Пришлось прятаться в самом парке. У них не было даже одеял, но, к счастью, ночь была теплой.
— Интересно, и как долго мы сможем здесь выжить? — буркнул Шильке, когда Холмс разливал последний кофе из термоса.
— А черт его знает, сколько будет нужно.
— Зная этих фанатиков из НСДАП, это может занять и целый год.
— Без поставок с воздуха? Даже месяц не выдержат. Гораздо сильнее меня беспокоят те офицерские сволочи, имеющие море крови на совести, которые, чтобы продлить свою жизнь хотя бы на несколько дней, станут призывать к сопротивлению.
— Все и так зависит от коменданта. А Нихоф — это фанатик и служака.
— А какой службе он сейчас подчиняется?
— Успокойся. Корабль идет на дно, но постоянно назначаются новые боцманы, капитаны и, что самое паршивое, желающих до сих пор хватает.
— Паранойя, — включился в беседу Ватсон. — А на генеральный штурм русских нечего и рассчитывать. Они предпочтут взять крепость голодом.
— Да ладно вам, — сказал на все это Холмс. — Днем пограбим какие-нибудь дома. И одеяла найдем, и пожрать.
— …и парочку гестаповцев, которые с охотой поиграют в палачей.
— Справимся. Лишь бы никто из наших не поддался панике.
Слова о боях до последнего оказались пророческими. На следующий день объявили о смерти Гитлера, но тут же представили список «новых капитанов» запаса, которые встали у руля тонущего Рейха. А желающих — и правда — хватало. Крепость гудела от слухов. По словам одних, Шорнер должен был выступить из Чехии и освободить Бреслау. По мнению других, собирались все силы для наступления с целью создать коридор, по которому даже гражданское население сможет выйти под опеку Группы Армий Центр. Приказы были самыми противоречивыми. Они призывали либо к концентрации неподалеку от южной линии фронта с целью принятия участия в проделывании коридора, то ли на оборот, необходимо было оставаться на местах, чтобы укреплять защитные позиции. Виновными в невыполнении приказов занимались полевые суды. И нужно было очень много счастья, чтобы угадать, за выполнение какого приказа могут повесить, а какого — нет. Гражданские пришли к выводу, что важен не сам приказ, а опция, к которой склоняется именно сейчас председатель трибунала, а точнее — какое у него с утра настроение.
Ходили слухи о Национальном Редуте в Баварии, о производимом там очередном чудесном оружии. О чудо, и находились идиоты, которые в это свято верили. Но большинство в большей степени заботил приказ Шорнера, говорящий о расстреле любого солдата, который очутился за линией фронта, и не требующий какого-либо судебного решения. Люди не знали: а вот трудовой фронт, это такой же фронт, как и военный? Все указывало на то, что так. В связи с чем разгорелись дискуссии относительно того — а какая смерть менее болезненная: через расстрел или через повешение. Про гильотину в подвалах тюрьмы на Клечкау Штрассе народ, скорее всего, не слышал.
Все эти слухи приносили солдаты Шильке, шастающие по окрестным виллам в поисках нужных вещей. Всей группе, практически окопавшейся в парке, пришлось ждать весь следующий день и еще один. Нервы сдавали все чаще. Солдаты выходили в разведку уже только группами, с перезаряженными автоматами. По ночам где-то рядом вспыхивали какие-то драки, ежечасно случались какие-то пьянки, перестрелки. А днем возле парковых аллей копались новые могилы. А тут очередной слух, новое объявление, очередной день и еще один…
Как-то ночью, когда люди уже были на грани нервного истощения, пришел весь не в себе Ватсон. Пользование радиостанцией, даже самым безопасным образом, только на прослушивание, без каких-либо подтверждений, в этих условиях равнялось балансированию на краю.
— Капитуляцию подписали… Вот же смех.
Шильке глянул на Холмса. Из того тоже вышел весь воздух.
— Почему смех?
— Один из немецких парламентеров на мину влез. Похоже, ему оторвало ногу, перестрелка только чудом не началась. — Ватсон тяжело вздохнул. — Но подписали. Утром объявят.
— Тогда ладно. — Холмс тяжело поднялся с наскоро сколоченной лежанки. — Прячем оборудование и переходим в замороженное состояние.
— Сейчас разбужу народ.
Шильке поправлял свой мундир. Собственно говоря, сам он не испытывал ничего особенного. Вообще ничего. Он смотрел на то, как дрожат у него руки. Вообще-то говоря, он весь трясся от напряжения. Наиболее важный и наиболее опасный момент. Смена войск. Из броневика он вышел в не слишком хорошей форме. Люди уже выстроились и ждали. Ватсон запретил им становиться по стойке «смирно».
— Солдаты, война закончилась. — Шильке старался говорить негромко. — Настоящим я расформировываю данное подразделение.
Вообще-то говоря, он не знал, какой реакции следует ожидать. На лицах солдат он не видел ни облегчения, ни улыбок. Каждый чувствовал, что самое худшее еще перед ним.
— Я знаю, что вы люди разумные и опытные. Верю, что как-то справитесь. Тем не менее, мне бы не хотелось оставить вас так просто, без опеки.
Первая выразительная реакция: заинтересованные взгляды.
— Каждый из вас получит по два официальных документа. Первый, это приказ о переходе к партизанским действиям в рамках Верфольфа. Если вас заловят в гражданском еще до вывода германских войск, возможно, это прокатит.
