ать тебе карандаш и бумагу, но ничего не обещаю.
— Скажи ей, что я пишу жалобное письмо руководству, — сказал он, закрывая глаза.
— И передай, что я найду способ вытащить нас отсюда. Как-нибудь. Скоро. Скажи ей, что я обещаю.
Глава 31
— Ты знаешь, что все это значит, Рик?
Голос смотрителя ласкал его, как утешительные объятия родителей. Это было похоже на сказку перед сном, от которой его клонило в сон, но он не мог окончательно заснуть. Его глаза следили за драгоценным камнем туда сюда, и он почувствовал полное расслабление. Полная пустота. На самом деле, он никогда не чувствовал себя таким опустошенным. Как сосуд. Да, он был сосудом, и слова смотрителя наполняли его.
— Наследие, — ответил Рик откуда-то из глубины сознания. — Навсегда. Вечность. Было так хорошо-быть правым. Он будет вознагражден.
— Совершенно верно. Очень хорошо, Рик.
Это была награда. Похвала. Дела у него шли хорошо. Красный камень ходил взад и вперед. Он чувствовал, как в окно проникает солнечный свет. Запах мяты в дыхании смотрителя. Некоторые чувства обострились, в то время как другие полностью исчезли. — Очень, очень хорошо. А что еще?
— Бессмертие.
— Вот именно. Ты так быстро все понял. Знаешь, почему я выбрал тебя, Рик? Знаешь, почему тебе пришлось стать моим исходным пациентом?
Он не знал, но камень, ритм, движение вперед и назад — все говорило ему о том, что он очень хотел знать. На
самом деле, узнать ответ было единственным что имело значение. Единственным.
— Почему? Почему я?
— Другие были умны — сказал смотритель. Другие были умнее, образованнее, больше стремились угодить, больше интересовались наукой или философией. Но оказалось — к моему ужасу, признаюсь, — что всего этого было недостаточно. На самом деле результаты были настолько далеки от того, что я хотел достичь, они даже не были частью того эксперимента, что ты. Затем вмешалась судьба, противоположная науке, но и необходимый её партнер, и пациент перед тобой был очень близок, совершенно случайно. Поэтому я сформулировал новую гипотезу. Биология. Биология всегда была ключом.
Смотритель вздохнул, словно разочаровавшись в себе, но вскоре взял себя в руки.
— Ты… Ты любопытен. как и он. У любопытства есть движение, Рик. Оно всегда толкает вперед. У него есть импульс.
— Да, импульс, как и камень. Точно так же, как камень раскачивается взад и вперед.
— А теперь расслабься, Рик, и полностью открой свой разум. Мне так много нужно тебе рассказать, так много ты должен перенести в будущее…
Он чувствовал себя так, словно его голову распилили и снова закрыли, что-то вытащив. Его голова болела— стучала — как будто его мозг был слишком большой начинкой в маленькой индейке. Слишком много слов заполнило страницу.
Застонав, Рик перекатился на кровати, двигаясь изо всех сил со связанными руками. Это была пытка иного
рода. Жуткое похмелье, без возможности глотнуть и капли. Он ухватился в разуме за то, что произошло, за пустое место прямо здесь, посреди дня. Потом было пробуждение, потом завтрак, потом чтение записки Кей, а потом санитары отвели его в комнату дальше по коридору и обрызгали ледяной водой, поливая из шланга так, что казалось, будто с него сдерут кожу. А потом он вернулся в свою комнату, и смотритель уже ждал его.
Красный камень снова и снова появлялся из кожаного футляра… Дальше ничего. Провал в памяти. Рик чувствовал, что-то изменилось, он как-то изменился.
Рик не был орлиным скаутом, но он мог сказать, что уже наступили сумерки. Смотритель оставил открытыми жалюзи на наружном окне, и когда-то яркий свет в комнате потемнел до мягкого оранжевого.
Это время дня всегда напоминало Рику о том, как они с Мартином смотрели на воду, Мартин
ел фруктовый лёд, а Рик напевал любую песню, которая приходит на ум. Теперь это было труднее представить, как будто кто-то поработал ножницами с его воспоминаниями. Он вспомнил, например, что когда- то пел песню человека по имени Отис Реддинг, хотя сейчас не мог вспомнить ни одного слова.
— Что со мной происходит? — прошептал он. Может быть, это была мелочь-забыть слова песни, но она застряла у него в голове. Он бы никогда не забыл музыканта. Это было не похоже на него.
Дверь открылась, и он начал колотить закованными в наручники руками по раме кровати. Сестра Эш поспешно вошла, держа на ладонях поднос с ужином. Ее волосы были в беспорядке, наспех заколоты под шляпой, но
неровные с обеих сторон, и Рик заметил санитара, которого он прозвал Ларчем, задержавшегося прямо за дверью.
— Сегодня у нас мало времени, — сказала она, оглянувшись через плечо и убедившись, что дверь закрыта, прежде чем снять с него наручники. — Не знаю, догадывается ли смотритель. Надеюсь, что нет. Будь осторожен сегодня вечером, если выйдешь из комнаты, хорошо? Я сделаю все возможное, чтобы отвлечь всех внизу. Может быть, мне удастся уговорить Кей, чтобы она закатила истерику.
