Поля распахнула дверь. В тесной комнате стоял диван, вокруг валялись сброшенные на пол рулоны ватмана, коробки с новогодней мишурой, заношенные костюмы и обрезки тканей. Мила лежала на спине, отвернув к стене лицо. Ее правая нога касалась пола, заброшенные за голову руки тонули в разметавшихся волосах. Платье задралось. Расстегнутый черный сапог сполз до щиколотки. Казалось, ее нога угодила в капкан. Над Милой стоял Серый. Увидев Полю, он поправил штаны и бросился к ней и толкнул так, что она влетела спиной в коридорную стену. Щелкнула задвижка.
– Открой! Ты че, больной? Открой! – Она колотила руками по двери. – Мила!
Дверь не поддавалась, Поля застыла и прислушалась. Сначала было тихо, как вдруг она услышала потрескивающий звук вроде того, который издают, натирая надкрылья, кузнечики в зените лета. Она отшатнулась, и тут же за дверью хлопнуло, а в нос ударил запах паленой пластмассы. В кладовке началась возня. Когда, справившись с задвижкой, Серый распахнул дверь, комната уже была занята дымом.
Загорелась гирлянда. Огонь быстро перешел на тюль, подхватил ватманы и мишуру. На улице Милу вырвало. Придя в себя, она увернулась от Полиных рук и поплелась к дому. Поля проследила за ней до перекрестка, а потом свернула в другую сторону. Когда она вернулась, бабушка еще спала. В кухне Поля достала из буфета кружку с отколотым краем, набрала из-под крана воды и залпом выпила. Потом, как была в одежде, забралась под одеяло и тоже уснула. Клуб горел до самого утра, и в соседних домах люди проснулись, разбуженные запахом дыма, вроде бы привычным, но куда более резким и внезапным, чем от торфяников.
В понедельник Мила не пришла в школу, и после уроков Поля пошла к ней домой. Дверь открыла бабушка. Отец с ними не жил, а мать показывалась редко – устраивала свою жизнь.
– Милка! К тебе!
Поля прошла по коридору в спальню, очень похожую на ее собственную. Мила лежала на кровати, забросив ноги на стену. На стене висел провисший гобелен с бахромой. На нем была изображена лесная чаща, в центре которой стоял олень с круглой мордой и раскинувшимися над головой рогами.
– Че в школу не пришла? – спросила Поля.
– По лесу гуляю, не видишь?
Поля села на край кровати.
– А в художку пойдешь?
Окна комнаты выходили на заводские трубы. По небу порхал серый дым. Мила видела его каждый день. Если бы она захотела, могла бы представить, будто живет в большом промышленном городе.
Она не перестала ходить в школу и художку, но теперь избегала Полю. Клуб закрыли на ремонт, и дискотеки на время прекратились. Полин роман с Мишкой закончился, так и не начавшись. Она по-прежнему писала имя Кирилла в тетради, но делала это скорее механически. Как будто раньше это было магическое заклинание, а теперь просто текст.
Все в Горячем замерло, остановилось на время. Работы на заводе было мало, и бабушка перестала получать подработку – работницы завода все распределяли между собой.
– Опять щи? – морщилась Поля.
– Ну нету больше ничего, – разводила руками бабушка. – Щи вкусные, зря ты нос воротишь.
– Проблемы? – заглядывал в кухню отец.
– У нас одна проблема в семье, – бурчала под нос Поля.
– На че ты намекаешь?
– Ни на че.
– Я уже девять дней не пью, девять! – взмахивал пальцами в воздухе отец.
– Угу, и перегар девятидневный?
Выскочив из кухни, Поля падала на кровать в спальне и, перекатываясь с одной половины на другую, заворачивалась в тонкое покрывало, как окуклившееся насекомое. Так прошла зима.
Пасха была ранней, деревья стояли голые и мокрые. К концу строгого поста бабушка обретала особую чувствительность, становилась слабой и ласковой. Как-то Поля зашла в кухню, где бабушка смотрела телевизор. Вместо сериала про девушку из провинции, которая сначала берет на себя вину за чужое преступление, а потом встречает очарованного ее добротой и наивностью миллионера, там шел выпуск новостей. Сюжет был о пропавшей в лесу девочке. Бабушка сидела за столом, вытирая глаза вафельным полотенцем. Увидев в дверях Полю, она притянула ее к себе, чтобы обнять. Этот неожиданный порыв застал Полю врасплох, и, не устояв на ногах, она пошатнулась и неловко ударилась головой о кухонный шкаф.
Поля любила церковные праздники, как любила волшебные сказки. Ей нравилось искать в небе первую звезду, которая давала право на ломоть мягкого кулича, нравились песни при свечах, нравилось думать, что Бог все-таки добрый и являет свое присутствие, окрасив обычное яйцо в багряно-красный. Служба началась незадолго до полуночи. В церковном зале стоял удушливый запах лилий, хор и священники пели: «Восстану бо и прославлюся». Поля заметила Кирилла у церкви, но потом потеряла. Когда загремели колокола, процессия потянулась на улицу. Маленький храм стоял на высоком берегу реки и походил на корабль. С воды шел холод, но Поля его не чувствовала, только видела, как пляшет пламя свечи у нее в руках. Бабушка рассказывала ей про Благодатный огонь, который спускается с неба, чтобы зажечь свечи прихожан в Иерусалиме. Это чудо было ее любимым.
