Наша зарождавшаяся дружба чуть не закончилась, когда я показал свои револьверы. Князь влюбился в них с первого взгляда. Понятно, что для всадника они были невероятно удобны. Тем более, пара. Хотя с двух рук не постреляешь из-за ручного проворота барабана.
— Проси за них, что хочешь! Только не моего Черноглаза! — горячился князь. — Десять лучших лошадей из табуна дяди тебе отдам! Сам понимаешь, княжеский табун! В нем самые лучшие кони!
— Да на что мне конь, тем более, десять? Я и на своем держусь кое-как.
— Продашь! Или обменяешь. Вы, греки, золото любите.
— Значит, я неправильный грек, — усмехнулся я, невольно дотронувшись рукой до тайного пояса на животе. Там были зашиты золотые монеты, которые мне вручил в Одессе Проскурин.
— А хочешь, я выпрошу тебе служанку сестры? Я видел, как ты на нее смотрел.
— Князь, женщин на револьверы менять — это как-то не по-рыцарски.
Бейзруко понурил голову. У черкесов был свой кодекс чести по отношению к женщинам. Правда, мне никак не удавалось совместить его с работорговлей. Единственное, что я понял: из своих семей девушек ни за что не продавали. Даже в самом отчаянном положении. Но ведь брались же откуда-то красавицы-черкешенки на стамбульском рынке?
— Чем же тебе отплатить?
— Никак не могу, князь! Это подарок за пролитую кровь!
— Достойный подарок! Наверное, заслуженный?
Я рассказал, как закрыл своей грудью Спенсера.
— Хорошо иметь друга, который прикроет! Вы — настоящие кунаки!
Он расстроено махнул рукой и убежал в покои сестры. Я надеялся, что женщинам удастся его успокоить. Но вышло по-иному.
Бейзруко отвлекло от мыслей о револьверах соревнование, на которое вызвали Спенсера. Эдмонд похвалился перед черкесами своей брунсвикской винтовкой. Сбежались все свободные воины. Штуцер переходил из рук в руки, но особого восторга не вызвал.
— С лошади из него неудобно стрелять, потому что не перезарядишь толком. А для дальнего боя коротковат, — заключили знатоки.
— Триста шагов вам мало⁈ — удивился Эдмонд.
— На триста не добьет!
— Могу доказать!
Принесли мишень, отсчитали шаги. Эдмонд без особого труда поразил мишень, но в центр не попал. Черкесы одобрительно зацокали языками.
Бейзруко кинулся в дом и принес длинное ружье, похожее на албанское, которым пользовались балаклавцы, но с лёгким прикладом. Он тщательно его зарядил и установил на сошки. Сам стрелять не стал. Кликнул кого-то из своих. Натухайца со шрамами на лице и в драном грязно-желтом бешмете.
Черкес долго не раздумывал. Прицелился. Грохнул выстрел. Цель была поражена в яблочко.
Бейзруко гордо выпятил грудь.
— Наши ружья лучше русских, — похвалился князь. — Они это сами признают. Можешь рабов спросить.
— По правде, винтовка англичанина не так уж плоха, — честно сказал стрелявший воин. — И в лесу с ней удобнее. Завалит ли кабана?
— Завалит! — уверил Спенсер.
— Я, Джанхот, приглашу тебя на охоту, когда будет время! — склонил голову в поклоне натухаец.
Не говоря больше ни слова, он спокойно удалился чистить ружье.
— Не многословный, — я улыбнулся.
— Его имя значит «молчун», — улыбнулся мне в ответ Бейзруко.
Мир между нами был восстановлен.
— Когда отправимся в лагерь князя? — спросил Спенсер.
— Время пришло! Собирайтесь! Наконец-то прибыл из Пшады караван с вашим порохом и ружьями. Завтра с утра, как встанет солнце, выдвигаемся. Вожди ждут вас!
[1] В данном случае — полукруглые земляные насыпи с амбразурами для орудий. В военной архитектуре Вобана турбастион — пятиугольная каменная башня, отделенная от общего укрепления рвом.
[2] Незамужние черкесские девушки заплетали волосы в косу, перехватывая ее серебряным шнуром.
Глава 6Битва под флагом Санджак-Шериф
Военный лагерь черкесской конфедерации был похож на обычный бивуак. Там и сям по широкой долине были разбросаны шатры вождей. Вокруг них собирались их соплеменники, занимаясь привычными в походе делами. Кто-то тренировался обращению с оружием или учил коня плавать. Кто-то чистил доспехи. Кузнецы поправляли сабли и чинили мушкеты. А многие — просто отдыхали у костров, каждый по отдельности готовя себе обед.
Единственное отличие, бросившееся в глаза, — это присутствие большого количества женщин и девушек. Они свободно перемещались по лагерю. Разве что без оружия в руках.
— Не удивлюсь, если и они возьмутся за ружья! — возбужденно воскликнул Спенсер. — Здесь живы, мне рассказывали, предания об амазонках.
Разнообразие нарядов и лиц поражало. Орлиный нос у одного, узкие ногайские глаза — у другого и классические европейские черты — у третьего. Рядом с воином, с головы до колен укрытым кольчугой, стоял молодец в простом бешмете и традиционной папахе. Сверкающие на солнце дорогие шлемы соседствовали с белым тюрбаном, с зеленой чалмой совершившего хадж или с башлыком, длинные «уши» которого ниспадали на плечи владельца.
