И молитвы его отчасти были выслушаны.
— Хайнц? — какой-то перепуганный солдатик едва-едва высунул голову из-под ранца. — Землю кусает.
— Как это случилось? — спросил Холмс.
— А никак. Попали в него, и хана.
— Здесь?
— Да здесь, чтоб они сдохли! Если не веришь, сам проверь. — Он указал рукой, на миллиметр поднимая ее над насыпью. — До сих пор там еще лежит, потому что гиенам не захотелось оттянуть его на пару метров дальше.
Холмс проверять не собирался.
— Возвращаемся, — сухо бросил он Шильке.
Как правило, окопы прокладываются таким образом, что по поперечным траншеям можно легко перемещаться и даже выводить солдат из-под обстрела, обеспечить безопасное убежище и выслать назад на позиции буквально в тот момент, когда вражеская пехота пойдет в наступление. Но здесь таких удобств не было. Нашим героям пришлось преодолеть обратный путь точно тем же образом, благодаря которому они добрались сюда. Шильке перестал воспринимать время. Говоря точнее, ему сделалось все равно. Грязный, потный и полуживой он понял, что близится вечер, только тогда, когда они добрались до расположения боевой группы. К ним сразу же подбежала Рита.
— Это конец! — шепнула девушка. — Его убили.
— Кого? — ничего не понимая, спросил Шильке.
— Надю расстреляли!
— Что? — не мог поверить он. — Расстреляли? Не русские, а наши? И расстреляли?
— Все именно так, — процедила Рита сквозь стиснутые губы. — Действительно. — Она ужасно нервничала.
— И ты ничего не сделала?
— А что я могла сделать? Какое им дело до какого-то офицеришки из крипо? Жандармы и так меня чуть не избили.
— Но ведь у него была бумага…
— Он им эту бумагу и предъявил. Светлейший герр майор из жандармерии порвал ее у меня на глазах, а как только я начала пугать Берлином, он расхохотался и спросил, а не желаю ли я встать под стеночкой рядом с ним за шпионаж на тылах нашей боевой группы. Он потребовал от меня приказ, который мне вообще разрешает здесь находиться. Еще момент, и его бы понесло.
— А Ватсон?
Рита пожала плечами.
— Как ты ему и приказал, он ожидал возле броневика. Наверняка ничего не слышал. А когда я его позвала, он вызвал твой отряд.
— Как?
— Как-то придумал. Он, вообще-то, довольно шустрый тип. Только что с того?
Шильке глянул на Холмса, словно ожидая от того помощи. Но тот стоял молча. На его мертвом, собранном лице не дрогнула ни единая мышца.
— За что расстреляли Надю? — тихо спросил он.
— За то, что тот вел дневник. Что-то записывал. Мемуары или нечто подобное.
— Это какая-то чушь?
— Да нет, — жестом головы подтвердил Шильке. — В вермахте это абсолютно запрещено. Но за это ведь и не расстреливают.
— Но, может, в штрафной роте.
— Тоже нет. Могут конфисковать, наказать….
— Ладно, не будем об этом, — перебил его Холмс. — Откуда они знали, что у Нади имеется дневник?
— Понятия не имею. Как только мы сюда добрались, они сразу же его схватили и вытащили тетрадку из ранца. Майор просмотрел дневник, бросил в костер, а Надю отвели за угол и…
Холмс незаметно сжал губы. Какое-то время он молчал, затем взял Шильке под руку и оттянул в сторону.
— Что ты испытываешь?
— Бешенство.
— Плохо. Тебе нельзя действовать под влиянием эмоций, — спокойно объяснил Холмс.
— У нас только что убили единственного свидетеля.
Холмс вынул из кармана небольшое зеркальце и подсунул его под лицо Шильке.
— Что ты видишь? — сухо спросил он.
— Типа с рожей побитой собаки.
— Я не об этом. Нимб видишь?
— Не понял.
— Я спрашиваю: ты нимба у себя над головой не видишь? Если нет, то это знак того, что Надю воскресить ты не можешь.
Шильке сначала дернулся, потом сделал глубокий вздох. Потом еще один.
— Тебе нельзя действовать под влиянием эмоций, — повторил Холмс. — Помни, ты не можешь отомстить, ты не сильнее их, ты не такой хитроумный. Прими это к сведению.
Еще раз Шильке сделал глубокий вздох, отчаянно пытаясь успокоиться.
— Сделай так, чтобы этот гад совершил какую-нибудь ошибку.
— Каким образом?
— Придумай. Но помни, без каких-либо эмоций, — он замолчал на минуту, потом спросил: — Ну как? Погляди мне в глаза и ответь. Уже?
Был или Шильке уже спокоен? Он не имел ни малейшего понятия. Во всяком случае, он кивнул, оттер пот со лба, размазывая грязь по лицу. Ну, и что теперь? Разныться, позвать на помощь? Сказать, что те — их неприятели гораздо более быстрые, гениально организованные и вообще лучшие? Или же они побеждают своим интеллектом и холодным расчетом? Холмс неоднократно повторял: «Все вокруг — всего лишь театр. Так что будь хорошим актером, и этого будет достаточно».
— Приведи сюда мой отряд.
Холмс наморщил брови.
— Но мы же не станем устраивать перестрелку?
— Естественно.
— Тогда действуй.
