младшего брата. Чиста, юна, нежна, прельстительна, как прежде. И что о ней говорилось — говорилось о ней ли? Не о другой ли деве? Да знала ли она мужчину, непорочная? Имела ли детей, девственная?.. Молод Амалов род!»
Словно и многих лет не прошло, прежний Германарих сидел за шумной трапезой. Только малые кёнинги постарели, и Бикки-плут стал сед, измельчала, свалялась борода у советника, бородой-то не назовёшь — бородёнка куцая; выше вздёрнулся, заострился нос, глубже запали глаза. Лишь по-прежнему всегда напряжены были, заметно бились у висков синие жилки. И не изменились сами глаза, два выражения знали: либо скуки, либо недоброй радости.
Рядом с Бикки сидел человек, пришедший из словен-хорутан. Это был новый побратим и почётный гость кёнинга. Широкоплечий, широкогрудый, с красивой, полной достоинства осанкой; он, чужеземец среди готов, держался независимо, в присутствии Германариха не чувствовал себя стеснённо. Языки знал.
Он говорил:
— Светлый Будимир, князь словенский, с братьями сжёг Файнцлейвгард. Но так и не смог покорить его. Будимир разбит был и изгнан. Божу советовали риксы: «Призови свеев!» Но не призвал их Бож-князь. Сам одолел Будимирово войско.
— С кем из свеев дружен Бош? — спросил кёнинг.
— С Бьёрном.
— Знаю его. Одной крови. Славный муж!.. — сказал угрюмо Германарих. — И скоп у него знатный. У меня нет таких.
Продолжил пришлый из хорутан:
— Ты, брат-гот, одолеешь Божа. Я научу! Ты силён, брат-гот! А Будимир слаб. Антский рикс его дважды бил. Бил потому, что медлил словен, когда нельзя было медлить; дал Божу собраться с силами, дал дождаться войска Сащеки-князя. А ты не дай, сломи первым ударом. Я научу!.. Ты не по Данну иди и не с Восхода: там Бож малых градцев наставил, стережёт угрозу твою и гуннскую. Ты иди с Запада, из земель венетских. Или ты не Винитарий?..
Кивнул Германарих, поднёс хорутанину кубок с вином.
Генерих-везегот спросил у Ульриха-кёнинга, спросил, чтоб другие не слышали:
— Кто тот?
Пожал плечами Ульрих, ответил:
— Вчера явился, а уже в побратимы принят. И советника заслонил.
Тогда Гиттофа спросил Генерих, указывая на хорутанина:
— Кто тот?
Ответил Гиттоф:
— Не знаешь? То Домыслав-изгой! Бошем-кёнингом вайхсов и гарда лишён. Вместе с Будимиром, о котором говорит, изгнан был. Теперь же обратно рвётся. На готских плечах хочет в свой гард[92] въехать.
Поделился сомнениями Генерих:
— Пойдёт ли на это кёнинг? Анты сильны!.. Посмотри на север: необъятен их простор, тесно заставлен гардами, без числа заселён. Даже свей, воители известные, идя к нам, порой обходят анта стороной. Даже ромеи не протягивают туда своей руки.
Возразил Гиттоф:
— Свеи с Бошем дружны, а ромеи в словенских просторах завязли и через наши земли пробиться не в силах.
Уже не так черна борода у Домыслава, как раньше была, сединой разбавлена. Запустил рикс Глумов пальцы в бороду свою, пальцами же и расчёсывал, всё наговаривал кёнингу:
— Ты, брат-гот, дай мне над Файнцлейвгардом встать, помоги Божа скинуть. Тогда вдвоём сильны станем. Союзу анта с готом никто не посмеет угрожать. Весь Мидгард будет нашим. И Рим возьмём, и словен подчиним. И далее пойдём — освежим след аланский.
Кивнул кёнинг, ещё один кубок наполнил побратиму.
Генерих сказал вризилику:
— Если на Боша пойдём, то ослабнем в силе. И в спину получим ромейский удар или словенский. К тому же не зря говорят, что стонет уже весь Восход под гуннами. Мы уйдём, а они придут на жён наших, на детей? Половину истребят рода, разорят беззащитные земли. Мы вернёмся, а они нас тут хозяевами ждут!.. Нам нельзя уходить.
— Нельзя! — согласился Гиттоф.
Германарих сказал:
— Весной пойдём на Файнцлейвгард!
Воскликнули доблестные готы:
— Пойдём, Великий! Вайан[93]!..
Тогда один из побратимов покинул Каменные Палаты. Конюшим людям во дворе слово сказал, одарил кольцами.
— Ладно, кёнинг! — ответили люди и вывели для него осёдланного коня, дали еды и вина на дорогу.
Один лес проехал побратим, проехал долину, за ней другой лес, третий. И на опушке третьего леса, у тайной землянки остановился. Приоткрыл дверь, но не вошёл; сказал в темноту:
— Передашь: весной пойдут через венетов.
А из землянки никто не вышел, лишь ответили тихим голосом:
— Скажу!
— Теперь езжай! Здесь принёс еды тебе. Не медли. Весть доставь. По пути ни с кем в ссору не ввязывайся, невредимым доберись. В словах, что несёшь, заключено многое.
— Скажу! — так же тихо ответил голос из темноты.
Тогда, так и не войдя в землянку, вернулся побратим в Палаты, а людям конюшим ничего не сказал, но ещё одарил кольцами — щедр был...
Гот Ульрих, славный кёнинг из свиты, тот, что в земли росомонов возил весть о гибели Сванхильд, вошёл в зал.
