– А то она не свободная, – хмыкнула какая-то женщина.
– Свободную и великую!
Арина бездумно кивнула. Прихлебывая из рюмки, она терпеливо ждала, когда все уйдут, чтобы рассказать Платону главный секрет. Но гости не спешили уходить. Когда тарелки опустели, кто-то включил музыку и начались танцы. Над головой висела пыльная луна, над огнем топорщился ощетинившийся дым, магнитофон стенал: «Ты не верь слезам, все вернется…»
Теребя ногтями нижнюю губу, Арина следила за блуждающими под ногами трафаретами теней; по телу ознобом пробежало нетерпение. Тогда, чуть шатаясь, она подошла к Платону, змеиным кольцом забросила ему на шею дрожащие руки и, приблизившись, прошептала в ухо:
– Мужчина, можно вас пригласить?
Они танцевали, целуясь то в щеки, то в губы. Звенели бокалы, вино проливалось на пожухлую траву. А когда песня кончилась, Арина взяла Платона за руку и сказала:
– Пойдем со мной, я хочу тебе кое-что показать.
Криво посмеиваясь, она повела его в дом и оставила перед дверью спальни:
– Подожди пять минут и заходи.
Через прорехи тяжелых штор сквозил желтый свет: полоски разрезали комнату, как опасные лазерные лучи в кино, где Милла Йовович противостоит корпорации, допустившей заражение людей страшным вирусом. На секунду Арина остановилась перед брошенной под ноги линией света, но потом бесстрашно шагнула к столу. Выдвинув ящик, она достала из него темный сверток, развернула ткань. На мшистом бархате лежала тонкая змеиная кожица. Арина дотронулась до нее пальцами, подхватила и подкинула в воздухе, глядя, как шкурка сияет в янтарном свете.
– Уже можно? – Платон тихо стукнул по двери костяшкой пальца.
– Еще минутку!
Положив шкурку на кровать, Арина стянула платье и бросила его рядом, потом сняла лифчик и трусы. Сердце билось так сильно, что пришлось приложить руку к груди.
– Заходи!
То, что Платон увидел, он никогда бы не смог описать словами. Только что перед ним стояла абсолютно голая Арина, потом она вдруг исчезла, а вместо нее возникла страшная черная змея толщиной с руку. Змея вздымала перед ним голову и шипела в лицо. Он схватился за дверной косяк, чтобы не упасть, и медленно сполз на пол. Змея глядела на него – на секунду он узнал Аринины глаза, но, тут же смахнув наваждение, бросился на чудовище. Изловчившись, схватил змею, и она затрепетала всем своим скользким телом. Отчаянно извиваясь, змея обкрутилась вокруг его локтя, завязалась узлом и с такой силой сжала руку, что ему пришлось разжать пальцы… Какое-то время они боролись. Наконец ему удалось сбросить шевелящийся черный клубок на кровать, и, все еще извиваясь, змея грохнулась на пол. С трудом осознавая произошедшее, Платон потирал сдавленную руку, как вдруг из-за кровати показалась Арина. Она облокотилась на покрывало, отчаянно хватая ртом воздух.
Рывком Платон дернул кровать. Вцепившись в покрывало, Арина смотрела на него, ворочая окостеневшим языком, исторгая вместо слов хрип. Просканировав ее безучастным взглядом, Платон заприметил у покрасневших коленей змеиную кожу, сгреб ее в кулак и шагами, такими тяжелыми, будто он нес на спине громадного дракона, быстро вышел прочь.
Подброшенная в нагретый грилем воздух шкурка сверкнула ярким голубым светом и тут же рассыпалась на множество разноцветных искр.
Глава третья
Уличный фонарь светил прямо в окно, и в комнате было светло. Надя села на край бабушкиной кровати и положила руку на вздрагивающую спину. В углу толпились святые: в центре – Серафим Саровский, а вокруг него – разнообразные Богоматери. Над пришпиленными к стене портретами висела лампада. В детстве Надя любила разглядывать эти изображения. Среди всех она особенно выделяла Владимирскую икону Божьей Матери, потому что младенец на ней не отстранен от женщины, а прижимается щекой к ее щеке, и в этом много несвойственной строгим православным иконам нежности. Его левая ножка согнута в колене и вывернута так, что видна пятка, – потрясающая вольность, простительная разве что апостолу Луке. Наде нравилось, что у каждого святого есть свой атрибут, по которому его можно определить. Символом Луки был крылатый телец: он выглядывал из-за плеча евангелиста, как какой-нибудь домашний питомец. Над его головой светился такой же золотой нимб, как у Луки, только меньшего размера, – так дети наряжают в чепчики котят. На дне сумки лежала подаренная подругой колода Таро. Надя вдруг сообразила, что на всех фигурных картах – с пажами, рыцарями, королями и королевами разных мастей – тоже есть свои отличительные черты, как на иконах.
Когда бабушка затихла, Надя вернулась в свою комнату и взяла телефон. В дверях она сделала снимок. Большую часть кадра заняла кровать. Бабушка лежала на ней, укрытая белым одеялом, как горная гряда под снежной шапкой. Из окна струился холодноватый свет, но больше ничего не было видно – ни домов, ни деревьев. На снимке святые вышли такими реальными, что казалось, младенцы вот-вот зальются разноголосым плачем на материнских руках.
