– Може, Параску послати? – вклинился Енот. – Розумна дівчина, все зробе як треба.
– Это еще хуже.
Мы заспорили, в разговор включился Старинов:
– Товарищи, разведку надо провести не только на Трубчевск. Ваське вашему придется идти еще в Локоть и Севск. Или кого вы там пошлете.
Вот тут-то мы и выпали в осадок.
– Извините, что сразу не сказал. Приглядывался… – Илья Григорьевич потер грудь. – По нашей информации в Локте офицеры-эмигранты во главе с каким-то Воскобойниковым организуют национал-социалистическую партию всея Руси. Ядро этого движения составляют царские офицеры, курируют их аж из самого Берлина. К Воскобойникову приставлен штандартенфюрер СД Лахте.
Старинов морщась встал, покопался в своих вещах. Протянул нам две листовки. Это были «Манифест» и «Декларация», выпущенные данной партией.
Быстро проглядываем оба документа. Там какая-то странная мешанина. «Жиды-политруки» – это ладно, привычно. «Единая неделимая Русь» – пусть, пустословие. Тем более немцы первым делом провели границу между Украиной и Белоруссией. Как же без «долой большевиков» и «священная частная собственность». Почему-то в манифест попали «права трудящихся».
– Если вы все знаете, – удивился я, – зачем рисковать Васькой и посылать его на разведку так далеко?
– Знаем, да не все. – Старинов покачал головой. – Сколько человек удалось собрать Воскобойникову, какова там охрана… Центр поставил первоочередной задачей уничтожить эту партию. Чтобы у коллаборационистов был яркий урок перед глазами. Я дам контакты подпольщиков в Локте и Севске. Они собирают сведения о Воскобойникове.
Тут-то мы все и задумались. Вот же задачи ставит нам Москва… Потом позвали Ваську. У того, конечно, сразу загорелись глаза. Такое большое Дело!
– Ты не вздумай играть в партизана! – наставлял паренька Махно. – Твой номер третий. Ты сирота, понял? Мамка, папка погибли, ходишь по деревням, побираешься. Тебе холодно и голодно. Мы дадим специальную сумку побирушки с двойным дном. Туда положишь шифровки, что передадут подпольщики…
Разведчики и Старинов еще долго инструктировали Ваську. А мы с Сабуровым вышли на свежий воздух.
– Тебе, Петр Николаевич, уже можно? Или врачи будут ругаться? – поинтересовался политрук.
– Чего бока отлеживать? Надо двигаться.
Мы пошли инспектировать лагерь. Хат в Красной Слободе не хватало, поэтому партизаны нарыли землянок. Я проверил, чтобы дымоходы были замаскированы хвоей.
Из соседнего дома выходит пожилой мужчина в полушубке с ведром в руках. Мне он незнаком, это человек Сабурова. Явно отрядный повар. Равнодушно козырнув нам, он набирает воду из колодца, наливает большие котелки и вешает их над огнем. Ставит рядом мешок с крупой. Ясно, готовится каша.
– У нас совсем мало воды, – жалуется повар. – Все вычерпали. Продуктов тоже мало осталось… Как прокормить эту прорву народа? Опять же, самолет не прилетел. Обещали доставить масла, сахара!
Мы молчим, повар еще больше возмущается:
– Да у нас все так. Без внимания и разума, на одной сопле построено.
– Разговорчики, Шевчук!
Сабуров не выдерживает, долго отчитывает хмурого повара. Да… Настроения в отряде… хм… разные. Мы идем дальше, проверяем оружейку. «Мосинок», маузеров много, пулеметов тоже хватает. А вот с патронами, гранатами просто беда. На один бой. Мин для немецкого миномета – две штуки. Я пригляделся к маркировке. Обе дымовые. Да… так навоюем.
Потом идем в кладовую. Хороший командир должен знать, чем питаются его солдаты. Тут тоже все грустно. Нет, голод еще не стоит на пороге – есть мясные туши на леднике, мешки с крупами. Но на отряд в сто с лишним человек этого мало. Вот чего много, так это сухопая. Что нашего, что немецкого. Нахватали во время рейда.
Открываю коробку с нашим. Банка свиной тушенки, два концентрата – суп-пюре гороховый и пшенка. Последняя в виде большой квадратной прессованной таблетки. Помнится, когда не было возможность развести костер, мы ее так грызли. И ничего, вкусно. Что еще? Галеты «Военный поход» по 300 граммов, пачка грузинского чая. Соль. Сахара не было. Судя по надорванным коробкам, тут кто-то похозяйничал.
Я покачал головой, но скандала поднимать не стал. Ну а вдруг это Васька? Парню в разведку идти, а его за сахар начнут спрашивать. Хотя, судя по упитанной морде повара, сладенькое мог и он вполне распотрошить. Сколько мы от этих чмошников в войну настрадались… Ладно бы только воровали и набивали пузо. Так нет. Как везут продукты, обязательно под артобстрел попадут. Хана полевой кухне – идите, саперы, налаживайте снова. И да, завтрака не будет. Обеда тоже. То мыши у них погрызут, то усушка-утруска. Как без нее. Я тяжело вздохнул.
Сабуров неправильно понял мой вздох, произнес:
– Водку и самогон я отобрал еще в первый день. Храню у себя под замком.
