— Да успокойся ты. Я ни в чем твою избранницу не обвиняю. Все, что сделал плохого — это только ты.
— Эй, петухи, не драться, — прошипел Холмс. Он ненадолго задумался, затем продолжил. — Я не имею в виду ничего, что было бы связано с какой-то конкретной местью. Просто покажем им, что мы — лучше.
— Это же как?
— Поначалу отделим истинных членов группы от людей, которых они приняли в комиссию только лишь затем, чтобы скрыть истинные намерения.
— Господи, так ведь истинные давным-давно сменили фамилии. Как ты их узнаешь?
— Я хочу сгруппировать их в одном месте.
— Господи, — Ватсон глянул на Шильке. — Ты хоть что-нибудь из всего этого понимаешь?
— Похоже, что да. Он хочет устроить им «операцию паника». Только самую настоящую, а не такую, как по случаю приезда «Нойманна» или там «Новака».
— Хочешь проверить, а не сыграют ли они труса? — Ватсон перенес взгляд на Холмса. — Ты хочешь собрать их в одном месте? И чтобы они сами это сделали?
— Именно. Пускай узнают, что по-настоящему означает «операция паника».
— Гражданская милиция! Открывайте! — В голосе человека с ТТ в руке четко был слышен восточный акцент. И правда, Семен Клейстутович Смирнофф родился где-то далеко на востоке, хотя никто точно так и не знал — где. Никто не знал и его настоящей фамилии, потому что эта, приемная — Смирнофф — взялась только лишь оттуда, что он не пил лишь бы что[90]. Если проследить в прошлое, до войны двадцатого года, он уже пережил польскую оккупацию, советскую, снова польскую, потом опять советскую, немецкую и еще раз советскую. И все это явно обучило его искусству выживания в любых условиях и отточило хитроумие. Он был мародером, который вместе с другими приехал во Вроцлав «по делам». Но здесь он быстро убедился в наличие дремлющего здесь потенциала. И он вступил в милицию. Офицером он был хорошим, так как знал все преступные штучки, что давало Смирноффу наивысший показатель раскрываемости в управлении. И свои личные дела он устраивал уже без опасений, под прикрытием законной власти. И был он очень богатым. Он сделался человеком, который с удовольствием соединял любовь к деньгам с любовью к исполняемой работе. Идеальный человек на подходящем посту. Истинный ужас для конкурентов-мародеров. А Вроцлав давал ему и одно, и другое.
— Ну, хамы, открывай! — Он пнул ногой в двери ремонтной мастерской на Марсовых Полях. — Народная власть в гости пришла!
В средине что-то зашуршало. Через мгновение здоровенные ворота начали сдвигаться по рельсу, открывая внутреннюю часть цеха. Полтора десятка человек, склонившихся над столами, глядело с изумлением. Милиционеры с ППШ в руках вторглись вовнутрь. Смирнофф прошел последним.
— Ты кто? — ткнул он пальцем в грудь пожилого, седого человека, который им открыл.
— Но, простите, я…
— Хочешь всучить мне, будто тебя зовут «простите»?
— То есть… нет… Ежи Козловский, я профессор, уполномоченный правительства по вопросам…
— К делу, — перебил его Смирнофф. — Я понял.
Профессор начал перечислять названия комиссий и учреждений, полномочия и удостоверения которых он имел. В конце концов он запыхался и решительно заявил:
— Мы здесь на законных основаниях!
— На законных, — словно эхо повторил Смирнофф, пряча пистолет в кобуру. — На законных… — сказал он еще раз и направился вглубь помещения. Людей он знал очень даже хорошо. Детство на востоке, а в особенности — краткий эпизод в лагерях, когда однажды он попался, научили Семена узнавать их изнутри и с первого же взгляда. Это не Рентген выдумал свои лучи. У Семена они имелись в глазах с самого его рождения. Он подошел к мусорной корзине, поднял ее и из-под рваных бумаг извлек бутылку самогонки, зубами вытащил пробку, выплюнул ее на ладонь и сделал небольшой глоток.
— Это здесь тоже на законных основаниях, пан профессор?
— А… Так ведь это не мое!
— Вот это да! — Смирнфф раскрыл глаза в деланном изумлении. — Так, может, мое? А? Мое?..
— Прошу прощения, у меня имеется документ из Министерства Общественной Безопасности!
— Ой! Так мне позвонить гражданину министру и сообщить, что у нас тут все в порядке? Так?
— Может, мне позвонить? — разволновался Козловский.
— Хорошо, — с усмешкой согласился Смирнофф. — Но потом дадите трубку мне.
Какое-то время они мерились взглядами. Профессор со смесью страха и удивления, а Смирнофф — с наглой радостью. Неожиданно он вновь ткнул собеседника пальцем.
— Бабло покажи.
— Мы с вами не на «ты». На брудершафт не пили.
Смирнофф протянул в его сторону бутылку самогона.
— Так появилась причина. Выпьем!
Кто-то из милиционеров фыркнул. Члены комиссии, занимающейся возвратом произведений искусств, стояли молча. Их лица уж точно радостными не были.
— Ну ладно, раз не хочешь, так не хочешь. Давай, пан, как там тебя, давай за баблом, только одна нога тут…
— Что, я?.. — профессор утратил дар речи. — Какое еще бабло?
