Холмс похлопал его по плечу.
— Вот погляди-ка на лицо Дитера, — сказал он. — Разве он похож на убийцу? Разве не видишь ли ты на нем добродушия, сильно окрашенного пацифизмом?
Шильке вынул из кармана два листка.
— Вот тебе приказ об отъезде, а тут гарантийный талон посадки на самолет. Мы отвезем тебя на аэродром, и ты полетишь в Берлин.
Бирк отсутствующим взглядом глядел на бланки с кучей печатей.
— А мои вещи? — неожиданно выпалил он.
— Твои вещи как раз собирает Хайни. И, похоже, именно он ими и займется. А ты их увидишь уже после войны.
Холмс кивнул Ватсону и отдал распоряжения отвезти все еще трясущегося Бирка на аэродром, где проследить, чтобы он сел в самолет. После этого он, вместе с Шильке, отошел в сторонку.
— Красивая операция, и реализация замечательная. Колья Кирхофф будет весьма доволен.
— Правильно. Что-то в его следствии тронулось.
— Конкретные вещи любого радуют. Ты сделал нечто такое, чего не добились другие службы. Титц обязан полюбить тебя еще сильнее.
Шильке вынул сигарету. Несколько секунд он крутил ее в пальцах, потом закурил, прикрывая огонь ладонью.
— Слушай… Ведь ты же не собираешься взрывать Главную Почту?
Холмс театрально возмутился.
— Ну ты чего?! Ну ты чего?! — А через пару секунд на его лице появилось выражение заядлого святоши. — А зачем вообще взрывать?
Русский броневик, переданный отряду Шильке, был захвачен, похоже, еще в тысяча девятьсот сорок первом году. Так что он проехал уже почти с полмира, был уже хорошенько побитым, неоднократно подлатанным, с дырами от снятого оснащения. Кто-то в крепеж под оригинальную пушку калибра сорок три миллиметра сунул финский тяжелый пулемет, а вместо разбитой передней плиты — просто-напросто приварил батарею отопления. Вместо оригинальной радиостанции имелась американская «walkie-talkie», дающая возможность поддерживать связь с их же французским грузовиком, на бортах которой все еще виднелись плохо стертые надписи о том, что фирма занимается перевозкой мяса в городе Нант. Могло бы показаться, что колонна спецотряда абвера выглядит несколько странно, но в Бреслау ничто уже не выглядело, как ранее. Так что, паркуясь на Граупенштрассе, неподалеку от Старой Биржи, они выглядели даже ого-го. Рядом, на откосе, принудительные работники убирали остатки разбомбленного выставочного здания.
— Гляди, — тихо сказал Шильке Холмсы. — Ватсон был прав.
— В чем?
— Какая точечная бомбардировка, вся Шлёссплатц разбита, даже королевский замок разрушен, но здание суда целехонькое.
— Тааак, — буркнул Холмс. Какая-то мысль не давала ему покоя. — Точечная бомбардировка, — прикусил он губу и повторил: — Точечная бомбардировка.
— Ты о чем задумался?
— Ни о чем. Начинаем.
Проинструктированный заранее Хайни подошел к одному из охранников, к такому же молодому парню, как и он сам, вот только на том был мундир Гитлерюгенд, а на Хайни — настоящая форма, камуфляжная куртка, шлем с очками-консервами ну и… чин обер-ефрейтора.
— Эй, ты! — крикнул Хайни. — Давай мне сюда несколько работников. И бегом!
— Сейчас… — Охранник не понял. — Но я не могу без приказа. И он должен быть на бумаге…
— А на бумаге я сейчас тебе приговор выпишу, за саботирование операции, баран!
— Но…
— Чего?! И как ты вообще стоишь в присутствии фронтовика, придурок! Смирно!
— Я…
— Пасть заткни!
Шильке с любопытством наблюдал чуть ли не лабораторный пример действия власти. Даже на столь низком уровне. Хайни обошел стоящего навытяжку паренька и подошел к группе рабочих.
— Ты, ты и ты — за мной.
Никто из присутствующих не посмел его удержать. Вскоре все четверо уже стояли у дверей биржи.
— Вы двое: уберите разбитые стекла внизу, — скомандовал Холмс. — А ты пойдешь с нами.
Они вошли в просторный вестибюль. Рабочие получили чай, хлеб и по сигарете. Они удивленно стояли, не зная, что делать. Один из принудительных работников пошел за Холмсом и Шильке наверх по крутым ступеням, ведущим в коридор, а точнее — галерею с колоннами.
— Так как там, Ясю, все в порядке? — спросил Холмс по-польски.
Поляк застыл на месте.
— Спокойно. Мы от Напюрского.
— Ага, — тот явно расслабился. — Наши, значит?
— Угу. — Холмс открыл дверь в какой-то кабинет, сбросил покрывавшие столешницу бумаги на пол и уселся на ней. Остальным указал на стулья.
— Нам следует узнать пару вещей. Как так случилось, что в секретную команду «упаковщиков сокровищ» допустили польских рабочих.
— Э-э-э… никакой там секретной работы не было. Сейчас ведь способного что-то делать немца в Бреслау днем с огнем не найти. Всех тех, кто в состоянии передвигаться самостоятельно без палки, забрали в СС; тех, кто хоть как-то ковыляют — в вермахт, а стариков на инвалидных колясках и тех, кто еще способен ползать — в фольксштурм.
