not well, так выражалась сестра ульрих, сказала бы прямо: паршивое время для помешавшихся педиков, киммерийских сумерек, моржей и плотников
утром мы с барнардом сидели на парапете в порту, мимо нас прошли хасан-зороастриец, мой сосед по трюмной норе, и еще один парень из обслуги, помню его по манере отмахиваться руками от невидимой мухи
в порт валетта пришла их высочество голден принцесс, вот оно что
они меня не узнали, мои лиловые эфиопы, короли трик-трака, даже смешно, а всего-то делов — состричь волосы и неделю не брить лица
красавчик мо без трусов, крошка морас в красном платье с пионами, тайком спускающийся по служебному трапу, как обкуренная кинозвезда
да что там, за три месяца обида свернулась темной кровью, хасанчик, эй! я простил тебя, сыграем на ворованную мелочь?
То : Mr. Chanchal Prahlad Roy,
Sigmund-Haffher-Gasse 6 A-5020 Salzburg
From: Dr. Jonatan Silzer York,
Golden Tulip Rossini, Dragonara Road,
St Julians STJ 06, Malta
Mдrz, 1
Чанчал, у меня для тебя подарок! Помнишь, ты рассказывал мне про свои опыты со смесью табака с опиумом. Ты как-то смешно называл эту смесь… madak ?
Я говорил тебе, что видел невероятной, эпической красоты трубки в Musee des Hommes, там были еще лампы для нагревания, серебряные весы для опиума и прочие изощренные штучки.
Так вот — я подарю тебе настоящую древнюю трубку, точнее, осколок ее, курить там нечего, от трубки остался только мундштук, зато любоваться на нее можно бесконечно: золотая выгнутая саламандра примостилась спать на нефритовом стебле. Ясное дело, на чем же еще.
За такую вещицу любой музей, тот же Musee des Hommes или женевский Musee de Guimet, с радостью заплатит несколько тысяч евро, а то и все десять. Но ты ее не продавай, мальчик мой, — это будет наша с тобой саламандра, символ новейшей алхимии, на которую я потратил половину жизни, а ты только начинаешь постигать… И не вздумай упрекать меня за романтический пафос.
К тому же она досталась мне невероятным способом: фиона Расселл вручила ее с просьбой засунуть поглубже, а? каково выражение? — это было утром, после смерти жены профессора, я тебе писал об этом, в отель явилась полиция, и найденное нужно было спрятать. Разумным решением, разумеется, было разделить все и разобрать по разным комнатам, чтобы не бросалось в глаза, мне досталась саламандра, причем никто из них не догадался, что это такое. А я промолчал.
Фиона сказала, что вещи принадлежат университету, оплатившему экспедицию. Но это чушь — в университете никто даже не подозревает о том, что мы натворили в Гипогеуме.
Затея сия целиком на совести Форжа, и вещи он, разумеется, присвоит. Вернее, то, что сможет присвоить. Прекрасную ящерицу я возвращать не намерен, она твоя.
Впрочем, и я — тоже, ты это знаешь.
ЙЙ
(Записка, оставленная у портье)
Я знаю, что вы скажете, Оскар Тео.
Что у меня приступ паранойи — мистические совпадения и значения мерещатся мне даже там, где нет ничего, кроме элементарной и привычной бытовой знаковости.
Именно поэтому я пишу вам записку, а не захожу, как раньше, в вашу комнату выкурить индийскую сигаретку.
Стрела, которая убила Надью, была сделана из тиса.
В этом нет ничего странного — из тиса делали древки копий и боевые луки, тис называли кровоточащим деревом, потому что из глубокой зарубки могла долго сочиться темно-красная смола.
Надья умерла, истекая кровью.
В нортумбрийской рунической системе тис обозначается руной Eihwaz, это руна сил, отвращающих опасность, руна защиты и обороны.
Арбалет был поставлен в монастырской кладовке именно для этого, не правда ли?
Тис — это и натянутый лук, и хрупкий железный клинок, и исполинское тело стрелы, — это я прочла в древнеисландской рунической поэме, нашла в сети, представьте себе.
Вашей же ненаглядной палочке, судя по тому, что с вами происходит, подошли бы другие символы: например, растопыренный корешок руны Сак, обозначающий то, что может казаться легко доступным, однако коснуться его нельзя, так как всякий раз оно оказывается недосягаемым.
Или, на худой конец, растерзанная молния руны Gweorth — символ очищения душевных ран, какие наносил себе человек, поддавшись искушению Локи и сойдя с предначертанного ему пути.
Скажу напоследок, уж очень хочется испортить вам настроение, что руны тоже врут время от времени — почище, чем цыганские карты.
bien б vous,
Фиона Рассел
P. S. Не кажется ли вам странным, что руническая значимость нашлась только у двух вещей, обнаруженных в Гипогеуме? Одна из них — стрела — стала причиной смерти в самом начале, а что же другая? Подумайте об этом.
без даты
еще две недели работаю с девочками, потом начинаю гарсонскую жизнь, к тому же хозяин сан-микеле, похоже, пустит меня в гарсоньерку, так он называет комнату с расколотым биде и половиной окна, на самом верху, над его собственной квартирой, у хозяина молочно-голубые страшноватые глаза и алый рот, похожий на ту упругую штуку, которой прочищают туалет, как же это она называется?
