Неожиданно Шильке остановился и оперся на металлической ограде, заслонявшей сложенный из огромных камней крутой берег русла Одера. Долгое время он глядел на пожарище перед собой, одновременно вслушиваясь в грохот врываемых именно сейчас саперами зданий у себя за спиной. Он глянул на Холмса, который тоже приостановился.
— Господи, Мачек. Что мы здесь делаем?
Холмс лишь пожал плечами и опустил голову.
— Два интеллектуала, брошенные на арену, к кровожадным зверям…
— Два человека, которые не желают здесь быть, которые никак не дают на это согласия, но которые здесь находятся и которые принимают участие в этом идиотском представлении по их же сценарию!
Холмс сунул в рот сигарету. Еще он вытащил из кармана маленький томик стихов и глянул на обложку.
— Все-таки он ошибался, Дитер. Мир заканчивается грохотом, а не жалким скулежем, — парафразировал он Элиота.
На лице Шильке появилась тень улыбки.
— И прятались они по подвалам, крича «беда нам!». И голосу тому псы войны… хмм… — откашлялся он. — Отвечают.
— Э-э, нет. В твоей переработке даже Шекспир утратил ритм[53].
— Возможно… самую малость. По-моему, это Моэм утверждал, что те, которые читают книги, строят себе убежище. А у меня, получается, херня, а не убежище.
— Истину, истину глаголешь[54].
Они стояли в молчании, глядя на снопы искр, которые, казалось, достигали облаков.
— Так что делаем? — в конце концов спросил Шильке.
— Ничего. Действуем в соответствии с планом. Твой человек спрячет гестаповские дела в их здании, а мой перехватит их во время разрушения. Почти что, как и перед тем.
— Те старые бумажки настолько важны для твоих работодателей? И они поверят, что для их получения необходимы столь значительные силы?
— Они важны. А уговорить русских на дополнительную цель не так уже и сложно.
— Возможно, ты и прав. Тогда добавим свою капельку в океан огня.
— Но, в отличие от других, мы сделаем это ради какой-то цели.
Шильке тоже закурил.
— Слушай, я до сих пор не могу взять себя в руки с тех пор, как нам убили Надю.
— Спокойно. Ты так напугал того жандарма, что он наверняка совершит какую-то ошибку.
— Но у нас же нет возможности следить за ним.
— А это уже не наше дело. Жандарм всего лишь выполнял чей-то приказ. А теперь представь себе Колью Кирхоффа, который получает посылочку, содержащую тело расстрелянного перед самой дачей показаний коронного свидетеля и порванный на клочки собственный приказ. О жандарме можно забыть, и Колья уже сам наверняка узнает, кто должен был влепить ему эту пощечину.
Шильке немного расслабился.
— Ну да… Парочка голов окончательно расстанется с телом.
Холмс выбросил окурок.
— Жаль, что ты не видел мину того майора, когда процедил ему: «Мартин Борман». Хорошо еще, что ты не спросил, известно ли ему, кто, в свою очередь, является начальником Бормана.
— А зачем? Каждому немцу это известно, ну а майор не выглядел таким уже придурком, чтобы думать, будто бы сам дед[55] станет этим заниматься.
— Не знаю, придурок он или нет, но в подштанники наверняка наложил.
— Ну ладно. Но мы стоим на месте.
— Не совсем. Ведь у нас имеются материалы дела и список всех занятых в группе упаковщиков. Достаточно добраться до тех, кого отослали на фронт, и спросить, почему они были неудобны.
Шильке прикусил губу.
— Ну, точно.
— Меня же мучает кое-что другое. Где спрятать наши сокровища, когда Фестунг Бреслау начнет распадаться.
— Я тоже об этом думал. Если кого-либо из нас в ходе обмена войск схватят с бриллиантами в кармане. То без вопроса поставят под ближайшую стенку.
— Хмм, это точно. Вот только я понятия не имею, какое убежище выдумать. В голове совершенная пустота.
— А как укроемся мы сами?
— Эту проблему я уже решил. В лагере для польских принудительных работников.
— Господи, да, я немного говорю по-польски, но ведь любой узнает…
— Спокуха! — широко улыбнулся Холмс. — В этом лагере и не такие вещи творятся.
Их беседу прервала странная профессия. Со стороны города, а конкретно: от Фрайхайтсбрюке, близился ряд людей, живьем взятых из «данс макабр»[56]: едва-едва ковыляющие старички, тетки с какими-то свертками на спинах, калеки без рук или без ног. Они шли молча, лишь время от времени поглядывая на противоположный, горящий берег Одера. Их вел пожилой священник с жестким, застывшим словно маска лицом. Когда процессия подошла ближе, Шильке и Холмс услышали его проклятия.
— Да поглотит адский огонь коменданта Нихофа[57]! И кой дьявол назначил его командующим? Ведь этот преступник уже уничтожил прекраснейшую памятку христианства. Он уничтожил монастырь на Монте Кассино только лишь затем, чтобы полякам достались одни развалины! Позор! И он уничтожит Бреслау точно так же, как и святой памятник…
Колесо инвалидной коляски какого-то старика застряло в дыре между плитами тротуара. Холмс подскочил, чтобы помочь.