Надя приехала в Горячий на неделю. Три дня назад мама сказала, что погиб Сережка и Милана собирает ему на венок от одноклассников. Она дала ей Надин номер, и та включила ее в чат «Одноклассники 2008». «Пипец время летит!!!!!», – написал Игорь. «Нам всегда будет по 18))))))», – ответила Мила. Надя ничего не писала, но надеялась, что напишет Женя, и он написал: «Ну что, одноклассники, беда объединяет».
Сначала Надя не думала приезжать, но мама собралась в отпуск и попросила присмотреть за бабушкой. Она собралась в Сочи на неделю – в первый раз так далеко и надолго, но Надя уже не удивлялась матери. В пятьдесят та сошлась со Славой, который признался, что любил ее всю жизнь, даже когда она была замужем за другим, потом ушла с завода, где проработала двадцать лет, чтобы плести абажуры и кашпо из лозы. Схему подсмотрела в газете и улучшила ее, а когда выложила первую поделку в «Одноклассниках», оказалось, что вышло неплохо. Кто-то подсказал ей повесить объявление на «Авито», и скоро она уже едва справлялась с заказами: посылки отправлялись в Хабаровск и Краснодар, Тверь и Петрозаводск.
Надя работала графическим дизайнером. Начинала с маленького рекламного агентства, где растягивала в фотошопе слова так, чтобы буквы занимали все пространство баннера и заказчик не решил, что с него содрали денег за пустое место. Потом устроилась в консалтинговую фирму делать корпоративный журнал. Там она познакомилась с Федей.
Утром Надя накормила бабушку и позавтракала сама. За две недели до того бабушка включила газ, но не зажгла конфорки – сказала, что хотела вскипятить чай и забыла, как это делается. Надина мама стала перекрывать газовую трубу, и теперь, чтобы зажечь огонь, нужно было ворочать тугой вентиль пассатижами. Плита в Надиной квартире была электрическая, чайник включался бездумным нажатием кнопки, а здесь даже чай был плодом труда, воли и мысли.
Жить с бабушкой было опасно, а оставлять ее одну еще опаснее. Надя смотрела, как та понемногу откусывает от конфеты и запивает чаем, когда телефон завибрировал. В «Вотсап» пришла фотография от мамы: она стояла под большими деревьями и улыбалась. Бабушка в тринадцатый раз откусила от конфеты и тоже улыбнулась, ее глаза вдруг стали ясными. Она скривила рот, будто перебирала в нем все слоги, которые когда-то знала, клала их под язык, раскатывала по зубам, прижимала к нёбу.
– Надю-ша.
– Привет, ба, – улыбнулась в ответ Надя.
После завтрака она заставила бабушку выпить горсть таблеток и усадила перед телевизором. В большой комнате стоял запах лампадного масла, лекарств и примул. Если бы существовали такие духи́, они назывались бы Memento Mori или как-то еще с отсылкой к смерти. Надя открыла окно, чтобы проветрить, но запах не уходил. Заклеенные обоями в мелкий цветок стены, стол с ажурной салфеткой, большой запирающийся на ключ шкаф, глубокая кровать с железным изголовьем, которую перенесли сюда из спальни, и сама больная – все было пропитано им. Надя написала маме, что та очень хорошо получилась на фотографии. Еще хотела написать Феде, но не придумала что. Они встречались два года, оба считали отношения серьезными, но она все равно не решалась сказать ему, что две недели назад сделала тест и он оказался положительным.
В комнате Надя сняла салфетку со старого компьютера и запустила процессор. Монитор замигал, а потом загорелся ярким голубым светом. Воздух перед экраном дрожал, как над нагретыми рельсами, и Наде показалось, что, коснись она его, пальцы погрузятся в густую фосфорическую плазму. На рабочем столе она нашла папку с фотографиями, снятыми на пленку, а потом оцифрованными. На одном из снимков был запечатлен Надин класс. Ученики выстроились на фоне доски, над их головами было выведено мелом: «С Новым годом!». Девочки стояли ближе к стене, а перед ними на корточках сидели мальчики. Место в центре заняла Милана, она была самой высокой в классе. Надя – вторая слева. У нее длинные волосы с челкой, поверх платья надета олимпийка. Почему-то Надя не улыбается, хотя другие девочки менее серьезны. Из мальчиков, наоборот, улыбается только Женя. Он в самом центре и лыбится так широко, что видны зубы. В девятом классе, когда сделали этот снимок, он подрабатывал диджеем на дискотеке и был популярным. Женя любил танцевать, делал это хорошо и не стеснялся. Как-то он сказал Наде: «В танце я дохожу до такого состояния, что не помню себя, и это мне нравится больше всего». Гораздо позже она почувствовала то же самое, когда впервые занималась любовью.
От матери Надя знала, что Женя держит магазин стройтоваров и техники для дома, что он женился и у него подрастает дочь.
Последние дни августа были теплыми и солнечными, но короткими. Пижма, раньше желтая, с сильным запахом камфорного масла, теперь почернела и пахла уже не так ярко. Каждый год конец лета напоминал о конечности жизни, и от этого становилось тревожно. Надя глядела на дремавшую перед телевизором бабушку, и ей хотелось поскорее выйти из комнаты, квартиры, дома.