тешу себя надеждой, что он не настоящий итальянец
у настоящих итальянцев есть привычка целоваться в губы с самого утра
французы — те просто чмокают воздух у тебя над щекой
каталонец трется носом о твои скулы и стучит тебя по спине, как если бы ты захлебывался
о каталония, возьми меня домой
в барселоне я подавал только кофе и минералку, зато нужно было приглядывать за клошарами, клошары любят вокзальные интернет-кафе за теплое гудение и дешевый ночлег, здесь же другое дело, ловкое — придется подбирать слова и замурзанные салфетки, да? день будет тянуться медленно, как тот самый сок сомы, что процеживают через овечью шерсть
но мне весело: укусы разъяренной необходимости наиболее опасны, это ведь порций латрон? впрочем, какая разница кто
без даты
расстояние между мной и конопатой фионой равно расстоянию между мной и растворимым лукасом, дивнобедренный треугольник, тридцать шагов от огня, тридцать шагов от воды, тридцать шагов от связки священных ветвей, зороастрийская дистанция между живыми и умершими, где я — та самая собака при умирающем, что исполняет ритуал, отгоняя демона черносливовым влажным взглядом
когда папа был жив, мы с братом все лето жили на даче, переезжали туда в мае, с няней и грудой громыхающей утвари, у брата были мальчики из поселка с настоящей зеленой лодкой и соседский петрик, сын какого-то атташе, — мне его отец представлялся владельцем саквояжа свиной кожи, полным шпионских карт, — меня они не брали никуда, но иногда разрешали сбегать за пивом и родопи в мягкой пачке или стюардессой в коробочке, и вот, когда этого парня поволокли к реке, я как раз принес неудобный пакет с бутылками и стоял там, выглядывая брата, и вот, увидел
не знаю, что он им сделал, этот парень, штаны у него были расстегнуты и спущены до колен, а лицо совсем мертвое, я подумал — еще бы! голой задницей по гравию, и рот в комочках кровавой пыли, но через эту мысль пробивалось что-то еще, скользкое и противно веселое, потом парень им надоел, и когда его бросили на причале, возле железной скамейки, к нему подошла собака и стала лизать прямо в губы, тогда я не знал, что это древний ритуал, называется сагдид
а теперь я и сам такая собака, и этот парень тоже я, и даже, наверное, скамейка
март, 7
магда мается без работы, поранилась у клиента, вчера арабский мальчишка привязывал ее к гостиничной койке шнуром от лампы, магдины запястья перехвачены лиловыми полосками, магда девушка серьезная, носит кожаное белье с пряжками и берет дорого, по всему выходит — дня три ей придется пропустить, она хрустит рисовыми хлебцами, развалившись на просиженном диване с книжкой остера, книжку она слямзила у меня и теперь ворчит: как читать этакое? это же не по-английски! где ты учился, мо? ах да, ты не помнишь
отчего же, магда, я помню, безмятежный вильнюсский катехизис помню, айвовый мармелад, контурные карты, переменный ток, и запах клеевой краски, и разбухшие ягоды в киселе, и смутно — больничный флигель, грязно-белый, когда меня забирали домой из клиники, его как раз красили в грязно-желтый несколько грязно-синих маляров, карточные леса пошатывались, охра капала в снег, я расстегнул пальто, оно стало мало, и джинсы тоже, пришлось оставить их под пальто расстегнутыми, а ты говоришь, магда! я помню многое, просто память вибрирует с удвоенной частотой, как растянутая вольфрамовая нитка, малейший резонанс — и привет, обрыв спирали, темнота, только усики скрученные торчат
магда поглядывает на меня со значением, поблескивает с дивана босыми ступнями
хочешь меня потрогать, спросила она утром, прижавшись ко мне на кухне, бежевая пена уже заворачивалась в турке, и я не мог отвернуться, давай, мо, а то я вовсе форму потеряю
она раздевается неторопливо, слегка нахмурившись, с таким лицом вручают верительные грамоты, она раздевается, как надо, а мне смешно
почему, когда женщины подходят близко, глаза у них делаются совсем пустыми?
будто у древнеегипетских красных статуэток, правда? глаза им инкрустировали кусочками горного хрусталя, чтобы видно было насквозь
чтобы казалось, что у них просто две круглые дырки в голове
без даты
оскара тео форжа вызвали в комиссариат, говорит фиона, его допрашивала барышня-полицейский, увешанная браслетами и плетеными цветными шнурками
нет, такое может быть только на мальте! сказал оскар, вернувшись, его подозревают в двух убийствах, но напоили турецким кофе и в полдень отпустили домой
профессор — сам себе алиби, смеется фиона, кто поверит, что он — в этих своих очочках и эмалевых запонках — бегал за гражданином франции по портовым барам, чтобы столкнуть его в канаву на заднем дворе, или — с этой своей хмурой, западающей, как клавиша, улыбочкой — навострял самострел для жены в беспросветных пещерах гипогея хал сафлиени