Глава пятая
Первые дни августа тягучие, вялые. Днем лечишь раскаленное тело купанием в зацветающей воде, ночью – примочками холодных простыней и все равно просыпаешься больным. Лежишь и не можешь пошевелиться, прислушиваешься, а вокруг тяжкая душная тишина, и горло сжимается от молчаливого крика, а на губах, в ноздрях, в легких – вездесущая черная гарь.
Дождей не было сто дней, и поселок стоял занавешенный дымом. Огонь не подступал близко – торф горел под землей, – но страх не уходил… Только пижма пахла громче и острее дыма. Из всех августовских цветов она цвела сильнее других – так ярко, что больно смотреть.
Утром Кира отправила Женю на речку стирать, и, толкая перед собой тачку со скрученным в рулон паласом, он представлял, как нырнет с гнилых мостков в медленную воду.
Той ночью Женя проснулся от скрипа оконной рамы, а когда открыл глаза, увидел отделившееся от форточки темное пятно, которое двинулось к нему. Он хотел вскочить, но тело не слушалось и из немого горла не выходило ни звука, сколько ни кричи. Пятно вытянулось в фигуру – тогда он увидел ее отчетливо. Она обошла кровать и приблизилась к изголовью. Грудь сдавило так, что теперь Женя не мог даже дышать. Фигура начала медленно наклоняться… Он слышал ее запах горелой проводки, чувствовал на щеках теплый воздух, который она выдыхала. Сколько это продолжалось, неизвестно, он очнулся весь в поту, мыча что-то бессвязное, и Кира гладила его по голове. Когда утром она спросила про сон, Женя не стал говорить, что все было взаправду, – даже от мысли об этом ему делалось страшно. Страшнее даже, чем биться в конвульсиях под смех одноклассников, когда тебе сдавили горло шарфом. После этого, по крайней мере, ободряюще хлопают по плечу и записывают в герои – до следующей перемены.
На берегу Женя бросил тачку и снял кроссовки. Трава была прохладной и скользила под пятками. Расставив ноги по ширине плеч, он уставился на свои пальцы – белые, странно вытянутые – и смотрел на них до тех пор, пока ему не начало казаться, что это не его, а чьи-то чужие ноги. Он часто рассматривал себя в последнее время. Еще недавно взрослые говорили, что он красивый, но только теперь Женя понял, что значит это слово, вдруг осознав свою некрасивость. Он видел себя в зеркале школьного туалета: на лбу торчат расчесанные до кровавых рытвин прыщи, косматые волосы жирно блестят, а ведь он мыл всего два дня назад! То ли дело Данька Мохов – у того лицо ровное и чистое, а волосы подстрижены в аккуратное каре… Вот же повезло параше!
Женя потянул правый носок, и в желобок между большим и вторым пальцем проскочила дрожащая травинка. По спине скатился пот, и Женя машинально дернулся, будто между лопаток у него извивалась противная гусеница. С отвращением он стащил футболку. В мелкой заводи гнили водоросли, торчали куски ржавой арматуры, но все казалось ему чем-то другим.
Расстелив ковер на стертых досках, он достал из тачки пластмассовое ведро, кусок вонючего коричневого мыла и щетку. Потом зачерпнул спелую воду и плеснул под ноги. Наблюдая, как багровеют красные ромбы, сел на корточки, затем качнулся, плюхнулся на задницу, совершенно обессилевший рухнул на ковер и уснул.
Когда он открыл глаза, над ним колебалась тень, в носу щекотало. Недовольно сощурившись, Женя сложил ладонь козырьком, чтобы разглядеть, и тут же широко, до рези в деснах, улыбнулся. Это была Надя.
Зажав в пальцах стебелек мятлика, девушка мерно водила им по мальчишескому лицу.
– Петушок или курочка?
Все еще улыбаясь, Женя попробовал выхватить у нее стебель, но, осоловелый, промахнулся. Потом приподнялся на локтях:
– Ты как здесь?
– Как, как, купаться пришла. Речка же, – пожала плечами Надя, и мятлик полетел в воду.
На Наде была футболка и легинсы до колен. Они были из одного комплекта, синие, как пламя спиртовой горелки, которую им единственный раз показывали на уроке – в день самоуправления, когда безразличную химичку подменяла старшеклассница. До тех пор они даже не знали, что в школе есть какое-то оборудование. Надя подвязала футболку, обнажив над резинкой штанов белый треугольник живота. Потом, будто только и искала, чем себя развлечь, по-хозяйски взяла ведро и зачерпнула воду:
– Ну?
Они подружились в первом классе: сидели за одной партой, а когда их водили парами гулять, добровольно ходили вместе – не стеснялись даже держаться за руки. Зимой катались на обрезке линолеума с горки, летом играли в индейцев и ловили ящериц. В десять пошли вдвоем на речку. Надя оставила бабушке записку: «Мы идем с Женей купаться. Если я утону, ты будешь знать, где меня искать. Твоя внучка». Женя приписал: «Не волнуйтесь. Надя не утонет. Я ее спасу или утону вместе с ней».