– Это очень верно, – покивал я, вскрывая немецкий сухпай.
Ну-ка… Что у нас тут? Ого, специальный рацион! Четыре банки консервированной колбасы, сыр в алюминиевых тюбиках «Тильзитер». Пять пакетов соевого мяса, четыре шоколадки. И все на месте!
– Повар при мне пересчитал содержимое всех немецких сухпаев. – Сабуров взял в руку упаковку «сухого лимонада». – Внес в опись.
Пошел в разведку не один Васька, конечно. Сам бы он до следующего Нового года ходил. К тому же знакомый мне юный партизан оказался тем еще засранцем: он пытался пронести с собой сломанный парабеллум с погнутым стволом. Бывшее оружие нашли у него случайно, когда Махно взял в руки старенький сидор, чтобы помочь надеть. Горе-разведчик объяснил, что сейчас война, кругом враги, без пистолета никак. То, что у него нет патронов и стрелять из его пукалки не получится, Василия волновало мало. Наверное, он думал, что это не обязательно.
– Пятьдесят нарядов вне очереди и обучение стрелковому делу после возвращения, – огласил я приговор.
– Дяденька командир, Петр Николаевич, за что? – начал канючить нарушитель дисциплины. Даже слезы попытался выдавить, но только размазал грязь на лице. – Да я ж пока эти наряды отработаю, война кончится.
– Добавить еще? – влез Махно. – Так это запросто. За нарушение дисциплины получил.
– А стрелять из чего учить будете? – внезапно поинтересовался Васька.
– Из пальца, – хмыкнул Вова. – Иди уже.
Глядя на уходящего мальчишку, я почувствовал неслабое головокружение. Да уж, рановато я вылез. Надо возвращаться в палату, пока главврач не начал ронять мой авторитет перед подчиненными.
Старинов из-за дефицита места так и остался со мной. Вроде как сломанный нос и синяки – не повод лежать в больнице, но я сам попросил его быть моим соседом. Не к Сабурову же на постой определять, их и так пятеро в комнатке, развернуться некуда. Тем более что после восстановления дыхания через нос храпеть Илья Григорьевич перестал.
Вечером он мне рассказал, чем занимался после Киева. Оказалось, что не скучал сам и другим не давал. В Харькове они повеселились если и меньше, чем мы в столице, то совсем ненамного. Видать, киевский опыт ничего немцам в смысле полезности не дал. Походили, пообследовали здания, а затем начали заседать в них и переживать за временно оккупированные территории. Недолго, правда, потому что рванули их точно так же. Пришлось только заложить фальшивые мины для немецких саперов.
Говорят, молодые британские офицеры на каждой гулянке обязательно провозглашают тост за войну, где можно сделать карьеру и занять место погибшего или раненого начальника. После стариновских похождений выжившие немецкие офицеры должны были каждый день выпивать за Илью Григорьевича. Он им дал очень много возможностей для роста по службе. Особенно повезло 68-й пехотной дивизии. Там весь штаб взлетел в небеса одним махом. Хотя что это я говорю? В ад провалился, конечно же. Во главе с командиром дивизии.
Но больше всего мне понравился рассказ про то, с чего все начиналось. Оказывается, диверсантские войска придумал вовсе не Илья Григорьевич, а его учитель. Старинов долго мялся, фамилию не называл, говорил лишь, что тот был начальником кафедры в академии Фрунзе. Разок только обмолвился, что звали его Михаилом Степановичем. Видать, мужик этот попал под горячую руку, так что теперь все делают вид, что такого никогда и не существовало. Обычное дело. Как после войны отовсюду стерли имя Власова. Так и получалось, что это был командарм без фамилии. Интересно, как там сейчас Андрей Андреевич? Ходит уже? Или до сих пор валяется на койке враскоряку? Пусть лежит, лечится. Потом, смотришь, в академию какую будет ходить с палочкой, делиться опытом, как он бил немцев под Киевом. И только я буду знать, какой тварью он мог стать.
Мне академии эти побоку, я в генералы не мечу, в гробу я видал такое счастье. Самому смешно, как представлю. А вот на курсах у Старинова я бы поучился. Хотя он говорит, что мне там преподавать надо.
Васька вернулся из Трубчевска через четыре дня. Казалось, он за это время исхудал до костей. Так что перво-наперво мы посадили его и накормили. Вернее, Шевчук кормил. Ворчал, как обычно, вот чисто бабка старая. Готовит хорошо, никаких претензий. Но послушаешь – все молоко в округе киснет, так кисло ему.
Юный разведчик наелся и начал клевать носом: разморило. Чуть в миску не упал. Но Вова Махно никакой жалости не знал и нежный детский организм растолкал.
– Вася, потом спать будешь, после войны, – пихнул он пацана под ребра. – Давай, докладывай, что там и где.
– А чего рассказывать… – Васька зевнул так широко, что я испугался, не вывихнул ли он челюсть. – Нету там никаких фиников в Трубчевске. Были и сплыли.
– Куда девался целый полк егерей? – удивился я. – Это ж не взвод и не рота.
– Скажете тоже: полк, – пренебрежительно махнул рукой пацан. – Слышь, Шевчук, а налей чайку, будь другом.
К моему удивлению, повар не сказал ни слова, а принес здоровенную кружку варева, которое у нас называли чаем. Главным его достоинством было то, что он горячий.