— Попробуй книгу, — сказал он сонно. — Она любит читать.
— Я подумаю об этом, но, может быть, лучше оставить ее. — Береги ее, ладно?
Его запястья болели, и он сел, чтобы потереть их, чувствуя невероятное головокружение, как только поднял голову. — Она прислала еще одну записку?
— Конечно, — сестра Эш протянула ему листок вместе с карандашом из кармана. — Завтра я постараюсь принести тебе газету.
Она принесла его маленькую чашечку с таблетками, и они выглядели точно так же. Смотрителя не было рядом, чтобы наблюдать, как он принимает лекарство по вечерам, поэтому он был более уверен, что это аспирин. Он взял их, благодарный за любое облегчение боли.
Твердеющая ложка картофельного пюре и мягкий, переваренный горох сегодня на ужин. Он ел, теряя аппетит с каждым глотком.
Записка Кей придала ему сил, но лишь немного. Его удивляло, что она умудрялась каждый день доставлять ему по записке — он надеялся, что она будет продолжать в
том же духе, потому что он должен был на что-то надеяться.
На первом этаже ничего нового. Думаю, что медсестра влюблена в тебя. Она, наверное, тоже это читает— привет, сестра Эш! Ты выиграла конкурс популярности в психиатрической больнице. Должно быть, ты чувствуешь себя такой исключительной.
Он тихонько усмехнулся и засунул клочок бумаги под матрас, к остальным запискам. Проводя ложкой по картофелине, он взглянул на сестру Эш, которая, казалось, была внезапно очарована трещинами в плитке.
— Почему ты так нам помогаешь? — спросил он. — Зачем помогать мне? — Честно?
Он кивнул. Ее щеки приобрели темно-пурпурный оттенок, и она потерла невидимое пятно на платье. Его не беспокоило, что она избегала смотреть ему в глаза. Каковы бы ни были причины ее помощи, он сомневался, что они были хорошими. Может быть, у неё открылись глаза на какую-то правду о смотрителе после того, как он убил ее подругу.
А может, она просто хороший человек. Один из немногих.
— С первого дня, как я приехала сюда, я знала, что смотритель-тухлое яйцо, — грустно сказала она. — Но я… Я не знаю. Поддалась чувствам. Он устроил мне все эти великие речи о том, как далеко я могу зайти, понимаешь? Он сказал, что я могу быть врачом, а не просто медсестрой.
Что я действительно могу продвинуться. Мне казалось, что он на моей стороне. Я выступала против многих старомодных идей в школе медсестер, и я была
достаточно наивна, чтобы думать, что он был другим. Сейчас уже слишком поздно помочь той девушке, но еще не поздно помочь тебе и Кей.
— Великие речи, повторил Рик. — Похоже на него.
— Ты же не воспринимаешь всерьез все, что он здесь говорит, — поспешила она, понизив голос и оглянувшись через плечо, как будто вдруг вспомнила о Ларче. — Это всего лишь пустая болтовня, — прошептала она. — Вранье. Он думает, что может жить вечно. Это полное безумие.
Он чуть было не пошутил над иронией этого заявления, но сдержался, чувствуя, как картошка прилипает к горлу. — А он может?
Сестра Эш посмотрела на него широко раскрытыми от смущения глазами. — Что может?
— Жить вечно. Он, кажется, думает, что это возможно, и готов пойти через все эти неприятности. Разве не это он делает со мной? Я его образец или что-то в этом роде. Его исходный пациент. Что, если он прав?
— Это невозможно, Рик. Ты не можешь его слушать, ясно? Ты не можешь попасться на эту удочку.
— Я теряю часть себя, — сказал он через мгновение и краем глаза увидел, как она замерла. — Я не помню свой последний день рождения. Или слова моих любимых песен. Я почти ничего не помню из того, что произошло с тех пор, как я был в Бруклине. Как будто все это там, но за стеклом. Я не могу дотронуться до него, и оно становится все дальше.
Сестра Эш больше не смотрела на него, собирая поднос и чашку с лекарством, чуть не выронив их. Тарелка громко зазвенела на подносе от ее трясущихся рук.
— Ты просто устал. Может быть, тебе не стоит идти на разведку сегодня вечером, просто отдохни, прежде чем я вернусь и надену на тебя наручники.
Правильно. Вернуться в постель. Забыть обо всем. Поспать немного. Ему повезет, если хоть что-то из этого снова станет возможным. Но он ничего не сказал, кивая и зевая, играя роль, словно в пьесе о том, как быть пациентом, спокойной ночи, милый принц.
Глава 32
К тому времени, как наступила полная темнота, зал был пуст. Сестра Эш сделала свое дело, и Рик обнаружил, что в коридоре его этажа, как всегда, тихо, так тихо, что он мог слышать приглушенные разговоры, происходящие у него под ногами. Слов разобрать было невозможно, но он слышал то смех, то громкий комментарии. .
Он на цыпочках прошел по коридору, съежившись, когда проходил мимо соседней комнаты. Жутко. Было слишком жутко думать о маленькой девочке, ждущей внутри. Искушение снова открыть окно в стене и посмотреть, там ли она, было сильным, но он сопротивлялся, решив проигнорировать его, даже когда эта мысль цеплялась за него в глубине сознания. Она была настоящей и прямо здесь.