Но чем старше мальчик и девочка становились, тем сложнее им было не замечать своего взросления. Они не ссорились, просто однажды Женя обнаружил, что ему больше не хочется бежать на другой конец поселка к нескладной Наде, потому что в его собственном дворе к вечеру объявится взрослая красивая Лена, и пока стоит жара, на ней будет тугая футболка и короткая юбка. Подперев голову рукой, он перевернулся на бок и стал смотреть, как, закусив губу, Надя трет щеткой мокрый ворс, как под ее быстрыми руками рождаются мыльные всполохи, как надуваются и лопаются радужные пузыри. Фрагменты орнамента ковра наползали друг на друга, причудливо складывались и вновь рассыпались прямо на Жениных глазах. Закружилась голова, и, разгоняя окутавший его морок, он посмотрел мимо Нади вдаль, но ничего не увидел. Берег реки пропадал, застеленный дымом, и можно было представить, что она ширится без всякого предела, полноводная, как океан.
– А ну давай сюда, – сказал Женя и выхватил щетку.
Они стали тереть палас по очереди и продолжали, пока щетка не коснулась каждого угла. Потом Женя набрал воды и плеснул под ноги. Вода слизывала мелькающую пену, стекала с мостков обратно в реку, и по натянутой глади расползались искрящиеся пятна.
Надя спросила, чем он занимался летом, и Жене показалось, что в вопросе застряла обида.
В начале каникул Рыжий и Серый из соседнего подъезда нашли у родителей записанных с телевизора «Унесенных ветром». Фильм был на двух кассетах, и когда закончилась первая часть, они достали кассету из видика и увидели, что пленки осталось еще очень много. Они решили перемотать и посмотреть, что там дальше. Потом, взяв клятвенное обещание молчать, они позвали ребят: на обеих кассетах были порнографические фильмы. До этого Женя видел голых женщин только на игральных картах, которые мальчишки передавали друг другу за школой. Карты ему не понравились: не было сюжета. В библиотеке он брал книги о космосе и корабле, где из-за поломки в криокамере раньше времени просыпается обнаженная девушка, которая тут же влюбляется в пилота, и это казалось ему куда более интересным. В фильме тоже была героиня, излучающая одновременно непотребство и невинность, но там интерес состоял в другом – где еще рассмотришь женщину во всех подробностях. Вдобавок Женя чувствовал, что телеэкран – как бы портал в другой мир, взрослый и пока не очень понятный, но когда-то и его собственный. Кассеты смотрели молча и с полной серьезностью, перематывая после просмотра обратно, чтобы не спалиться.
– Да так, – пробормотал, отвечая на Надин вопрос, Женя.
Наде ответ не понравился. Она встала, смахнула с покрасневших коленок мыло, стащила футболку и вдрызг мокрые легинсы и прыгнула с мостков в воду. Ковер под Жениными ногами качнулся, как волшебный.
Женя не хотел купаться. Он не любил воду и к тому же боялся холода, от которого все тело покрывалось уродливыми красными пятнами. Задрав голову, он увидел длинный самолетный след – дорожку белых плевков. Он подумал, что здорово, наверное, лететь в небе, и попробовал представить, что открывается из маленького круглого окна. Видно ли лес? А поселок? А реку? А их с Надей? Ну их уж наверняка не видно… А если видно? Отвлекшись от этих мыслей, он задумался, снимать ли шорты.
Надя тем временем перевернулась на спину. Женя смотрел, как она медленно курсирует в воде. Маленькая лодка посреди огромного нигде. Наконец он осмелился, зажмурился и тоже прыгнул. Вода застилала глаза. Женя испытывал то пограничное состояние, которое бывает во время щекотки, когда откликаешься на ласку и боль одновременно, и рассмеялся. Затащив ковер в воду, они по очереди бросались на него круглыми животами. Будто это был водяной зверь, заарканив которого можно получить власть над рекой и свободу плыть куда угодно. Вода сделала их снова маленькими детьми.
В своем первом воспоминании Женя играл с водой и песком на осклизлом берегу. Ярко светило солнце. Дул теплый ветер. Небо было без единого облачка, река – ослепительно-синей, а на ней – зубчатые звезды кувшинок. Он помнил скользкий стебель цветка, который отец выдернул из воды и протянул матери, и то, как она повязала его на розовой шее ожерельем.
– А где мама твоя? Работает? – вдруг спросила Надя. Она всегда откуда-то знала, что у него на уме.
– Хуй знает, – огрызнулся Женя, хотя и знал, что по крайней мере сейчас она на заводе.
Напитавшийся водой ковер стал неподъемным, и, кое-как затащив его обратно на мостки, они повалились на него.
Отдышавшись, Женя заторопился одеваться. Он сильно жалел, что снял шорты, – теперь, выйдя из воды, в прилипших к ляжкам трусах, он чувствовал себя голым. Женя быстро сошел с мостков на берег, чтобы подвезти тачку, и вдруг Надя у него за спиной заорала от боли. Обернувшись, он увидел ее, беспомощно выставившую вперед руку. Сходя с мостков, она поскользнулась и упала на колени, уперлась ладонями в землю. Теперь из пореза вдоль линии жизни струилась кровь.
– Блядь, – в страхе выпалил Женя. – Как же ты так!
Он схватил Надю за запястье, не зная, что делать дальше. Надя ревела, уставившись в щель между землей и досками, откуда торчал голубой с красным краем осколок.
– Надо прижать… Остановить кровь…
Он попытался сдавить порез пальцем, но Надя вскрикнула. Кровь капала на измятую траву. Тогда Женя наклонил голову и припал ртом к кровавому распору. Зажав губами место пореза, он водил по нему языком, пока кровь не остановилась. Отняв губы, он почувствовал на них липкое и облизнулся.