Порядок отсутствовал. Стоило нам спуститься с гор и въехать в лагерь, как к нам помчались со всех сторон всадники. Окружили нас гомонящей толпой, разразились криками и выстрелами в воздух из мушкетов и пистолетов. Их энтузиазм объяснялся просто: они ждали наш караван с огнестрельным оружием.
Еще больший ажиотаж вызвало знамя, которое развернул Бейзруко, приняв сверток из рук Спенсера. В воздухе затрепетало зеленое полотнище с золотыми звездами и стрелами. Юный князь ускорил своего коня и помчался в сторону священной рощи, где должен был проходить военный совет. Белые ленты его башлыка развивались за спиной, как крылья.
— Санджак-Шериф! Санджак-Шериф! — закричали все всадники и понеслись вслед за темиргоевцем, потрясая шашками в воздухе.
— Это знамя вышито руками знатной черкесской княжны в Стамбуле. Мне передал его Сефер-бей, — охотно объяснил Спенсер.
Он приветствовал встречавшую нас группу вождей, стоявших у пылающего костра. Ну, как вождей? Определить их княжеский статус и роль лидера не было никакой возможности. Простые черкески, лишенные украшений и каких-либо символов власти, и скромные головные уборы. Нужный нам князь, безбородый статный мужчина с лихо подкрученными усами, носил простой овечий темный колпак, который скорее увидишь на пастухе, чем на прославленном воине.
Он обнял Спенсера, как старого друга, дружелюбно кивнул мне.
— Ты выполнил свое обещание, англичанин, хотя прошло уже два года. Познакомься с нашим военным вождем. Это убых Исмаил Догомуко Берзег. Не смотри на его почтенный возраст. Рука его все еще крепка, а дух неистребим. В прошлом году он был тяжело ранен, но, как видишь, снова в строю и готов вести нас в бой.
Хаджуко Мансур с особым почтением поклонился 70-летнему крепкому старику в песочного цвета черкеске и светлом тюрбане. Исмаил ответил легким поклоном головы.
— Привез ли ты нам, чужестранец, письма из Константинополя?
— Да, глубокоуважаемые вожди! У меня с собой бумаги от Дауд-бея и Сефер-бея! — Спенсер передал Хаджуко сверток, тщательно упакованный в кожу. — Уркварт просил зачитать его воззвание к народу адыге на вашем совете.
— Дауд-бей умеет словом зажечь наши сердца, — серьезно заметил Берзег. — Но пушки были бы уместнее в нынешних обстоятельствах.
— Я привез ружья и снаряды!
— И письма! — хмыкнул Берзег. — Пойдемте в рощу, почитаем, что нам пишут.
Под сенью старых дубов на сентябрьской пожелтевшей траве сидели полукругом вожди и старейшины. В центре на маленьком холмике возвышались остатки древнеримского креста. На ветвях деревьев висели жертвоприношения и цветные ленты. Из некоторых древесных стволов выглядывали черные камни. Как объяснил нам Натан, адыги вращивали их в молодые дубки. Некоторые булыжники полностью скрывались внутри стволов.
Не было гвалта, как в лагере по соседству. Каждому оратору давали возможность высказаться. Лишь отдельные — вероятно, какие-то возбуждающие — фразы вызывали общий возглас и сабельный звон. Но стоило какому-либо из старейшин взмахнуть рукой, все тут же успокаивались.
— Наверное, так проходили военные советы древних ахейцев под стенами Трои! — Возбужденно шепнул мне Спенсер. Глаза его горели — не то от удачи, привалившей этнографу во время трудной экспедиции, не то от сбывшихся планов английской разведки.
Не успел Хаджуко Мансур начать публичное чтение писем из Стамбула, как в паланкине прибыл немощный старик-татарин. Все вскочили и почтительно его приветствовали. Натан, пристроившийся за нами на коленях, пояснил, что седобородого татарского князя зовут Тао Гирей-Аслан, предки которого были прежде ханами одного из могущественных ногайских племен, владевших заболоченной Таманью.
Дребезжащим голосом, то и дело вытирая слезы, старец выступил перед собранием. Натан пытался нам переводить.
— Он спрашивает: где моя страна? Где сотни шатров, которые укрывали головы моих людей? Где их стада? Где их жены и малыши? И где сам мой народ? О, Москва! Ненавистная Москва! Ненавистные русские! Они рассыпали татар пылью на четырех ветрах неба. И таков будет ваш рок, если сложите свои мечи против захватчика!
Слушавшие стоя старца черкесы громко закричали и снова стали трясти в воздухе своими шашками. Довольный Эдмонд энергично закивал.
— Он призывает следить за рабами и чужестранцами и не позволять им ездить по стране свободно, — продолжил свой перевод Натан. — Он назвал английского короля «великим падишахом всех морей и Индий». Называет его достойным союзником, но просит помнить про независимость. Не дайте ему накинуть ярмо на шею свободного народа Аттехей.
— Это явный выпад в вашу сторону, Эдмонд, — предположил я.
— Думаешь, здесь все срежиссировано?
Я пожал плечами.
Старец закончил, его унесли. Все снова расселись, многие — не скрывая слез или ярости. Но были и те, кто выслушал речь старика спокойно и не поддался эмоциям.
Один из них встал. Все сразу замолчали. Видимо, этот человек внушал всем огромное уважение, несмотря на его странную одежду. На нем была рубашка, расписанная арабскими молитвами, и зеленая накидка без рукавов типа жилета.