– А наши специалисты, учёные, инженеры? Кстати, сколько здесь проживает немцев?
Борман ненадолго задумался.
– Учитывая предыдущие волны немецких колонистов, на всей территории Аргентины – не меньше трёхсот тысяч.
– Вот! – обрадовался Гитлер. – Вот он – фундамент будущего рейха! Мы создадим государство в государстве, и отсюда начнём Крестовый поход в Европу. Мы вернём всё нами завоеванное до последнего метра! Завтра же я хочу рассказать об этом моим верным немцам. А от вас, Мартин, я хочу услышать полный доклад о всех передвижениях доверенных вам средств.
– На это нужно время, – нахмурился Борман. – Я должен подготовиться.
– Так готовьтесь, прежде чем показываться мне на глаза! – вспылил Гитлер.
Внимательно осмотрев стол – не оставил ли чего лишнего? – Борман молча кивнул и, всё так же не проронив ни слова, вышел, оставив Гитлера в лёгком замешательстве. Вернувшись в машину, Борман нервно захлопнул дверь и ударил водителя по спине. Всё это время ожидавший его возвращения бывший начальник гестапо Генрих Мюллер бросил на тронувшийся следом автомобиль с охраной профессиональный взгляд, потом с любопытством посмотрел на Бормана и, ухмыльнувшись, спросил:
– Как прошла встреча? На вас нет лица.
– Наш бесноватый Адольф никак не уймётся! – дал волю чувствам Борман. – Он не понимает, что мы не в Германии, мы на другом конце света, и я дал ему чёткое представление, что его секретарь тоже остался там, за океаном. Да и сейчас не святые тридцатые годы, не время для речей и лозунгов.
– Он хочет сказать речь? Уж не перед нами ли?
– Наш контуженный параноик возомнил себя творцом Четвёртого рейха. Но ему придётся осознать, что его время прошло. Четвёртый рейх будет создан, но не сейчас и не этим фюрером. Вместо того, чтобы спрятаться и тихо доживать свои дни, он требует выступить перед немцами Хаймата. Идиотская идея! Конечно, этого нельзя допустить.
– Как на него похоже, – засмеялся Мюллер. – Бесноватый, неугомонный Адольф. Но в чём ты, Мартин, прав, так это в том, что его время ушло. Поэтому отчего бы не дать ему выступить? Пусть выговорится. Сейчас даже полезно дать ему выступить. Пока он не набрался сил.
– Генрих, это безумие! – возмутился Борман.
Однако Мюллер излучал вселенскую уверенность, и Борман, немного погодя, успокоился.
– Объясни.
– Гитлер тридцать третьего и сорок пятого годов – совершенно разные люди, – начал Мюллер. – Доведись им встретиться, и они бы друг друга не узнали. Когда я увидел, как его вытаскивали из лодки, Гитлер мне показался жалким и беспомощным. Слабая ничтожная тень прежнего Гитлера. Думаю, он деградировал и умственно, и физически. Его облезлую пассию я так и вовсе не узнал. Наш бывший властитель Третьего рейха сильно сдал и сейчас больше похож на спившегося алкоголика, чем на прежнего фюрера. Узнать его можно с трудом, и то, если видел не портрет, а воочию. Пусть покажется толпе, и, если он ещё не понял, что с ним покончено, толпа ему об этом скажет. Толпа жестока, но правдива, а бывшие властители, потеряв власть, долго не могут в это поверить. Не будем лишать нашего Адольфа удовольствия получить звонкую пощёчину. А вовремя полученная пощёчина и не таких отравленных властью ставила на место.
– Но там могут оказаться те, кто видел его лично, – засомневался Борман.
– Это я беру на себя, – заверил Мюллер. – А чтобы подстраховаться, мы пустим слух, будто объявился некий проходимец, выдающий себя за Гитлера. Не пройдёт и дня, как наш Адольф угомонится, его бредни улетучатся, и он будет умолять дать ему спокойно дожить в глубоком захолустье, где-нибудь в благоустроенной норе на краю света.
