ьшую яму. Укрыв дно мелкими камешками, они опустили саженец в эту земляную люльку.
Кира ничего не знала про Зорева, но, когда приходила к его матери просить до зарплаты, видела армейские фотографии. Снимки висели на зеркальных створках трельяжа в коридоре, обрамленные пыльными букетами сухоцветов. На одном из них был запечатлен лежащий в траве юноша. Он опирался на локоть, выкинув вперед правую руку. На смуглом лице играла улыбка, но темные глаза застыли, глядя на недоступную точку где-то вдали. Козырек фуражки бросал на лоб полукруглую тень, отчего лицо казалось каким-то незавершенным.
– Ты когда-нибудь видела косулю? – укрывая яму дерном, спросила Кира.
– Это вроде оленя? – уточнила Галя. – Ну видела когда-то, хотя и не помню где.
– А я живьем никогда. – Кира впечатала ладони в рыхлую землю, и грунт вылез между пальцами. – Я вообще ничего не видела.
Потом, засыпая ночью, она представляла, как тронет ладонью теплый мягкий мех и как отзовется на ее прикосновение неведомый чудесный зверь – вытянет вперед морду, требуя большей ласки, или разожмет вдруг парны́е губы, попытается укусить. Улыбнувшись видению, Кира обняла себя за плечи и, подтянув ноги к груди, с шумом вдохнула.
Утром Кира сказала, что хочет посмотреть ферму. Слава предложил взять ее с собой и свести с начальником. У Зорева было два гектара земли: участок начинался от проселочной дороги и тянулся через поле – все в траве и цветах – до самого леса, подступающего к нему несмелой порослью клена и лиственницы. Раньше на этом поле стояли ворота без сетки и мальчишки играли в футбол. Еще там было маленькое озеро. В нем не купались – весной поверхность воды покрывалась зелеными точками ряски, но ловили лягушек, а на Троицу у озера собирались на шашлыки. В своем детстве Кира очень любила этот праздник, потому что дома становилось необыкновенно красиво: бабушка украшала иконы связками скошенной травы и свежесрезанными ветками и расставляла на подоконниках букеты полевых цветов. Она говорила, что в этот день природа оберегает людей. «От чего, бабушка? – спрашивала маленькая Кира. – Может, от русалок?» – «От чего угодно, – говорила бабушка, – даже от плохих решений».
Теперь поле было затянуто охранительной сеткой рабицы. Слава вел Киру вдоль забора до калитки. Край поля еще не был тронут, но дальше проводились работы – мужики таскали бревна и строгали доски. Впереди стоял сруб дома, а прямо перед ним торчал двухметровый металлический скелет птицы. Распотрошив мешки с землей, двое парней укладывали грунт внутрь каркаса – птичье тело было заполнено на треть. Был у птицы и хвост: черные прутья лежали на земле кружевным веером. «Павлин!» – догадалась Кира. Этот совершенно ребяческий жест ее поразил: как любому непреклонному «хочу», ему было нечего возразить.
Когда в поселке узнали, что Зорев получил от администрации землю – неизвестно, за деньги или даром, – это стали обсуждать. Одни говорили, что вот так запросто отдавать землю неизвестно кому и за какие заслуги – самое настоящее преступление. Другие – что освоение пустыря благородное дело и пусть лучше там будет ферма с животными, чем собирается всякая пьянь. Кира думала по-своему. Из телевизионных новостей она знала, что внешний мир дробится и сыпется, как кирпич подорванной восьмиэтажки, что вместе с самолетами и вагонами метро рушатся надежды, исчезают целые города и страны, что этот запредельный мир бессмыслен и кромешен. До поры все это существовало где-то там, но темнота была такой всеобъемлющей, что доходила всполохами и до Горячего. Кира мечтала сберечь то, что есть, и цеплялась в этом стремлении за любую надежду. Ценность фермы определялась для нее только этим.
– Кира, иди сюда, – позвал Слава. Он спешил представить жену Зореву и пойти работать.
Мужики зыркали в ожидании еще одной пары рук.
Оставив земляную птицу, Кира пошла на голос и свернула за угол бревенчатого сруба. Вдруг она увидела молодую косулю. На фоне залитой солнцем лужайки темная фигура казалась вырезанной из бумаги. Мгновение – зыбкий силуэт дрогнул, и свет заструился по мохнатой холке. Приглядевшись, Кира поняла, что косуль несколько. Одни неподвижно лежали под солнцем, другие беззастенчиво слизывали с полуголых деревьев остатки листьев. Кира не увидела сетку, которая помешала бы ей приблизиться к животным, поэтому, непроизвольно выставив перед собой руку и преклонив голову, осторожно шагнула к лужайке. Косуля покоилась на траве, подогнув под себя костлявые ноги. Сложенные, они напоминали деревянную строительную линейку на заклепках и казались слишком тонкими, чтобы носить на себе грузную тумбу тела. Присев на корточки, Кира поднесла руку к темной морде, и косуля ткнулась в ладонь холодным влажным носом.
Поблизости зарычала бензопила, и стайка животных бросилась в заросли. Кира чуть не упала от неожиданности.
– Они не разбегутся? – обернулась она к Славе.
– Не, – протянул Зорев, – у них там огорожено.
