— Ну, а что ты хотел, Коста? — Спенсер усмехнулся. — Рассуждать времени не было. Я же не руки себе оберегал. За жизнь боролся. А он так яростно атаковал…
— А как ты ему апперкот с левой вложил? Да еще такой силы.
— Аааа! — Спенсер был доволен. — Это моё тайное оружие! Мало, кто… Да что там, мало. Никто не ожидает, никому невдомёк, что я амбидекстр! Кстати, это часто меня выручало в драках.
— Ты часто дрался? — я улыбнулся.
Спенсер задумался.
— Да, ты прав! Можно было бы подумать, что я много дрался на кулаках в жизни, — согласился Эдмонд. — Нет. Конечно, не много. Но в тех кулачных боях, в которых участвовал, выручало часто.
— Это врожденное качество или тренировка?
— Заслуга матери!
— Каким образом⁈
— Я — левша по рождению. Мама это заметила. Справедливо решила, что этот мир плохо приспособлен для левшей. Точнее — вообще не приспособлен. Подумала, что лучше мне избежать в будущем трудностей.
— И как переучивала?
— Просто и без затей: привязывала левую руку к корпусу.
— Зато эффективно.
— Да!
— И как ты обнаружил свою способность?
— Случайно. Мама мне не рассказывала об этом. Мне было лет четырнадцать. Я что-то писал. Хм… Кажется, я всегда что-то писал. Задумавшись, переложил перо в левую руку. Стал выводить какие-то линии. И неожиданно для себя с легкостью смог написать буквы. Причем как в нормальном виде, так и зеркальным образом!
— Да ты у нас да Винчи!
— Не скрою, — Спенсер рассмеялся, — в тот момент я так же про себя подумал! И побежал к маме сообщить ей новость о том, что её сын — гений!
Я рассмеялся, представив финал истории.
— Да, да, да! — Спенсер тоже начал смеяться. — Мама вернула меня на землю, признавшись, что я левша с рождения!
«Доктор, я феномен?» — вспомнился мне бородатый анекдот.
— Все равно ты испытал минуту славы!
— До сих пор помню эту минуту! — признался Эдмонд.
Наконец, развязал повязки.Напрягся, взглянув на них. Вспомнил одесского Филипп Филипыча. Как он потрясал перед моим лицом чистыми бинтами, указывая на то, что нет признаков нагноения. Здесь все было наоборот.
— Прошу тебя, — Спенсер хмыкнул, — не делай такого скорбного лица! Если ты подумал о гангрене, то — нет. Признаков пока никаких. А это… — Спенсер махнул рукой, — пустяк. В порядке вещей.
Я бросился к нашей поклаже. Достал березовый туесок с водкой. Сваны называли её арак.
— Что это? — удивился Спенсер.
— Водка!
— Откуда?
— Так у хозяина свана было не только пиво! Дал в дорогу!
— Неужели ты будешь это пить, как русский казак⁈
— Почему бы и нет?
— Ты хочешь отметить наше чудесное спасение?
— Его мы уже отметили!
— Что тогда?
— Надо обработать тебе руки! — я следовал курсом, указанным мне Филипп Филипычем в Одессе.
— Водкой⁈
— Эдмонд! Тебе нужно прочистить раны. Продезинфицировать!
— Коста! Что за варварские методы⁈
— Поверь…
— Нет, нет, нет, — Спенсер был непреклонен. — Я же все-таки чуточку врач. Разбираюсь. Подай мне мой саквояж.
Я подтащил саквояж.
— Открой!
Открыл.
— Таак. — Спенсер наклонился над ним. — Вот тот порошок!
Я достал.
— Давай! — Спенсер протянул руки вперед.
Я покачал головой.
— Давай, давай!
— Давай, хотя бы водой промоем вначале!
Спенсер согласился.
Благо Большой и Маленький уже разожгли костёр. Чуть нагрел воду в чайнике. Промыл раны. Вытер насухо. И только потом засыпал порошком. Спенсер по ходу процедуры медленно поворачивал руки.
«Будто шашлык готовит и шампуры крутит!»
— Теперь перевязывай, — кивнул Эдмонд на повязки.
Я выбросил гнойные и грязные лоскуты в костер. Достал из поклажи свою смену белья. Располосовал на «бинты».
— Спасибо! — мягко поблагодарил Спенсер, когда я закончил.
Теперь можно было заняться своей рукой. Я пошел проверенным путём. Сначала — наркоз. Сделал большой глоток водки! Спенсер поморщился! Затем — лечение. Обильно полил ладонь водкой! Спенсер чуть ли не закрыл глаза! Я сдержался, не крикнул. Только застонал. Подумал, что наркоза нужно было больше: два глотка!
«И сейчас не поздно! — решил, еще раз приложившись к туеску. — Так жить можно!»
Перевязал руку.
— Коста, Коста! — качал головой Спенсер.
Кормил его с руки, несмотря на протесты и уверения, что он и сам сможет. Сказал, что не нужно сейчас лишний раз беспокоить руки. Да и повязки заляпаются.
— Ты еще и эстет! — рассмеялся Спенсер в ответ на моё заявление про чистоту повязок.
— Да Винчи, ешь молча! — парировал я.
Эдмонд чуть не поперхнулся от смеха.
Легли спать. Спенсер, Большой и Маленький заснули, практически сразу. Я некоторое время сидел у костра. Перед тем, как лечь, подбросил еще хвороста. Потом подошёл к Спенсеру. Положил ему руку на лоб.