Шильке, который немножечко понимал по-польски, только покачал головой. Он протянул рабочему фляжку с коньяком, которую тот очень быстро принял. Равно как и американскую сигарету.
— Только мы никаких секретных вещей не делали. Да и тех сокровищ особо не видели. Впрочем, мы и не воровали, ведь что потом с этим делать? Сплошной большой формат. Но если кто был шустрый, и если не слишком пугливый, то жратвы мог стырить, сколько пожелал.
— Большой формат? Вы работали на упаковке картин?
— В основном. Иногда были ящики поменьше, но тут уже мастер всюду совал свой нос. Опять же, мы изготавливали только скелет. Оковки, арматура, проволока, изоляция — это все уже делали немцы. После завершения все походило на пиратский сундук.
— И какая проволока? — заинтересовался Холмс, который понятия не имел, зачем в сундуках могла быть нужна проволока. — Стальная?
Поляк пожал плечами.
— Медная. — Он потянул глоток коньяка. — Медная, которую мы выводили наружу, а уже они вплетали проволоку в оковки. Только так хитроумно? — продемонстрировал он на пальцах.
— И зачем?
— А я знаю?.. Чтобы красивее было?
Холмс глянул на Шильке.
— Ты хоть что-нибудь из этого понимаешь?
— То, что он говорит — немного. Но вот зачем они это делали — ни черта.
— Ладно. Поехали дальше. Ты Ноймана когда-нибудь видел? Знаешь, кто это такой?
Ясь затянулся сигаретой.
— Никогда не видел. Когда он приезжал, все тряслись от страха по углам. Нас выгоняли и запирали в одном пустом убежище. Паника была. И с нами же исчезало несколько таких…
— Каких?
— Странных таких.
— Господи, ты по-людски говори. Почему странных?
— Потому что было несколько людей… сам я видел двоих или троих… Они никогда практически не отзывались. Если чего-то хотели, то показывали руками. А остальные относились к ним с уважением.
— Может они были больные?
— Неее, — покачал Ясь головой. — А один из них, похоже, был поляк.
— Что???
Ясь сделал очередной глоток коньяка.
— Ну, говорю вам. Точно я не слышал, но, по-моему, когда оному из них тяжелый молоток на ногу свалился, то он сказал «курва».
— Что? — повторил Холмс.
— Я же и говорю. Французом он никак не мог быть, в противном случае, сказал бы «мерде». А этот — «курва».
— Интересные вещи ты рассказываешь, которых в документах никак не найти.
— Так я лучше скажу. Тот тип ходил, как и все, в рубашке, потому что на складе было тепло. Но ни разу он не подвернул рукавов. И я знаю, почему. — Еще один глоток коньяка, чтобы поднять любопытство слушающих. — Но вот когда он тавотом запачкался, так я подсмотрел за ним в умывалке. Он не знал, что я там стою. И показал…
— Что?
— Что у него там татуировка.
— Какая? СС?
— Нет. Номер из концлагеря. Вот здесь… — Ясь показал на предплечье.
Шильке снял фуражку и оттер пот со лба. Затем он вынул из папки снимки, которые перед тем вытащил из материалов дела. Все их он разложил на столе.
— Этот тип есть здесь на фотографиях?
Поляк внимательно присмотрелся.
— Нет, — отрицательно покачал он головой через какое-то время.
— Ты уверен?
— Да. Здесь его нет.
Холмс закурил сигарету.
— Ну вот вам и первый фитиль в следствии. Предыдущие офицеры не открыли, что в группе имелся тип, которого нет в списках на оплату.
— Вот именно. У них не было доступа к польским работникам на твоих условиях.
— Их не допрашивали?
— Допрашивали. И получали постоянный набор ответов: «Не знаю, не видел, не помню, не интересовался, ни с кем не разговаривал, не наблюдал, не знаю, о чем говорили, потому что не знаю немецкого языка, я работал честно».
Холмс начал смеяться.
— Да, гестаповцам не хватает персонального подхода.
— Спроси у него про другие странные вещи, про которые он знает, но про которые ничего в материалах нет.
Холмсу не пришлось переводить, потому что Ясь поглядел на Шильке и сказал:
— Понятно. Я хорошо говорю по-немецки.
Теперь уже начал смеяться Шильке.
— Но ведь в гестапо говорил…
— Что и все. «Ich nicht verstehen», с ужасным акцентом. А когда спрашивали через переводчика, то я отвечал точно так, как этот офицер говорил только что.
— Ну ладно, Ясь, нам можешь рассказать все. О чем еще не узнали предыдущие следователи?
Поляк выискал в лежащей на столе куче один снимок.
— Вот этого типа выловите. Он убил одного из упаковщиков.
— Что???
— Ну, вот этот. Это Надя.
— Он кто? Русский? Баба или как?
— Откуда. Наполовину немец, наполовину чех. Перед войной был балетмейстером; и он из этих, ну, вы знаете…
— Из каких?
— Ну… он предпочитал мальчиков девочкам. Ходил в лагерь к русским и там за еду делал, ну, сами понимаете… Так мы дали ему кличку Надя, Надежда, это чтобы жену Ленина злым словом помянуть.
— А откуда ты про нее знаешь?
— А русские с кем должны были держаться? С немцами? Они предпочитали нас, потому что у нас было чуточку получше, так что то еды иногда подбрасывали, то лекарство какое. А нам было в сто раз лучше. Опять же, мы все славяне. А враг моего врага…