Окружающие парня пациенты начали хохотать. Один только не очень понимающий спросил:
— А откуда у него взялись те две горсти с военной упаковкой?
— Да видно кто-то благожелательный подбросил, чтобы встречу с дедками подсластить.
— Новый взрыв хохота.
Шильке пытался вздремнуть. Разбудил его только шум, сопровождающий возвращавшихся работников. Немцы о капитуляции уже знали. Вот только лагерные охранники понятия не имели, что им делать. Идти на сборные пункты вместе со сдающимися военными или же торчать здесь и продолжать охранять принудительных работников? Многие из них вспоминали свои давние грехи. Неожиданно они осознали наличие тысяч человек, в отношении которых они сами были жестокими, и которые сейчас сделаются хозяевами ситуации. До них дошло, что они сидят верхом на многотонной бомбе, которая в любой момент может взорваться. Начались побеги с места службы, у пары охранников нервы сдали слишком быстро, ими тут же заинтересовался ближайший полевой суд, и их повесили, но не публично, а в укрытии, на каком-то чердаке. Какое безумие! Шильке казалось, что здесь множество таких, которые уже сейчас были готовы подлизаться к русским. Пока же что приводилась в порядок лагерная картотека, готовились документы, заключенные получили более приличный ужин, а в лазарете появились новые одеяла и лекарства.
Ночью несколько смельчаков по подземному тоннелю вышло на разбой. Когда вернулись, то рассказывали невероятные истории.
— В домах, бери, чего только пожелаешь!
— Немцы вылезают из подвалов и с недоверием глядят на развалины, которые когда-то были их городом. Достаточно разок на такого прикрикнуть, и он уже не знает, что делать, охотнее всего — удирать.
— Военные сдают оружие. Ну, говорю вам, эти немцы шизанутые. Вы не поверите, но перед сдачей они чистили винтовки, словно перед гарнизонным смотром. А на той площади, где фонтан и две скульптуры голых мужиков, которые мечами львов убивают, тех скульптур уже не видно. Такие горы винтовок выросли.
— А в центр лучше и не идти. Вонь такая, словно навозную яму вскрыли. Или даже бойню со сгнившим мясом. И такте тучи мух, тараканов, комаров и другой гадости, что я в жизни еще не видел. Лучше всего держаться за Одером.
— А с русскими надо держать ухо востро. Празднуют и лазят совершенно пьяные. Нас не трогают, но им нужно четко сказать, кто есть кто. Научитесь сказать по-русски: «Я поляк, я принудительный работник». Не забудьте.
— А немцев убивают?
— Да нет, не особенно. Но вот немецкой женщиной я бы быть не хотел.
Шильке с Холмсом заварили себе чаю на примусе в каморке возле лазарета. Кое-какие запасы у них оставались. Ватсон пошел вынюхивать новости, а Хайни лежал и ни с кем не разговаривал. Помимо по-настоящему больных, он был, похоже, единственным человеком в лагере, который лежал в кровати. Все остальные в нарастающем возбуждении крутились повсюду и беспрерывно болтали. Охранники не знали, что делать. Сегодня они просто боялись войти в бараки.
— Русские! Русские идут!!!
Лазарет располагался ближе всего к входным воротам, так что все в спешке бросились к окнам. Даже «инженеры», конструирующие сложную химическую установку, оторвались от своей срочной работы.
— Вот рем! — показал кто-то пальцем.
Шильке сощурил глаза. К воротам неспешно подходило пятеро русских солдат. Сила победившей армии была заметна. Автоматы солдаты держали не в готовности, а как кому было удобно, к неожиданной стрельбе они никак готовы не были. Форма в беспорядке, двое вообще сбросили мундиры, обмотав их рукавами вокруг бедер. Каски висели на ремешках. Было похоже, что они уже никого не боялись. Им даже не нужно было строить грозных мин.
Один из охранников, как полагается, отрапортовал. Ближе всего стоявший русский отпихнул его, как бы прогоняя настырную муху, даже не поглядев в ту сторону. Смущение немца, к которому отнеслись таким вот образом, вызвало восторг собравшихся возле окон поляков.
— Ваня, еще и пинка ему приложи! — кричали они, хотя по причине наглухо забитых окон стоящие на плацу никак не могли их слышать. — С каблука и в беретик!
Русские раскрыли ворота. Неспешно, оглядываясь, они вступили в лагерь. Лазарет был ближе всего, поэтому они именно сюда и направились в первую очередь.
— Отойдите от окон, — отозвался кто-то из наиболее разумных. — А то увидят такую кучу народа и стрелять начнут.
Эти слова имели лишь частичный эффект. Но могло показаться, что, по крайней мере, половина из собравшихся в большом помещении задержала дыхание, слыша скрежет замка. Первым вошел русский с ППШ в руках, затем к нему присоединился второй.
— Вы кто? — рявкнул он по-немецки, увидав столько мужчин в одинаковых комбинезонах. — Какое подразделение?
— Никакое не подразделение, — ответил кто-то, тоже по-немецки. — Мы заключенные.
— Врешь! Я видел заключенных, у них полосы на одежде. А у вас форма.
— Это не форма, а комбинезоны.
— Врешь ты все. — Русский подошел поближе. — Это что за установка? — указал он на аппаратуру, монтируемую «инженерами». — Это что такое?
— Ракета Фау-3, — вырвалось у пацана с больной рукой.
Русский солдат поднял ППШ. К счастью, кто-то заехал молодому в ухо. Атмосфера делалась напряженной.
— Это не ракета Фау-3, - включился Холмс на замечательном русском языке. — Самогонку будем тут гнать.
Русский на момент потерял дар речи.