Но Борман всё ещё сомневался.
– Его бурная импульсивность меня пугает. Адольф, как прежде, хочет власти и не утихомирится, пока её не получит. Он может нам всё испортить. Не лучше ли его просто убрать?
– Нет, – возразил Мюллер. – В его самоубийство поверили немногие. Ещё год-два будут идти поиски. Клубок может размотаться и привести к нашему логову. Вот тогда он и понадобится. Гитлер – хорошая жертва, чтобы нам откупиться, а мировому сообществу – замолчать и успокоиться. Миру интересен именно Гитлер, и куда меньше – его окружение. Пока он у нас в руках, есть чем торговаться.
– Он задаёт много вопросов о Пероне и Дуарте. Нельзя дать ему на них выйти.
– Предоставьте, Мартин, ему завтра встретиться с немцами Хаймата – и уверяю, неугомонный Адольф успокоится и впредь потеряет интерес к любым вопросам и личностям.
– Ещё он спрашивал о золоте партии.
– И эти вопросы исчезнут. Главное, Мартин, чтобы не исчезли вы с нашим золотом. Я не спрашиваю о ваших тайных связях в банкирских кругах, хотя о многих из них знаю. Несмотря ни на что, моё гестапо по-прежнему работает, – весело хохотнул Мюллер.
– Дальше бежать некуда, и мы оба понимаем, что нам друг без друга не выстоять. У вас средства, у меня сила. А что ещё нужно для создания твёрдой власти?
Борман согласно кивнул.
Однако, стоило ему оставить дом, а автомобилям покинуть ранчо, как наблюдавшая из-за шторы Ева, пронзительно взвизгнув, тут же набросилась на Гитлера. Её возмущению не было предела.
– Ади, что это было?! Я всегда знала, что Борман грубый, бездушный циник, но сейчас он превзошёл самого себя. За всё время разговора он ни разу не назвал тебя фюрером! Он разговаривал с тобой как с равным! Наглец, он указывал тебе, что делать и куда лететь. Почему ты не поставил его на место?
– Немедленно успокойся, – дёрнул щекой Гитлер. – И впредь не позволяй себе на меня кричать.
– Но мы же одни? – удивилась Ева.
– Неужели ты не видишь – наш Мартин затеял собственную игру. Но он не понимает, что я ещё жив, и народ пойдёт только за мной. Это моя борьба, моя история! А я сам пишу свою историю, и больше в ней Борману места не будет. Забвение не для меня! Я поводырь, а поводырю нужно стадо! Болван, ему меня не переиграть!
– Ади, я многого не знаю? Верно? – Ева посмотрела на Гитлера глазами преданной собаки. – Это потому, что я никогда не лезла в политику? Но сейчас я могу узнать всю правду?
– О чём ты?
Гитлер сосредоточено погрузился в изучение содержимого принесённого Борманом конверта, давая понять, что продолжать разговор не намерен, но Еву было уже не остановить.
– Ты никогда не упоминал о планах с такими звучными названиями – «Полёт орла», «Огненная Земля». Как романтично и таинственно! Но ведь я имею право о них знать? Хотя бы в угоду женскому любопытству?
– Такое любопытство многим стоило жизни. Даже бедняге Канарису.
– Это которого повесили? Он, кажется, был начальником разведки Абвера? Я видела его всего пару раз, и над ним всегда парил загадочный ореол таинственности. Он ведь тебя предал?
– Канарис тоже хотел знать о планах со звучными названиями. И даже сумел копнуть слишком глубоко. Но он не входил в круг посвящённых. Тогда ненавидевший его гестаповец Мюллер сфабриковал «Дневники адмирала Канариса» и притянул за уши моего главного разведчика к июльскому покушению. Как жаль, что я узнал об этом слишком поздно. Мартин говорил, что Мюллер не удержался, чтобы напоследок окончательно не унизить адмирала – он повесил его голым. В грязном подвале на деревянной балке.