Когда церковь обходили в третий раз, Поля снова разглядела Кирилла. Он задумчиво крутил в руках потухшую свечку и вдруг посмотрел прямо на нее, кивнул и слегка улыбнулся. Колокола смолкли, и батюшка прокричал: «Да воскреснет Бог!» Когда все вошли в храм, ликуя и радуясь, узрев Царя Христа из гроба, яко Жениха происходяща, она снова увидела его в толпе, совсем рядом. А когда Кирилл двинулся к выходу, тепло его тела столкнулось с Полиным теплом, и ей стало жарко, как после горячей ванны. Свеча в руке погасла, и она прокатила ее между ладонями. Тело вдруг стало грузным и мягким, как оплывший воск, и Поля почувствовала, как растворяется в дрожащем певучем мареве. В этом состоянии она провела минуту или час, а потом вдруг вскинула голову и зажмурилась с такой силой, что внутри все сжалось и запульсировало. Когда она открыла глаза, с икон на нее смотрели лики святых, желтые и прозрачные, как карамельки. Горячий воск струйкой стекал по желтой черточке свечи. Зажатая в руке, она снова ярко горела.
– Иди поставь свечку, – сказала Поле бабушка, когда служба закончилась.
Но у иконы Марии с Младенцем Поля только быстро перекрестилась и извинительно кивнула. Она не поставила свечу в подсвечник, а убрала ее в карман куртки и забрала с собой. Потом она иногда поднималась на холм, где был сад, и, устроившись под поблекшими, еще не отошедшими после сна кустами, пялилась на свечу, пока та не занималась огнем. Глядя в пламя, Поля спрашивала, что чувствует к ней Кирилл, и, если огонь горел ровно, радовалась, а если потрескивал и коптил, злилась.
В последнюю неделю мая в художке готовились к просмотрам. Стены коридора школы были увешаны рисунками. То, что не поместилось, лежало на полу: пейзажи, натюрморты, розетки и гипсовые мальчики. В классе на мольбертах стояли экзаменационные работы выпускников. Темой был заявлен библейский сюжет, но каждый мог выбрать любую историю.
На серой бумаге Поля расчертила углем город. Он стоял в низине между скал. На центральной площади возвышался высокий столб, вокруг которого танцевали люди. Ужасное бедствие застало их во время праздника: с неба падали камни и лился огонь. Еще немного, и все будет сожжено, и от города останется только пепел. Рисунок был темный, весь исчерченный углем, и никто не останавливался рассмотреть, что там изображено. Поля не сразу узнала Кирилла. Вместо затертой адидасовской олимпийки на нем была рубашка холодного голубого цвета, и от этого казалось, что его бледное лицо сияет изнутри каким-то нездешним светом. Прислонившись к стене в противоположном конце класса, он смотрел, как другие оценивают его работу, и улыбался.
На картине была девушка: высокий лоб, тонкий продолговатый нос и темные масляные глаза. Лицо вознесено к небу, руки сложены в молитве. Голова покрыта темной шалью, но белая шея открыта, и по плечам струятся лимонного цвета шелковистые волосы. За плечами колышутся лилии и плывут по мутному небу резные алебастровые облака. Засмотревшись вместе со всеми на неуловимо знакомые черты одной из хористок, Поля прокрутила внутри головы сюжет, как Кирилл набрасывает натурщице на волосы шаль, как оголяет ключицы и шею, как, сощурив темные глаза, выводит на бумаге овал лица, как просит мягко: «Не вертись, я же рисую»… А потом она услышала, как кто-то спросил:
– А это чье?
– Это нашей Поли, – быстро ответила Марина Николаевна.
Поля видела, как учительница мельком взглянула на нее и тут же отвела глаза. Ей захотелось исчезнуть, и она вышла в коридор к кувшинам и резным розеткам, а оттуда на улицу. На крыльце встретила Милу. Та облокотилась животом на перила и, оторвав ноги от земли, шагала по воздуху.
– Смотри, я бегущая по волнам!
– Покурим?
Мила спрыгнула на землю и, покопавшись в кармане, достала пачку. В ней было ровно две сигареты.
– Меня знаешь, че парит? – сказала она, чиркая зажигалкой. – Что я думаю о нем постоянно.
– О ком, о Сереге, что ли?
Поля посмотрела на сигарету и представила, как впечатывает в кожу ее затянувшийся пеплом кончик.
– Ладно, забей.
На улице посвистывали скворцы. Цвели яблони. Ветер закручивал лепестки в маленькие вихри, поднимал над землей.
– Ты идешь?
– Не, я еще побуду, – отозвалась Мила. – Мать обещала прийти.
Дорога от художки шла мимо завода, и, поравнявшись с ним, Поля засмотрелась на бликующие окна. Она взяла в ладонь кирпичную трехэтажку и растерла ее в мелкий песок. Загадала, что обязательно уедет из поселка.
У котельной мужики сваривали металлическую трубу. Искры шипели, как сломанный телевизор. Синее пламя ходило под руками зачарованной коброй.
– Глаза сожжешь! – крикнул Поле Валерка.
Он сидел, покачиваясь на хлипком стуле, как на корабельной палубе. Поля подошла ближе и, привалившись спиной к стене, встала рядом.
– Нравится огонь?
У Валерки было скуластое лицо, как у актера какого-нибудь сериала. На миллионера он не тянул, но мог бы играть первую любовь главной героини до того, как ее жизнь полностью переменилась.