— А ты кто? Русский?
— Нет, я поляк, работник.
— Мы все тут поляки, — заговорили и другие. — Нас сюда вывезли на работы! Мы поляки! Работники, понимаешь? Мы — принудительные работники. Нас тут держат.
Русский перебросил ППШ за спину.
— А, поляки… — буркнул он. — Ну, в общем, вас тут уже никто не держит.
— А самогонка когда будет? — спросил второй солдат.
Атмосфера явно расслабилась, а через минуту плотины рухнули.
— Будет, как только добудем продукты. А машинка почти что готова.
Неожиданно все начали вопить, перекрикивая один другого.
— Русские, уррааа!!! Мы союзники. Мы братья, дай пять, дай поцелую…
Кто-то начал успокаивать толпу. Пожилой мужчина с тщательно стриженной бородкой пропихался к освободителям.
— Пан господин, — кричал он. — Пан господин, а хотите медаль получить?
— Медаль? А за что?
— А у нас тут очень важный эсэсовец имеется с татуировкой под мышкой. Ужасный гестаповец.
— И где же он?
— Сейчас его выдадим, пан господин.
Несколько работников со склада грязного белья привело связанного, словно вареная колбаса, с кляпом во рту охранника, которому ночью силой сделали эсэсовскую татуировку. Тут же — не слишком удачное — произведение и продемонстрировали. В соответствии с предположениями, русский аптекарской точности не проявил и не вытащил из кармана штангенциркуля, чтобы татуировку проверить.
— Вот же свинья…
— А тут еще кое-что. — Кто-то сзади подал винтовку с насечками на прикладе. — Во! Глядите какая надпись!
Лицо русского неожиданно сделалось суровым.
— Да я тебя… — передернул он затвор автомата. — Да я тебя на месте, тут же…
Поляки начали толкать друг друга. Ведь приговор подпольного суда звучал не так.
— Нет, нет, пан господин. Пожалуйста, не здесь. Пускай он отправляется в ГУЛАГ и узнает то, что мы пережили тут.
— Не убивать его, — подключились и другие. — Не убивать.
Немцу удалось выплюнуть кляп, и он завопил:
— Я обычный охранник! Это они мне тут сделали, они меня убить хотят! Это коварные польские свиньи!
— Что? — русский заехал охраннику кулаком в лицо. — Ах ты, гнида гестаповская, ты уже так запутался в собственной лжи, что и не знаешь, что поляки просят тебе жизнь сохранить. — Охранник снова получил кулаком. — Черт с ними. Пускай будет так, как они хотят!
Момент раздумий. Улыбка.
— Хорошо! Посетишь наши колымские курорты. Посетишь… весьма глубоко. С соответствующей отметкой в деле.
Шильке восхищенно усмехнулся. Подпольный суд действовал безошибочно и с огромной точностью. А русский осмотрел присутствующих.
— Ну, раз уже мы познакомились, то те, которые должны были самогон Фау-3 делать, то пускай за продуктами бегут[72]. И за работу, за работу, не лениться!
Со всех сторон раздались крики:
— А как же! Союзников нужно угостить! Освободителей!
Холмс наклонился к Шильке.
— Сматываемся отсюда.
— Почему?
— Знаешь, Фау-1 летала довольно далеко, Фау-2 — еще дальше. А видя профессиональность «инженеров», выпьешь этого Фау-3, пернешь, и ты уже на Луне.
Для лагеря принудительных работников из Польши начались медовые месяцы. По крайней мере, для тех, которые желали остаться на месте, потому что им некуда было возвращаться. Весь громадный — неизвестно чей — город принадлежал им. В выжженном войной мире, в глазах лишенных абсолютно всего людей его запасы казались даже более богатыми, чем содержимое сказочного сезама. Правда, людей, желавших воспользоваться этими сокровищами, было много, но запасов имелось еще больше. Разведывательные группы отправились на Дикий Запад, наслаждаясь отсутствием власти и организации. Но быстро оказалось, что будет лучше, если женщины останутся в лагере под иллюзорной, но единственно возможной и более-менее надежной охраной польских охранников. Разведчики быстро донесли, что немецких женщин русским скоро может и не хватить. Именно тогда-то и начали собирать оружие. Пока что украдкой и на собственный риск.
Разведчики же приносили сведения о том, как передвигаться по городу. Территория ближайшего Ярхундертхалле[73] была вообще недоступной. Там высились достигавшие неба кучи немецких винтовок, которые немногочисленные грузовики сонно куда-то вывозили. Абсолютный запрет доступа действовал и в отношении памятника Геркулесу, а так же библиотеки на Тумском Острове. Здесь охранников было до и больше, причем, все они были обозлены тем, что не могут присоединиться к грабящим все и вся коллегам. А в самом центре безумствовали пожары. Одни из них были последствиями войны, дома, загоревшиеся в ходе боев, которых сейчас никто не гасил. Другие — поджоги, проведенные русскими. Их «разведчики» шастали по лишенным электричества домам, подсвечивая себе ветками, обернутыми тряпками, которые они бросал, когда те уже становились не нужными. Смрад в центре сделался настолько чудовищным, что невозможно было выдержать. Повсюду разлагающиеся пища и тела, которых никто не убирал. Тут же появились ужасающие количества мух, комаров и червей, жирующих на останках. Идя туда, нужно было одеть что-нибудь с длинными рукавами, до запястий, а голову обмотать тряпкой. В некоторых местах пройти попросту было невозможно. Отгонять всю эту живность не удавалось, эта дрянь лезла в глаза и уши, захватывая любой клочок незащищенного тела. Те, которые там были, описывали происходящее как одну из кар египетских.