– Я как-то пришла к твоей маме и увидела твою армейскую фотографию – висела на самом видном месте.
– Я же сказал, не хочу о ней, – отрезал Зорев и, помолчав, добавил: – Один раз, когда мне было хуево, я ей сказал, что хочу умереть, а она ответила: «Ну так умри».
Он расцепил руки, и Кира отстранилась, опустила глаза.
– Не пил бы ты много, – протянула робко.
– Я как стекло! – ответил Зорев. – Вот хочешь, докажу?
Он пошел к двери, подобрал обрушившуюся вместе с крючком куртку и принялся одеваться.
– Идем, пройдемся.
Под ногами поблескивал иней. Воздух был ледяным и прозрачным. Кира заметила торчащее у Зорева из-за плеча дуло только на крыльце. Он взял ружье.
– Это зачем?
– Темно, звери дикие, – улыбнулся он.
Кира взяла его под локоть, вцепилась в рукав телогрейки:
– Давай останемся!
– Да мы недалеко.
Отворив калитку, они зашли в рощу, где днем паслись косули. Сразу за ней начинался лес.
Нога попала в колею, и Кира споткнулась. Ей показалось, что слева промелькнула чья-то тень.
– Давай вернемся, а?
Вдруг Зорев остановился, прислушался. Вскинул ружье и прицелился в сгусток деревьев. Кира замерла, всматриваясь в непроглядную черноту. Прогремел выстрел, и в ту же секунду черное пятно оторвалось от деревьев и метнулось в сторону.
– Блядь. – Откашлявшись, Зорев сплюнул на землю.
– Я ухожу, – сказала Кира. – Ты совсем уже.
Руки у нее были ледяные. Кира потерла их одну о другую, будто это были два камня, из которых она собиралась выжечь искру.
– Давай, иди. – Голос у Зорева дрогнул.
Кира двинулась к дому. Женя рассказывал ей, что чаще всего люди встречают пришельцев в поле. Пробираясь через колышущуюся темноту деревьев, она сожалела, что вокруг стоял лес.
– Кира! – крикнул Зорев, и она услышала, как он взводит затвор.
Обернувшись, Кира увидела, как он стоит: ноги широко расставлены, приклад ружья упирается в живот, черное дуло смотрит прямо на нее. Солдат, настигший в лесу партизанку.
– С ума сошел, – прошептала Кира.
Теперь ей стало жарко. Ужас сменился безразличием, но половина головы загудела так, будто по ней уже прошлись прикладом. Она пошатнулась, цепляясь за воздух. Снова вдалеке промелькнула быстрая тень.
– Ты что? Вот блядь, – опустив ружье, Зорев бросился к ней. – Я пошутил. Глупенькая. Ты сказала, что уйдешь, вот я и…
Он обнимал ее и целовал, и они оба оказались на земле.
– Ну куда ты пойдешь. Ну? Ну?
Кира попыталась подняться, высвободиться, но Зорев навалился на нее отяжелевшим телом. Он так скоро шарил руками по ее животу, груди, бедрам, что казалось, у него их не две, а восемь. Схватив за шею, он прижал ее к земле.
– Хорошая моя, хорошая.
– Пусти, – процедила Кира, – пусти же меня.
– Нет, нет, нет.
Когда он засунул пятерню ей под кофту, она застонала, и он остановился, будто в испуге, ослабил хватку. Кира с облегчением вздохнула, представила, как сейчас они поднимутся с земли и пойдут в дом, она смоет с ладоней грязь, поправит волосы и уйдет, чтобы больше не возвращаться… В ту же секунду она завыла от боли, которая поднималась от живота к горлу.
Как и другие цветы, тот, что рос в районе пупка, напоминал маргаритку. Короткий стебель был покрыт опаловым пушком, почувствовать который могли только очень нежные пальцы. Кожа в этом месте отдавала зеленым – просвечивала длинную, глубоко уходящую корнями в тело часть ростка. Небольшое соцветие составляли несколько рядов жестких лепестков, будто бы вырезанных из тонкой бумаги. Нижние лепестки самые длинные, но и они не больше ногтя. В отличие от других цветов на Кирином теле этот был не розовым, а красным. Иногда, лежа на кровати, она задирала ночную рубашку, выпрямляла смятый за ночь стебель, гладила пальцами лепестки и представляла корневище, которое трафаретом ложится по линиям вен, тянется прямо к сердцу, неся ему вместо артериальной крови сладкий цветочный сок.
Холодный огонь обжег тело, и вдруг все потемнело. Последнее, что она почувствовала, – как на лоб шлепнулась капля и вода немедленно впиталась в кожу.
«Я становлюсь землей», – успела подумать Кира.
Часть вторая
Глава первая
– Тебе не кажется, что ирисы в это время уже не цветут?
Закинув ноги на подоконник, Полина балансировала на придвинутом к окну стуле. В руках у нее было зеленое с темными пятнами яблоко, и она вертела его, выбирая, с какой стороны надкусить.
За окном в центре запущенной клумбы из покрышки высились три фиолетовых ириса. Еще два торчали у асфальтовой дорожки. Высвеченные солнцем лепестки искрились изнутри желтым.
– Как видишь, – дернула плечом Альфия.