– Какой ужас! – по-кошачьи обвила руками шею Гитлера Ева. – Но ты ведь меня не повесишь? Тем более голой? А о каком золоте говорил Борман? У нас есть золото?
– Тебе эта информация ни к чему.
– Но, Ади, я твоя жена, и хочу знать – насколько я богата?
Поняв, что отвертеться не удастся, Гитлер нехотя отложил конверт и прижал её ладони к груди.
– Послушай, моя дорогая Ева, – это не наше золото. Оно принадлежит партии. В Первой мировой войне мы проиграли, но тогда немцы не думали, что надо всегда откладывать на чёрный день. На возрождение Германии и нации. Версальский договор поставил нас на колени и сделал нищими. Но потом пришёл я и моя партия. Наученные горьким опытом, мы учли все ошибки. И как только появилась угроза Третьему рейху, возникла необходимость готовить пути отхода и запасы на худшие времена. Этим занимался Борман.
– Он вывозил золото Германии в Аргентину?
– Не только. Золото чаще переводилось в валюту. Во многих банках мира есть тайные счета партии.
– Ади, я догадываюсь, о чём ты говоришь, – вдруг осенило Еву. – Ты всегда слыл аскетом и беззаветно служил Германии. Но Борман… ты всё это время в нём ошибался и недооценивал его коварство. Герман говорил, что твой секретарь бесстыдно наживался на твоём имени. Он даже ввёл налог на использование изображения фюрера – от плакатов до почтовых марок. Ещё он брал вознаграждения от промышленников за каждую тонну нефти и стали, тоже прикрываясь твоим именем.
– Тебе это говорил Фегелейн? – хмыкнул Гитлер. – А он не подумал, что Борман мог так поступать в интересах партии?
– Ты опять его защищаешь? Но ты же видишь, что он пытается тебя обмануть! Ты же сам сказал, что Борман затеял собственную игру. Это же ясно даже мне – он хочет увести тебя в тень и прибрать власть и золото к своим рукам.
И тут Еву посетила ещё одна догадка. Она закрыла глаза, стараясь в деталях вспомнить тот день.
– Погоди! Но ты же едва не застрелился сам и не застрелил меня?
– Придуманная Борманом комедия для публики в стиле: «Уговорите меня жить, иначе я покончу с собой». И мы её отлично разыграли. Так он хотел сохранить моё лицо. Это тоже входило в план «Полёт орла».
– Хитрец! Как на него похоже. Ади, но ты мог хотя бы предупредить меня. Я едва не умерла от страха. Да и седых волос это мне прибавило. А кстати, кто эта Дуарте? Возможно, мне с ней стоило бы подружиться? Женщины всегда понимали друг друга лучше, чем мужчины. Если она сумела взять за горло Бормана, то она уже мне симпатична. А этот Перон? Он действительно у неё под каблуком?
– Перон, Перон… – задумавшись, вдруг потемнел лицом Гитлер. – Хуан, как и я, не был аристократом, а потому был мне ценен вдвойне. Он вырос в седле, с ружьём в руках, на продуваемом всеми ветрами юге – «Диком Западе» Аргентины. Я следил за каждым его шагом, помогал, читал его речи. Он, как и мой Дуче, взрастал и впитывал зёрна идей национал-социализма по крохам, из моих рук. Когда Хуан сказал, что аргентинские рабочие выросли скотами в стаде и таковыми и умрут, и для того чтобы держать их в узде, достаточно дать им еду, работу и законы, я понял, что мой Перон познал основы политики и на него можно смело поставить всё. Он прошёл хорошую школу. Но если Борман говорит правду, то я начинаю в нём сомневаться. Никому нельзя верить. Никому.