— Пишите объяснительную. Это я не тебе, это тут один. Отдам в химчистку, будет совсем, как новая, увидишь…
Вертопрахов присел к уголку стола и сочинил такое:
«Обизниль записан
Заец, белый куда бегал трыньдабрында кто украл пид колоду что поклал.
Кукурешкин на орешке».
Поставил точку и положил перед секретаршей. А она. пока он писал, успела сменить тему и уже щебетала про стенку из австрийского гарнитура «Стелла». Не прерывая разговора, секретарша стрельнула глазом по листку и удовлетворенно кивнула:
— Зайдите завтра. Нет, это я не тебе, тут один. Конечно, можно было взять с двумя креслами на колесиках и журнальным столиком, но я…
Назавтра Вертопрахов зашел к секретарше. Она говорила в трубку:
— И сережки тоже покупай, без колебаний. Это сейчас кажется, что дорого, а через пять лет скажешь, какая же я дура была, что не послушалась Галку…
Не отнимая трубки от уха, она протянула Вертопрахову листок с его вчерашней тарабарщиной. В углу наискось красным директорским карандашом было энергически начертано: «Не возражаю».
С того дня стал Вертопрахов ежедневно с коляской и одеялом являться на работу и выкатывать ее обратно полнехоньку.
— Я гляжу, ты в огне не тонешь и в воде не горишь, — сказал ему вахтер. — Выходит, без толку тебя досматривать.
— Без толку, служивый ты мой человек, без толку, — душевно так подтвердил Вертопрахов и в утешение презентовал вахтеру от щедрот своих бутылку рома и кулек с изюмом.
Несколько лет прошло таким чудным кротким манером, и наконец купил Вертопрахов себе автомобиль.
Поехал он и видит красный свет на светофоре. Но Вертопрахов подбавил скорости и попер на красный. Тут ему и врезали со звоном и дребезгом, так что из «Жигулей» — блин, а из Вертопрахова — полуфабрикат покойника.
Но однако в больнице его как-то реанимировали, склеили. А когда он задышал не в разброд, а в ритме паровоза, пришел к нему в палату следователь — халат на мундире внакидку — и спрашивает:
— Как же так вы на красный свет поехали, товарищ Вертопрахов? Задумались, что ли?
— Нет, — прошелестел Вертопрахов. — Я не задумался. Я думал, все можно, все… А оказывается, еще не все…
И с этими словами Вертопрахов опять провалился в дремоту. А следователь встал на кончики сапог и пошел из палаты, как Плисецкая на пуантах, — чтобы не обеспокоить выздоравливающего человека.
ЗА МИЛЫХ ДАМ!
В последний вечер старого года, этак за четыре часа до наступления нового, мне домой позвонил мой главный редактор Если вы, любезный читатель, не журналист, то вы вряд ли оцените всю громадную необычайность такого события.
Где-то во тьме моего маленького скромного организма надпочечники извергли в кровь фонтанчики адреналина, сердце пошло галопом, и я весь напрягся, как вратарь перед решающим пенальти, обреченно понимая, что все преимущества на стороне бьющего.
— Коля, — сказал главный, и это тоже было сенсационно. — Коля милый, — сказал он, и я заподозрил, что кто-то из нас двоих рехнулся. — Вы у нас самый интеллигентный юноша в редакции. Как никак столичное образование. Выручайте, дорогой. Пренеприятное известие. В наш город прибыл Артем Бургацкий. Да-да, ваш кумир. Москва не принимает по погодным условиям, и самолет посадили у нас. Это в новогодний-то вечер. Представляете настроение у человека. В общем, просьба моя и Николая Степановича…
— Какого Николая Степановича?
— Самого. Срочно берите у тещи взаймы четвертной — вернем премией — и скачите в аэропорт на моей машине. Иван Андреевич уже выехал за вами. Тащите Бургацкого в ресторан, развлеките его приятным разговором и. главное, представьте ему наши городские и областные дела в правильном, то есть в самом лучшем свете. Личная просьба Николая Степановича. Кстати, Коля, мэр интересовался, как у вас с квартирным вопросом. Я живописал ему вашу Воронью слободку, он весьма проникся и обещал посодействовать.
Через сорок минут я входил в аэропорт. Действительно, среди прочих пассажиров на одной из скамей сидел, скучая, с утомленным, недовольным лицом известный столичный фельетонист Артем Бургацкий — умница, честняга, боец. Кто не зачитывался его страстными разоблачительными фельетонами — об отгроханной на казенные деньги подпольной мраморной баньке для узкого круга, о безвинно павшем коровьем стаде, о псевдогерое, ухитрившемся издать фальшивые мемуары.
Когда я еще учился на факультете журналистики. Бургацкий выступил у нас с лекцией и даже подарил мне сборник своих фельетонов, надписав: «Мети сор не под ковер, а вон из избы!» Эту книгу я захватил в аэропорт и предъявил как свою верительную грамоту.
— О-о! Узнаю, как же, как же, — явно обрадовался Бургацкий, тряся мне руку. На радостях он даже не поинтересовался, каким ветром меня принесло в аэропорт.
Мы уселись за ресторанный столик, и Бургацкий спросил:
— Ну, так куда же метет молодая журналистская метла — под ковер или из избы?
— Лучше посмотрите, Артем Александрович, на эту официанточку, — шепнул я. — Брижитт Бардо в лучшие годы, не правда ли? Девушка, надеюсь, вы обслужите наш столик? Чудесненько. Как вас зовут? Ну, конечно. Света, я так и думал.