Полина впилась зубами в яблоко и с хрустом вырвала из него кусок. Альфия невольно вздрогнула. Они сидели в читальном зале поселковой библиотеки. В течение дня свет карабкался по стене до растяжки с надписью в две строчки: «Книга в счастье украшает, а в несчастье утешает». Но сейчас он лежал на полу, и глянцевая краска блестела, как вода. Из мебели – четыре парты с придвинутыми к ним стульями, два шкафа с журналами и книгами на подставках и три этажерки с алоэ, хлорофитумом и другими цветами, которые делали комнату похожей на регистратуру в больнице.
День обещал быть теплым. За открытым окном радостно трещали птицы. Альфия сидела за партой, помешивая чай – аккуратно, чтобы не коснуться ложкой звенящих стенок. Пальцами свободной руки она смахнула с экрана высветившееся уведомление: «Не забудьте посеять пшеницу». Месяц назад она увлеклась «Фермой».
– А ты чего пришла? – Альфия сделала маленький глоток.
– Автобус жду. – Полина снова откусила от яблока, потом прицелилась и запустила им из окна. В траве шурхнуло.
– Эй, не мусори мне тут! – Альфия вытянулась на стуле.
– Перегной же.
В брошенном на пол рюкзаке затрещало. Полина краем глаза посмотрела на Альфию, поджала губы в знак извинения и тут же потянулась за телефоном. Уставившись в экран, она хмыкнула.
– Который из? – поинтересовалась Альфия. Звонок телефона – как будто синица кричала в крошечное жестяное ведро – все еще стоял у нее в ушах.
– Хороший.
– Что у тебя в голове… – Альфия коснулась губами кружки, но пить не стала.
– А что? – удивилась Полина.
– У тебя вообще-то бабушка в больнице. – Иногда Альфия становилась с Полиной резкой, сама не понимая, откуда это берется.
– И что, мне теперь ни о чем больше не думать?
Полина приехала в поселок, когда из города снова разрешили выезжать без пропусков. Она работала туроператором в маленькой конторе на минус первом этаже торгового центра, но, пока самолеты не летали, а магазины стояли закрытыми, попала под сокращение. В агентстве это называли отпуском без сохранения заработной платы. Соседка по квартире скрывалась от ограничений на родительской даче, и Полина двадцать дней прожила одна – в любое другое время это было бы невозможной роскошью.
Хозяйка квартиры запрещала готовить мясо, говорила, что это портит ауру в доме. Соседка Полины исправно соблюдала это правило, ела только готовые салаты из супермаркета, прямо из коробки, но Полина все равно жарила на плите котлеты, которые ей привозил курьер. Иногда женщина звонила, жаловалась, что видела во сне, как квартирантка разделывает курицу, ест темный мед, банки с которым занимали все пространство под большой двуспальной кроватью, и берет без спросу другие хозяйские вещи, и угрожала приехать и все проверить. Полина научилась не обращать внимания на эти выпады, но однажды хозяйка позвонила снова и на этот раз рассказала, что ночью ей приснилась не только она, но и ее мать, и сон ей не понравился. Поля не выдержала. Она собрала свои вещи в две сумки, сунула в карман болтавшийся на крючке хозяйский красный платок, который ей всегда нравился, заперла дверь, бросила ключи в почтовый ящик и уехала.
– Что там такое? – За окном загрохотало, и Альфия закрыла ладонями уши.
По проселочной дороге мимо библиотеки проехали друг за другом три черных грузовика.
– Кстати, не в первый раз их вижу, – отозвалась Полина. – На прошлой неделе тоже гоняли. Едут за реку, но зачем – не знаю. – Она соскочила со стула, закинула за плечи рюкзак, проверила время на телефоне: – Ладно, до автобуса пять минут, постою покурю пока. Тут ты не разрешаешь же. – И цокнула.
Альфия не ответила, но, когда Поля уже была в дверях, стала пихать ей два яблока:
– На вот, бабушке. Или сама съешь по дороге. Только огрызки в окно не бросай.
– Спасибо.
Рассовывая яблоки по карманам, Полина заметила, что кончики пальцев у Альфии темные от зеленки, а подушечки плоские, будто срезанные ножом.
Когда на заводе решили усыпить мышей, Альфия запротестовала. Она сказала, что будет их кормить и ухаживать за ними бесплатно, тем более что зерна оставалось еще много. В неволе мыши живут дольше, чем на свободе, где им угрожают хищники, но и здесь их век ограничивается тремя годами. Когда мышей осталось мало, Альфия пересадила их в общую клетку и забрала домой. Уволившись с завода, она сначала работала на почте – принимала и помогала оформлять посылки и заказные письма, выдавала пенсии, продавала открытки и газеты, но скоро на прилавках появились шоколадки, чай, кофе, крупы, и поселковые стали ходить на почту как в магазин. Когда в том же помещении открыли пункт выдачи товаров с «Озона», Альфия рассчиталась и пошла в библиотеку. Здесь платили еще меньше, зато было очень тихо. Иногда она не разговаривала ни с кем неделями. Кроме любимого мышонка, которого принесла с собой. По ночам он открывал клетку и, выбравшись на свободу, лазил по стеллажу и грыз корешки книг.
– Ему бы соцсети завести, – сказала, просовывая кончик пальца между прутьев, Полина, когда в первый раз после возвращения в поселок зашла в библиотеку.
– Не трогай, он кусается, – запротестовала Альфия.
Полина закрывала клетку спиной, но Альфия угадала ее действия по шороху опилок под расторопными лапами. Мышонка звали Канат – как героя турецкого сериала, который Альфия смотрела по интернету. Она подошла к клетке и вытащила грызуна за тугой резиновый хвост, посадила на ладонь, стала чесать по загривку, как котенка.