— Ты давай не заикайся, мигом бабки. Ведь бабло у вас быть должно, книга приходов и расходов, что ни говори — контора казенная. Правительственные дотации, выплаты сотрудникам. Жратву ведь наверняка за что-то покупаете.
Профессор с усталым лицо принес металлический ящичек и документы.
— Вы знаете, мы как раз давали зарплату…
— Сегодня? Так воскресенье же. Что, в воскресенье пан выплачивал?
— Нет, нет… только…
Смирнофф забрал у него расчетную книгу. Никаких бухгалтерских школ он, правда, никогда не заканчивал, в сложении, вычитании, умножении и делении денег разбирался получше многих математиков с университетским дипломом. Ему хватило одного долгого взгляда.
— Из всего этого следует, что в кассе должно быть две тысячи четыреста злотых. — Он вытащил из ящичка стопку банкнот и пересчитал их одной рукой, что произвело впечатление на всех присутствующих. — А здесь три тысячи пятьсот двадцать. И как пан все это мне объяснит?
— Но… — профессор поглядывал по сторонам. — Но… если больше, чем надо, то это, вроде как, хорошо. Правда?
— Ой-ой-ой-ой-ой… — Смирнофф непритворно вздохнул, видя наивность собеседника. — Послушай меня внимательно. Если бы в кассе было меньше, чем следует, дело было бы простое. Значит — что ты вор. Но то, что несколько сотен спиздил, это даже не дело, а так, мелочь. А вот если в кассе больше — это уже спасайся, кто может. Это означает, что ты тут большие дела крутишь, холера седая. И тогда тебя в тюрьму! И допросить, что ты за мошенник! А всех остальных — в лагерь, Гросс Розен еще действует, новых гостей принимает. Посмотрите там, как с немцами жить.
Профессор вынул из кармана платок и вытер лоб.
— Но тут ведь какая-то мелкая ошибка. Я возмещу из собственного кармана.
— Что ты собираешься возмещать, если здесь слишком много? Это ты в карман забрать должен.
— Так ведь это никак не наша вина. Мы здесь возвращаем награбленные немцами сокровища, культурные памятки. У меня имеются документы, подтверждающие то, что…
— Возвращаете, значит? — перебил его Смирнофф, прогуливаясь по захламленному помещению. Он подошел к напольным резным часам. Понятное дело, никто ему никаких предварительных наводок не давал, но он прекрасно знал, где прячут свою добычу желторотые любители. Из-за циферблата он вынул небольшой сверток и бросил на стол, рассыпая золотые монеты. — Американские доллары. Немцы, говоришь, награбили? Напомните мне, когда состоялась оккупация Вашингтона?
— Это не мое. — Профессор отсутствующим взглядом обвел сотрудников. — Слово чести даю, что это не мое.
— Верю, — тут же согласился Смирнофф. — Ты тут гораздо большие шахер-махеры устраиваешь.
— Да нет же, это ошибка. А с кассой — это и вправду недосмотр. — Сегодня зарплаты, и кто-то чего-то спутал.
— Зарплаты? Сегодня? В воскресенье? — повторил Смирнофф. — Ой, как же ты врешь неудачно.
— Да. Я ошибся. Не в воскресенье, а вчера… Вчера зарплата… была…
— А вот знаешь что? Вот не строй из меня идиота. Ты здесь нафаршированных немцев прячешь, так?
— Нет, нет! Честное слово даю, что нет!
— Не прячешь немцев?
— Нет.
Смирнофф, расставив широко ноги, встал под стеной. Он приказал своим милиционерам расположиться так, чтобы можно было слышать каждого из членов комиссии. После этого положил руки на бедра.
— Так! Всем повторять за мной громко: «Верую в Бога, Отца Всемогущего, создателя неба и земли. И в Иисуса Христа, Сына его единственного, Господа нашего, зачатого от Духа Святого…». А дальше продолжайте сами!
— А этот вот даже и не повторял! — один из милиционеров указал на стоявшего под окном высокого блондина. — Ничего не говорил, только рот открывал!
— А этот вот мычит чего-то! — очередная рука указала на типа в рабочем комбинезоне.
— Хватит! — Смирнофф сделал пару шагов по направлению перепуганных людей, прошил их взглядом. Затем положил руку на плече низкого мужчины с небольшим шрамом на лице. — Вот ты говорил громко, четко, с хорошим акцентом. — Он подтянул мужчину поближе к себе, почти прижимаясь к нему. — Тогда повтори-ка такой вот стишок[91]: «Майский жук жужжит в лощине, в Щебржешине…»
— O mein Gott! — вырвалось у мужчины.
Смирнофф усмехнулся с издевкой.
— А? Этого наизусть зазубрить уже не удалось?
Он вновь подошел к трясущемуся профессору, схватил его за затылок и потянул за голову так, что они чуть не стукнулись лбами.
— Слушай, ты, короста, на кой ляд из меня дурака строишь? Вот прямо так глядишь в мои бедные, глубокие и доверчивые глазоньки и врешь?
Возможно, что глазоньки у Смирноффа были и глубокие, но вот доверчивыми их назвать ну никак было нельзя. Профессору, правда, хватило. Он громко сглотнул слюну.
— А вот если бы я приказал им раздеться и руки поднять, и увидел эсэсовские татуировки, что тогда? А?!
Профессор не смел вздохнуть. Зато теперь он делался все более багровым. Смирнофф оттолкнул его, так что Козловский полетел к стене.