— И кто это? — спросил он при случае, указывая на священника, ведущего странную процессию.
— Ну… Он немного стукнутый, он…
— Да не бойтесь. Я на него не донесу.
Старичок внимательно поглядел на Холмса. Результат осмотра, похоже, его удовлетворил.
— У него была церковь на Клостерштрассе. В общем, приход его разбомбили. Какой-то пастор из Цимпель согласился нас принять, так что теперь он ведет остатки своих прихожан в безопасное место.
— Правильно. Район Цимпель должен будет остаться целым.
— Как и всякий пастырь, он просто пытается спасти свою отару. Не надо доносить на него.
— Никогда я ничем подобным себя не запятнаю. Можете мне верить.
Старик покачал головой.
— Он немного не того. Ведет дневник, в котором все записывает. Факт за фактом, день за днем.
— Вот с этим ему следует быть поосторожнее…
— У него имеется план. Он хочет спрятать свои записки, и он верит, что в будущем люди узнают правду о Фестунг Бреслау.
Холмс кивнул с некоторым восхищением. Он глянул на священника, фигура которого была видна в свете огня.
— И как его зовут?
— Пауль Пайкерт[58].
Задумка Холмса по обнаружению оставшихся людей из группы упаковщиков была — в теории — идеальной. Закончилась она путешествием Шильке в начальную школу на Губенштрассе, где — это правда — ему удалось найти столяра Франца Риттера, даже допросить его, хотя и весьма кратко, поскольку допрашивающий с помощью пары гранат сам убил плененного в стене свидетеля. Шильке, очутившийся в аду, командовал ротой солдат на передовой, стрелял в людей с близкого расстояния и почувствовал на себе мощь взрыва пары бомб, разболелся, и ему самому казалось, будто он умирает. Несколько дней он валялся практически без чувств и почти что без сознания на тайной вилле абвера в районе Карловиц. Никакие процедуры со стороны Холмса и Ватсона результатов не приносили. Больной оставался в ступоре, с отсутствующим взглядом. Даже Рите не удалось ничего сделать. Но когда Дитер почувствовал себя чуточку лучше, она решилась на лечение более радикальное, заставив заниматься с собой диким сексом. Вроде как подействовало. Во всяком случае, валяясь на сбитой постели, еще не совсем придя в себя, он прошептал:
— Китайские куколки.
Рита лишь головой крутила.
— Тебе лучше?
— Китайские куколки. Он сказал «китайские куколки».
— Я тоже ничего не понимаю. Холмс повторил мне то, о чем ты бормотал в бреду.
— Что Риттер имел в виду?
Девушка подтянула к кровати небольшой столик на колесиках и налила им горячего крепкого чаю из термоса. Она же помогла Дитеру склониться к чашке.
— Я нашла известного синолога, — сообщила она. — И, естественно, спросила у него о них.
— И?
— Поначалу он хотел просто побыстрее отправить меня. Китайские куколки? Ну, это такие куколки, что были куплены на рынке в Китае, звучал его первый ответ. Но офицера крипо так легко не сплавить.
— Умоляю, плыви к берегу, а не блуждай по меандрам, — пытался укротить Шильке ее типично женский талант к слишком подробному изложению.
— Это могут быть театральные марионетки. В семнадцатом веке родился театр «кабуки» и кукольный театр «ёрури», основоположником которых был театр «но»…
— Но?
— Это не простое «но», а «но», написанное через «о» с черточкой наверху, «нó». Такое вот… такое вот ноххоооууу… — Рита издала из себя хриплый звук, как будто бы собиралась блевануть. — Или же нО — это «о» уже было кратким, но звучало как вскрик — в зависимости от произношения.
— Это означает, что если кто-то захочет блевать, он говорит долгое «но»?
— Ну… — кивнула Рита.
Оба рассмеялись.
— Так что там с театром?
— В ёрури рассказ, излагаемый в виде песни, иллюстрируется игрой кукол, одетых в богатый исторический костюм. Куклы размером около метра, но с костюмом они весят столько, что их должны передвигать целых три человека. Актер в сценическом костюме, управляющий куклой, и два его одетых в черное ассистента.
— И что? — Дитер допил чай и поставил чашку на стол. — Эти куклы настолько ценны, что их необходимо прятать в национал-социалистических сундуках от Советов?
Рита прикусила губу.
— Они совсем даже не ценные.
Шильке онемел.
— Ценности они не представляют. Конечно, бывают достаточно ценные коллекции и даже одинарные очень старые экземпляры. Но они не способны сравниться по ценности хотя бы с китайским фарфором, который в национал-социалистических пещерах не прячут.
Шильке приподнялся на локтях.
— Так на кой черт их прячут вместе с другими сокровищами?
— Знаешь, я предлагаю тебе игру. Ты будешь спрашивать меня, а я тебя.