Он стоял засвеченный солнцем, и Кире пришлось сделать козырек из ладони, чтобы его рассмотреть. Ржаные волосы доходили до плеч, одна прядь, упав на лицо, расколола лоб на две части. Вместо того чтобы смахнуть прядь рукой, он запрокинул голову, и в горле закачался кадык. Откашлявшись, Зорев сплюнул на траву, вытер рот рукавом спецовки. Он мало походил на мальчика с армейского снимка. Это был молодой мужчина с красивым крепким телом и живым лицом. Он был ниже Славы, и, если мужу Кира едва доходила до груди, Зореву она могла бы положить голову на плечо.
Он предложил пройтись, и Кира согласилась. Мысленно она размечала карту участка.
– А ты мать давно видела? – вдруг спросил Зорев.
Слава говорил, что он ночует в недостроенном доме, а не на квартире у матери.
– Не очень. – Кира припомнила, как ходила занимать, потому что зарплату задержали, а в школе собирали то ли на ремонт, то ли на учебники.
– Когда я был у нее в последний раз, она рассказывала, как Магомаев посвятил ей песню, а Хрущев здоровался с ней за руку.
Кира прыснула. Она думала, Зорев скажет что-то еще, но он больше не касался этой темы.
Они обошли ферму и вернулись, когда птичье тело уже полностью обрело форму: теперь скульптура напоминала гигантскую глиняную свистульку. Кира сообразила, что, когда в теле земляной птицы прорастут цветы, она будет как настоящий павлин – с разноцветными лепестками вместо перьев.
– Я видел такое в одном городе. – Зорев кивнул на птицу.
– В каком? – Кира смотрела не на птицу, а на него.
– Да неважно, – ответил Зорев. – Там уже ничего не осталось.
Вечер был теплым и солнечным, и ничто не предвещало дождя. Но ласточки летали низко над крышей, и скоро прозрачное голубое небо стало темно-синим, а потом ударил ливень. Он шел стеной, и казалось, что дом, сад, целый поселок заключены под прозрачный купол. Когда дождь закончился, Кира вышла на балкон и увидела, что сирень под окнами осыпалась и земля под кустами стала сплошь сиреневой и белой. Намалеванная розовым мелком на асфальте девочка расплылась.
Пришла соседка и принесла рыбу, которую наловил ее муж, – пять окуньков и две плотвички. Кира нажарила целую сковородку. Когда вернулся Славка, сели ужинать, и Кира долго и живо рассказывала, какие кусты и деревья хочет посадить на участке.
– Что это с мамой? – удивился Женя.
– Нашла свое призвание, – грохнул кружкой Слава.
Потом Женя ушел к себе, а Слава еще долго сидел за столом и пил чай, пока Кира мыла посуду.
– Сколько заплатит-то? У него деньги есть.
– Я не спросила.
Выжимая губку, Кира решила, что завтра наденет на работу платье в цветочек, которое перестала носить, потому что кто-то на работе ляпнул, что оно ей не по возрасту – слишком короткое. И закажет те духи c вольным запахом гиацинта, которые ей понравились в каталоге «Эйвон» – она так терла пахучий глянец, что порвала страницу.
– Ну даешь. Узнаю!
– Не надо, я сама…
Когда последняя тарелка отправилась на сушилку, Слава пошел смотреть телевизор, а Кира вспомнила, что снова не погладила вещи, которые уже неделю занимали стол-книжку. Она разобрала все футболки и наволочки, взгромоздила их аккуратной стопкой. Пока гладила, думала о растениях, а когда закончила, пошла к Жене, попросила у него тетрадный лист и ручку и набросала план посадок. Только тогда, удовлетворенная, легла и сразу уснула. Уставший за день Слава провел ночь на диване перед телевизором, и утром она проснулась одна – впервые за долгое время по будильнику. Стала стягивать ночнушку и увидела на внутренней стороне плеча, под левой мышкой, маленькое соцветие с жесткими, как у бессмертника, лепестками.
Глава вторая
Горячей воды в квартире не было, поэтому летом ходили мыться на речку, а в межсезонье – на завод или к бабушке, которая топила дровами титан. Зимой чаще тянули из комнаты через коридор черный шланг и впускали в ванную высосанную из отопительных систем воду. Вода была желтая, и керамическая ванна быстро покрылась некрасивым палевым налетом цвета заветрившегося маргарина. Небольшая плата за возможность мыться в горячем. Иногда, вернувшись с завода, Галя устраивала себе релакс: приносила из лесочка за огородами пахучие сосновые ветки и запаривала их кипятком. Алене такие дни были дороже праздников. Окутанные густым запахом хвойного леса, они делили ванну на двоих: расчесывали друг другу волосы, намывали их шампунем и умасливали скидочной оливкой, экономно растирая капельку между пальцами.
Поле к зернышку,
Свет к солнышку,
Темя к гребешку,
А волос к волоску.
У Гали волосы были черные и длинные, и, когда она заплетала косы, их можно было принять за двух узловатых змей. Алена родилась совсем лысая, а потом хотя и обзавелась волосиками, но тонкими и хрупкими, не то землистого, не то пепельного цвета. Вдобавок у Гали были волосы и в других местах – жесткие под животом и в подмышках, тоненькие, вроде пушка, на руках и ногах.