Через минуту Шильке, во главе полутора десятка человек в камуфляжных куртках подошел к майору жандармов. Он отдал салют и представился в соответствии с уставом.
— Что это за марионетки, — указал майор на солдат с автоматами. — Или, как та дура в измазанном грязью пальто, вы намереваетесь пугать меня Берлином?
Отработанным движением Шильке вытаращил глаза.
— Герр майор? Я? Берлином?
Тот слегка удивился.
— Я самый обычный провинциальный офицеришка из забытой всеми Твердыни Бреслау. Если герра майора чем-то и могу попугать, то, разве что, плачами своей старенькой мамочки.
Жандарм слегка усмехнулся. Но глядел он как-то странно. Он явно не ожидал подобных слов.
— А зачем тогда вам эти солдаты?
— Ага, чуть не забыл, — Шильке повернулся к своим людям. — Здесь на земле валяются обрывки приказа. Быстро соберите все.
Майор явно заинтересовался.
— Зачем?
— Я должен иметь доказательство для своего начальника. Ведь он же ни за что не поверит, будто бы кто-то порвал его приказ. Причем, на людях.
— Ага, выходит, вы меня все-таки решили пугать.
— Нет, господин майор. Это я за это получу по рукам, а не вы.
Вновь изумление. Не такой беседы ожидал жандарм.
— Герр капитан. А вы не поясните, чему я должен благодарить удовольствие разговора с вами?
— Конечно же. Я должен забрать труп расстрелянного солдата и отослать в Берлин.
— Труп? Сейчас мы его закопаем.
— В случае затруднений, я вернусь через час с приказом, и мы откопаем его. Я обязан отослать начальству corpus delicti, поскольку он и вправду не поверит мне на слово, как могла случиться столь курьезная ситуация.
— А кто же ваш начальник?
— Директор Колья Кирхофф.
— Впервые слышу. Это какой-то русский?
— Нет. Это германский служака, и он тоже обязан иметь доказательства для своего шефа. — Шильке вытащил блокнот и американскую шариковую ручку. Крупными буквами, чтобы жандарм мог видеть, он записал, кто собственноручно порвал приказ. После этого вытащил пачку «кэмела» и нагло предложил угоститься майору.
Встретившись с отказом, он закурил сам.
— Да, при случае, а то чуть не забыл. Я должен буду забрать у вас немного бензина, потому что не знаю, доберусь до города на своих запасах. И заберу автомобиль, на котором можно будет перевезти труп. Машину отдам завтра.
Могло показаться, что майора поразила молния. Мгновение он стоял, словно парализованный, потом побагровел и зарычал:
— Ты с ума сошел, пацан?! Просишь бензин у линейного подразделения? Да я тебя…
Шильке молниеносно уменьшил делящее их расстояние, сделав шаг вперед. Сейчас он вторгся в «личное пространство». Сейчас их лица находились на расстоянии не более десяти сантиметров.
— Я не воспользовался словом «пожалуйста», — тихо и спокойно произнес он.
Жандарм остолбенел.
— Я ничего у вас не прошу. Автомобиль и бензин просто реквизирую.
И он подал майору листок с приказом предоставления любого вида помощи, выданный комендантом крепости Бреслау. Джульен Боу и рекламирование успехов со стороны НСДАП приносили обоюдную выгоду.
Шильке повернулся к своим солдатам, которые уже собрали клочки разорванного листка.
— Заберите у них несколько канистр и какой-нибудь грузовик, подходящий для перевозки трупа. И мигом!
Он отдал салют майору, повернулся и направился к броневику.
— И кто же начальник этого Кирхоффа? — прозвучал вопрос сзади.
Спокойно. Шаг, шаг, еще один. Только потом Шильке повернулся, как будто куда-то спешил и нехотя буркнул:
— Мартин Борман.
Акт уничтожения изменил свою форму. В неожиданном пароксизме акт полного разрушения сделался материальным. Шильке с Холмсом шли ночью через Уферцайле, но фонариков им было не нужно. Свет многочисленных пожаров по другой стороне реки создавал зарево, походящее на кровавый закат. Бомбардировщики ревели над головами, превращая Бреслау в раскаленный ад. На другом берегу Одера немцы как раз уничтожали один из красивейших районов города. Дома взрывали, развалины ровняли с землей, строя чудовищных размеров аэродром в центре города. Все вокруг уничтожалось, с воздуха и с земли, как наступающими, так и защитниками. Все, казалось, встало против существующего вот уже тысячу лет города. На разрушаемый академический квартал нельзя было глядеть без слез. Ну вот, жили здесь какие-то люди, построили прекрасные здания, а теперь сами же их у уничтожают. Вроде бы как ничего. Их право. Но ведь люди из этого квартала получили одиннадцать Нобелевских премий. Абсолютный рекорд среди всех на свете городов. Но вот с другой стороны… После варварского решения еврейской проблемы, можно ли гордиться еще и их Нобелевскими премиями? Абсурд. В свою очередь, те, что наверху, пилоты у своих бомбовых прицелах, скорее всего не думали ни о Нобелевских премиях, ни о красоте. Они мстили за свою страну, за собственные не существующие уже деревушки, за свои уничтоженные города, за мертвые пустоши. Они не видели ни соборов, ни святилищ, музеев и зданий институтов и университетов. Они выискивали все еще черные пятна в море огня и как раз туба сбрасывали свой чудовищный груз.