Солдаты начали хихикать.
— Нам достаточно точки опоры, — даже сказал кто-то. — Точку имеем, а с остальным разберемся.
— Второй документ пока что я советую хорошенько спрятать. Это свидетельство того, что вас выгнали из вспомогательных служб за безалаберность, отсутствие желание работать, за попытки антинацистской пропаганды в форме сплетен. Ничего худшего вписать я не мог, иначе бы русские удивились: как это вас еще не расстреляли. Но если предъявите такой документик, возможно, какой-то иван и обманется, а вы не попадете за колючую проволоку.
Мины солдат говорили, что с чем-нибудь подобным они, как раз, справятся.
— Ну ладно. Вот одежды я вам не достал. Гражданское вы должны были обеспечить себе сами.
— Так у нас уже имеется, — снова вырвалось у кого-то.
Тут уже все начали смеяться.
— И последнее. Денежное содержание. Мне кажется неразумным платить его в марках, а рублей в кассе у нас нет. Так что последняя выплата будет в долларах.
— Ураааа! — солдаты начали аплодировать.
— Да тише вы, тише! — успокаивал их Ватсон.
— Это все. Если каким-то чудом после войны кто-нибудь встретит меня в Бреслау… — Шильке откашлялся. — То есть, во Вроцлаве… В общем, не подходите поговорить, не приветствуйте, не отдавайте салют — просто идете в свою сторону. С этого момента мы не знакомы и никогда друг друга не видели. То, что вы помните, никогда не происходило, а наша история никогда не имела места.
— Так точно!
— Это уже и вправду конец. Разойдись. — Шильке повернулся, чтобы уйти, но еще задержался. — Помните, не будьте глупцами, не дайте себя убить.
Один из солдат подошел к нему поближе. Это был толстый силезец, строящий из себя заику.
— Герр капитан, — сейчас-то он совершенно не заикался. — Я от имени всех хотел сказать, что… — Он не слишком знал, как оформить мысли в слова. — Что если бы было таких как вы офицеров… таких как вы людей… так этот мир был бы более, блин, человечным.
Шильке отдал ему шкатулку с документами и деньгами.
— Раздели среди всех. А нам нужно исчезать.
— Так точно!
— И без всяких «так точно», «разрешите идти», без отдачи чести и тому подобного. Просто: до свидания, — и он подал толстяку руку.
Силезец улыбнулся, крепко пожал руку в ответ.
— До свидания, герр капи… До свидания, герр Шильке. Желаю удачи.
— И вам того же.
Все вместе: Шильке, Холмс, Ватсон и Хайни ушли, не говоря ни слова. Только парень еще оборачивался несколько раз, ловя взгляды солдат. Что его явно мучило.
— Герр капитан… — заговорщическим тоном шепнул он.
— Что?
— А мы, что, дезертируем?
Холмс фыркнул. Ватсон чуть не упал.
— Вне всякого сомнения, — серьезно ответил Шильке. — В данный момент мы как раз этим и занимаемся.
Только сам он ничего особенного все так же не испытывал. Ну, может… Эта темная парковая аллея, зелень вокруг, тонущая во мраке. Атмосфера конца света. Место, которое, в каком-то смысле, перестанет сейчас существовать. Нет, нет, аллейка не исчезнет. Но уже завтра она не будет такой же самой. Она будет принадлежать иному миру, который управляется по иным законам. Перед глазами у него встали запутанные судьбы города, истории людей, его творившего. И вдруг до него дошло, что это последняя ночь Бреслау, завтра этот город исчезнет. По крайней мере, та его часть, которую не заглушила нацистская дробь. А может и нет? Возможно, именно эта часть и сохранится? Прощай, Бреслау, приветствую тебя, Вроцлав. Ведомый каким-то иррациональным импульсом, Шильке погладил лавочку, мимо которой они проходили.
Темная тропа вывела их прямиком на Адольф Гитлер Штрассе. Здесь они свернули налево, чтобы дойти до первых зданий жилого массива — сада Цимпель, который в плане своем выглядел словно орел. Холмс открыл висячий замок на двери небольшого складика с сельскохозяйственными орудиями на краю одного из участков, а потом, когда все уже втиснулись в тесное помещение, через отвешенную доску ради безопасности вновь закрыл дверь на замок.
Они быстро переоделись в рабочие комбинезоны, вытащенные из тайника в двойной крыше. Все их вещи следовало разделить и попрятать в разных местах. Только оружие и документы отправились в основной тайник. Все остальное следовало оставить в менее безопасных местах. После того Холмс запустил подземный телеграф — удивительно простое и эффективное решение, не пробуждающее чьих-либо подозрений, поскольку он представлял собой просто туго натянутую веревку. Достаточно было стучать по веревке чем-нибудь металлическим. Ответ азбукой Морзе поступил уже через несколько секунд.
— Ползем по очереди. Смотрите, чтобы в карманах не было ничего металлического.
Сам тоннель представлял собой соединенные и закопанные под землей металлические бочки. Любой громкий звук мог бы выдать их позицию. К счастью, слишком далеко ползти не пришлось. Тоннель, скорее всего, вел только под улицей и за ограду лагеря. Для Шильке и его больной спины это было, тем не менее, марафонской дистанцией. С громадным трудом он выбрался наверх по другой стороне, в какую-то котельную. Ожидавший их здесь мужчина раздал всем документы.