. Чтоб танкер или «Либерти» какой. Эти плохо удар держали. Куда ни попади, так вспыхивают – и пополам, а тоннаж солидный. И вот вечером проскочил один такой вкусный танкер под доминиканским флагом прямо перед нашим носом. Пока позицию выбирали, а он уже прошмыгнул в порт и встал на рейде. Но командир не расстроился. Говорит – я его с моря достану. На рейд войти не рискнули – сетей опасались, а как стемнело, встали напротив входа в порт. Ночь тёмная, танкер как на ладони, и подсвечивает всеми огнями – только бери! Мы тогда на измазанной мазутом торпеде пальцами пожелания писали, чтоб горел поярче и побыстрее отправлялся в ад. Уверены были, что достанет торпеда танкер. Отправили наш подарок нагло, из надводного положения, так ещё половина команды на палубу высыпала посмотреть. Штурман с секундомером время объявлял, как судья на скачках. И вдруг – остаётся ещё целая минута – происходит взрыв. Далеко от танкера, на входе в порт. Ну, тут уж всё зашевелилось. Прожектора, сирена, кто-то, стреляя из пушки, рванул на выход. В общем, пришлось сматываться. Ваттенберг подумал-подумал, что бы это могло быть, а потом говорит радисту: передавай, что утопили одну тонну.
– Одну тонну? – удивился Вайс. – Торпеду стоимостью в двадцать пять тысяч рейхсмарок – на корыто в одну тонну?!
– Ты дальше слушай! – не унимался Олаф, потирая руки. – После этого фортуна от нас отвернулась, и пришлось возвращаться. Только пришвартовались в Лорьяне, командира сразу в штаб на доклад. А там слушали, слушали, а потом спрашивают – а что это вы такое интересное утопили? – Интересное? – не понимает Ваттенберг. – О чём вы говорите? Ну как же, вот ваше сообщение: потопил одну тонну! – Ах, это! – расхохотался Ваттенберг. – Так это, господа, швартовая бочка. Он долго ещё хохотал, когда нам пересказывал. Переполох тогда знатный получился. Говорит – видели бы вы физиономии штабистов, когда они гадали, что это может быть за судно водоизмещением всего в одну тонну.
– Смешно, – с каменной физиономией произнёс Вайс.
– А хотите, ещё расскажу? – прислушавшись к звукам над головой, спросил Олаф.
– Тебе же сказали – соблюдать тишину, – недовольно прошептал Майер.
– Неотёсанная ты деревенщина, – ответил Олаф. – Ты что, действительно думаешь, что там могут услышать, как ты портишь воздух? В воде хорошо разносится стук железа, а не твоё коровье мычание.
– Валяй, – Олафа неожиданно поддержал Вайс, и уже набравший полную грудь воздуха Майер сориться не стал и ехидно заметил: – Твоё мычанье тоже хорошо отвлекает.
Старшина Вайс прислушался, закрыв глаза, потом неожиданно изрёк:
– Давай, развлекай, пока играем в дохлого енота.
– Енота? – поднял голову Вилли.
– В него самого, – подтвердил Вайс. – Игра такая, когда лев уже почти настиг енота, а тот вдруг притворяется дохлым, в надежде, что царь зверей не станет связываться с падалью. Но лев тоже не без мозгов, и, лёжа рядом в кустах, ждёт, когда еноту надоест валять дурака. Слышите, эсминцы даже «асдики» выключили, замерли и ждут. Они всё ещё стоят над нами и терпеливо ждут и слушают. Кажется, ботинки Олафа ввели их в смущение, но они не прочь выдержать время. А время за них, и они могут ждать хоть до умопомрачения, а у нас воздуха на считанные часы. Так что ты хотел рассказать?
– Да есть одна поучительная история, – начал Олаф, – о том, как всё может измениться к чертям собачьим всего лишь за какие-то полгода. Снова мы вернулись к американским берегам весной сорок второго. То есть через эти злополучные полгода. И сразу начались сюрпризы. Первым нам попался пароход с палубой, забитой грузовиками. Шёл он один, и мы даже не стали дожидаться ночи. Командир выпустил торпеду, хорошо видел белый след, закончившийся у судна под кормой, а в ответ тишина. Тогда Ваттенберг свалил неудачу на дефект торпеды и приказал торпедистам произвести проверку всех взрывателей. И только через два дня, когда пароход пришёл в порт, береговое радио сообщило, что пароход «Дэзи», даже не подозревая, приволок в противоторпедных сетях неразорвавшуюся торпеду. Оказалось, что он тащил вдоль бортов сети, и для нас это стало первой новинкой. И, кстати, радио тоже уже не было так болтливо. Скупая сводка погоды, да их вездесущий джаз. А потом и вовсе началась мистика. Сначала пропала лодка Ролльмана. Он сообщил, что наблюдает небольшое судно и собирается атаковать. Но потом перестал выходить на связь. Затем в том же месте о небольшом одиноком судне сообщила U-587 и тоже исчезла. Третьим оказался Лерхен, он сообщил, что наблюдает в нехорошем квадрате небольшой конвой, ему приказали следить с большой осторожностью, но больше он на связь не вышел. Наш Ваттенберг был прожжённый вояка. Такого суеверными слухами не запугаешь. Квадрат тот находился недалеко от нашего района, и, конечно же, он решил посмотреть. Ещё издали мы обнаружили небольшой пароход, водоизмещением примерно три тысячи тонн. Вёл он себя смирно, зигзаги не делал, тихо дымил трубой и моргал ходовыми огнями. Помня о предыдущих лодках, наш командир соблюдал осторожность. Он долго рассматривал судно в перископ