Света Бардо быстро принесла заказ.
— Да, вот что я вспомнил, Коля, — сказал Бургацкий, намазывая масло на ломтик черного хлеба. — В прошлом году, кажется, я читал где-то, что в вашей области чуть не двадцать процентов картофеля остались в земле под снегом. А как у вас в нынешнем году дела на картофельном фронте?
Я поднял стопку.
— Дорогой Артем Александрович! Ну, зачем нам в этот изумительный новогодний вечер говорить о какой-то картошке? Ведь картошка не любовь, а любовь, как известно, не картошка. А знаете ли вы, что через наш город возвращалась из Тригорского Анна Петровна Керн, аккурат после исторического свидания с Александром Сергеевичем в Михайловском. Представляете, какие скрипки пели в ее душе! Так давайте же выпьем за то, чтобы и нам в наступающем году очаровательные дамы дарили чудные мгновенья!
Бургацкий как-то с подозрением посмотрел на меня, но выпил. А затем, прожевав и проглотив кусок антрекота, поинтересовался:
— Ну, хорошо, а детский садик «Золотой петушок», надеюсь, открыт в особняке на Садовой?
Эх, черт! Он имеет в виду прошлогодний фельетон в центральной прессе про директора нашей бройлерной фабрики — тот махнул сыну на казенные двухэтажный особняк в сто сорок квадратных метров. Что же делать? Наврать, что жильцы съехали и в особняке открылся детский садик? Но врать я физически неспособен, ложь вызывает у меня рвотный рефлекс. Сказать правду, что директорский сынок и ныне там, только фиктивно прописал в особняке тещу и тестя? Но задание главного… И просьба мэра… Да мой еще не решенный проклятый квартирный вопрос… Ах, люди добрые, до чего же трудно иногда жить на белом свете! И я ответил:
— Дорогой, многоуважаемый Артем Александрович! Дети, конечно, цветы жизни. Но почему мы стесняемся добавить — «и плоды любви»? А чего тут стесняться! Восхищаться надо. Так давайте же, гость наш залетный, выпьем за любовь!
И я выпил, а гость залетный воздержался. Я закусил, а он грустно усмехнулся:
— Скажите, юноша, вы часом не сексуальный маньяк?
— Но почему?!
— Да вот вы все «за женщин», «за очаровательных девушек», *за любовь»… Заскок у вас какой-то, право!
И в ироничном взгляде его усталых, умных глаз я прочитал, знаете что?
Жалость.
Более подробно о серии
В довоенные 1930-е годы серия выходила не пойми как, на некоторых изданиях даже отсутствует год выпуска. Начиная с 1945 года, у книг появилась сквозная нумерация. Первый номер (сборник «Фронт смеется») вышел в апреле 1945 года, а последний 1132 — в декабре 1991 года (В. Вишневский «В отличие от себя»). В середине 1990-х годов была предпринята судорожная попытка возродить серию, вышло несколько книг мизерным тиражом, и, по-моему, за счет средств самих авторов, но инициатива быстро заглохла.
В период с 1945 по 1958 год приложение выходило нерегулярно — когда 10, а когда и 25 раз в год. С 1959 по 1970 год, в период, когда главным редактором «Крокодила» был Мануил Семёнов, «Библиотечка» как и сам журнал, появлялась в киосках «Союзпечати» 36 раз в году. А с 1971 по 1991 год периодичность была уменьшена до 24 выпусков в год.
Тираж этого издания был намного скромнее, чем у самого журнала и составлял в разные годы от 75 до 300 тысяч экземпляров. Объем книжечек был, как правило, 64 страницы (до 1971 года) или 48 страниц (начиная с 1971 года).
Техническими редакторами серии в разные годы были художники «Крокодила» Евгений Мигунов, Галина Караваева, Гарри Иорш, Герман Огородников, Марк Вайсборд.
Летом 1986 года, когда вышел юбилейный тысячный номер «Библиотеки Крокодила», в 18 номере самого журнала была опубликована большая статья с рассказом об истории данной серии.
Большую часть книг составляли авторские сборники рассказов, фельетонов, пародий или стихов какого-либо одного автора. Но периодически выходили и сборники, включающие произведения победителей крокодильских конкурсов или рассказы и стихи молодых авторов. Были и книжки, объединенные одной определенной темой, например, «Нарочно не придумаешь», «Жажда гола», «Страницы из биографии», «Между нами, женщинами…» и т. д. Часть книг отдавалась на откуп представителям союзных республик и стран соцлагеря, представляющих юмористические журналы-побратимы — «Нианги», «Перец», «Шлуота», «Ойленшпегель», «Лудаш Мати» и т. д.
У постоянных авторов «Крокодила», каждые три года выходило по книжке в «Библиотечке». Художники журнала иллюстрировали примерно по одной книге в год.
Среди авторов «Библиотеки Крокодила» были весьма примечательные личности, например, будущие режиссеры М. Захаров и С. Бодров; сценаристы бессмертных кинокомедий Леонида Гайдая — В. Бахнов, М. Слободской, Я. Костюковский; «серьезные» авторы, например, Л. Кассиль, Л. Зорин, Е. Евтушенко, С. Островой, Л. Ошанин, Р. Рождественский; детские писатели С. Михалков, А. Барто, С. Маршак, В. Драгунский (у последнего в «Библиотечке» в 1960 году вышла самая первая книга).