«Да! — чертыхнулся. — Не 36,6. А, если он мозги мне морочит? И это начало гангрены? А если воспаление лёгких? Антибиотиками я тут не разживусь! И даже аспирином! Надо его быстрее доставить в город. Иначе вполне возможно, что на руках у меня окажется мертвый труп утоплого покойника! Нашел время шутить! Черт, черт, черт!»
… Большой и Маленький удивились, когда я разбудил их ни свет ни заря и начал гонять, чтобы быстрее позавтракали, шустрее собрались и тронулись в путь. Все их попытки возразить пресекал на корню. Нам повезло, потому что не полил обычный в это время дождь. Только забрезжил рассвет, и уже можно было различить тропу. Тронулись. Перевалили через хребет и сразу попали в другой мир. Весь покрытый густым лесом с многочисленными ручейками и мелкими водопадами. Начался спуск-серпантин. Точно такой же какой встретился на моем пути в Крыму перед хутором Марии. Лишь ручьи с Яйлы не стекали вниз, как здесь. И голубого моря не было видно.
«Крым, Крым… Сестра, мои греки… Свидимся ли ещё?»
Внизу, у въезда в долину, сваны с нами попрощались. Здесь они были нежеланными гостями. Жители общин Верхней Сванетии не раз спускались сюда, чтобы пограбить. Наши проводники мне об этом намекнули. Они забрали катера и тронулись наверх. Наверняка, перед перевалом загрузят его по максимуму дровами, а сами пойдут пешком.
Горы остались позади. Я облегченно вздохнул. Дорогу, лежавшую перед нами, условно можно было назвать подобием наезженной. Но все равно, она была лучше узких троп, по которым передвигались последнюю неделю.
И уже стали попадаться арбы, запряженные волами, одинокие всадники, провожавшие нас удивленным взглядом. Даже настороженным.
Заросшие бородами лица с въевшейся в кожу походной грязью… Ружье в меховом чехле за спиной Спенсера и мои кобуры с револьверами у седла… Рваные черкески, окровавленные бинты… Наверное, мы выглядели опасными типами в глазах местных жителей. Они, наверняка, принимали нас за черкесов, спустившихся с гор в поисках легкой добычи. Тут же отводили глаза, стоило мне на них взглянуть. По-моему, они даже не замечали, насколько неуклюже, в сравнении с грациозными джигитами-адыгами, я сижу на коне. Может, к скачке я и привык, но гордая посадка черкесов для меня — как китайская Пасха.
Мы проезжали хутора с землянками и покосившимися саклями, окруженными фруктовыми деревьями. Небольшие стада тощего скота меланхолично щипали остатки травы, уцелевшей с жаркого лета в прохладе бойких ручьев. Скоро зарядят дожди, и без того унылый пейзаж станет еще тоскливее.
Странное дело. Мы второй месяц жили бивуачной жизнью. Ночевали у костров, а то и вовсе без оных, завернувшись в бурку. Пропахли дымом и лошадиным потом. Бывали дни, когда мы не знали, доведется ли нам перекусить или раздобыть хорошей воды. О возможности нормально помыться можно было только мечтать. Но я не испытывал никакого волнения от грядущей встречи с цивилизацией. Напротив, ощущал скорее безотчетную тревогу, словно опасаясь разочарования.
Походная жизнь, она не меняется веками. Могут измениться названия — путешественник превратится в туриста — или добавятся скромные улучшения быта — вместо компаса появится GPS-навигатор, а вместо бурки — спальный мешок. Но суть все равно останется прежней.
С городами — дело другое. Я не забыл своего ошеломления от встречи с барочными «жемчужинами» Новороссии и Краснодарского края. И сейчас, в Грузии, в земле моего детства, меня могло ждать еще большее разочарование. И первые впечатления на дороге по Имеретии, которую мы уже достигли, буквально кричали мне: не жди здесь ничего хорошего!
А что еще я мог подумать при виде придорожного духана, в котором мы решили провести ночь? На улице начал моросить мелкий дождь. До Кутаиси оставалось полдня пути, и мы решили заночевать под крышей. Выбирать было не из чего. Первый встречный, у которого я поинтересовался о ночлеге, ткнул пальцем в саклю у скалы, устроенную как татарские дома.
— Духан! Там ночуют, — сказал он, испуганно косясь на Спенсера, и быстро скрылся.
Низкое приземистое здание под плоской крышей на трех столбах было окружено загонами для скота и подобием навеса для лошадей с грязной поилкой и охапками соломы. Нас встретил суетливый чернявый парень. Помог спуститься с лошади Спенсеру. Принял наших лошадей. Клятвенно пообещал задать им корму. Я не поверил.
— Наш корм им задашь! И не дай бог украдешь хоть горсть! — сказал я и сунул служке в руки торбы с остатками зерна. Его мы с огромным трудом привезли с собой из Убыхии.
Услышав от меня грузинскую речь, парень удивленно вытаращил глаза и стал усердно кланяться. Он проводил нас до двери, но распахивать ее предоставил нам.
Мы вошли в духан. Вернее, попытались войти, ибо широкие сени были забиты разной живностью — коровой, овцами и собаками. Протиснувшись через эту живую баррикаду, мы проникли во внутреннее помещение и замерли на пороге. Нас остановил жуткий чад и смрад, которыми был пропитан зал. Посередине прямо на полу пылал огонь, подогревавший большой казан на треноге. Дым от убого очага поднимался вверх, безуспешно пытаясь выбраться через узкое отверстие в крыше. Стоять в полный рост было решительно невозможно. Густая плена под потолком грозила отравлением угарным газом.