Сотня малых кёнингов широким кругом собралась возле Домыслава-рикса и Амал Германариха. Среди них и Витимер был, и Гуннимунд-сын, и Винитарий, сын Валараванса из низовьев Данпа, и ещё многие доблестные готы. Подвигами известны, знамениты храбростью, суровостью извечной, теперь на себя не похожи были. Шумели и кричали, будто малые дети, подсказывали, поддерживали усилия кёнинга, подзадоривали гостя из хорутан.
Домыслав с Германарихом сидели на ковре против друг друга, один в другого ногами упёрлись, а руками одно древко держали. И каждый тянул к себе. Дышали тяжело соперники. Ни тот, ни другой не желали уступить. Раскраснелись лица, вздулись вены, в напряжении увеличились мышцы, бугрились под кожаными рубахами. Потрескивало древко в сильных руках, но не двигалось. Один не мог одолеть другого.
Кричали готы:
— Обмани, кёнинг, уведи в сторону!
Другие кричали:
— Следи, следи за ним, рикс. Обманет кёнинг! Опытен он в состязании древка.
Генерих сказал Гиттофу:
— Ульрих пришёл. Ульрих возбуждён, говорить хочет, расталкивает свиту. Да! Он рвётся к кёнингу, он что-то узнал.
Лопнуло древко с громким треском, в руках у противников осталось по обломку.
— Равны они!.. — кричали готы. — Равны! Сломался ясень!
— Всадники у стен! — сказал тут Ульрих. — Это гунны...
Прекратился шум, стихли восклицания.
Тяжело дыша, поднялся с ковра Германарих, спросил:
— Сколько?
— Не много. До двух сотен. Но предерзки: визжат по-бабьи и древками стучат в ворота. Избить?
Усмехнулся могучий кёнинг:
— Пусть впустят... Полюбуемся на чудо-воинов, что по-бабьи визжат, — он, прищурившись, посмотрел на Бикки. — Не всякий отважится подойти к моим Палатам, а эти даже в ворота стучат. Впустить!..
— Эй, раб! Вина!.. — велел Гуннимунд-сын. — Встретим заезжих гостей.
— Где же их крылатые кони? — спрашивали готы, впуская гуннских всадников. — Где их грозные воины, коими нас пугали?.. Это же дети на полудохлых лошадёнках. Нашим побратимам по грудь, нашим псам — не соперники. Мелкота, худоба!.. Это перед ними ли весь Восток трепещет? И отчего это лица у них исполосованы?
Отвечали стражники:
— Говорят, прежде чем грудь младенцу дать, они ему к лицу калёное железо прикладывают. Испытывают. После того, говорят, гунны боли не боятся. И без боли рожают их женщины, даже не просыпаются иногда в родах. Слышали, и в седле умудряются родить.
Смеялись готы:
— Видно, младенцы их величиной со щенка! Поэтому и ростом мелки вырастают, поэтому гуннские женщины рожают без боли.
Въехав во двор, гунны не спешились, пустили лошадей по кругу; сами зорко всматривались в людей на стенах, в рослых готских стражников. Луков из рук не выпускали гунны, короткие пальцы держали на тетиве, локтем прижимали к бедру колчаны. Лошади у них были низкорослы, мохноноги, шерсть на боках густая, подобно собачьей. И наконечники копий украшены бунчуками — конскими хвостами.
Одежды простые у гуннов, из кож и шкур мехом наружу. На бритых головах — большие шапки лисьего или волчьего меха, редко кожаные шлемы. Лица безбородые и дикие. Маленькие злые глаза широко расставлены, нос приплюснут, над верхней губой — редкие усы. В сравнении с телом головы их в мохнатых шапках казались непомерно большими. И очень большими казались их тугие круто изогнутые луки в пухлых, подобно евнуховым, руках.
С десяток всадников, даже не сходя с коней, въехали по каменным ступеням внутрь Палат. Остальные продолжали кружить по двору и, не опуская луков, настороженно озираться по сторонам. Развевались на копьях бунчуки. Глухо гудела земля от стука копыт.
Первым въехал в зал совсем молодой гунн. Дерзкий и властный, он даже не обернулся на остерегающие крики своих людей, которым преградили путь одетые в железо копьеносцы. Гуннские лошадки встали на дыбы, когда острия копий упёрлись им в грудь; лошадки присели и попятились, переступая по камню нековаными копытами.
Сразу найдя глазами кёнинга, молодой гунн сказал:
— Я — Мерлик-князь. От князя Баламбера!.. Тебе, гот, привёз его волю. Покорись и исполни, слабейший!
Германарих сказал:
— Снимите с юнца копыта. Он так вознёсся в своих словах, что не глядит под ноги. Он раздавит нам чаши.
Пока отбивающегося гунна стаскивали с коня, пока его, поваленного на пол, пинали и топтали, кёнинг говорил Домыславу:
— Слышал я, брат, что знаешь ты о гуннах. Скажи!
А ответил рикс Глумов, когда за дверьми зала стих шум, когда изрубили тот десяток всадников, что прорвался в Палаты вместе с князем Мерликом. Сказал Домыслав:
— Бож-рикс победил князя Амангула. Бож-рикс осудил его на смерть. Амангул называл себя предвестником, говорил, что скоро придут великие силы, вслед за этим — страшные перемены. Гуннский князь грозил перед лицом смерти. Бож-рикс поверил ему. И укрепил полуденные грады. Но, видишь сам, брат гот, гуннов до сих пор нет. Лишь жалкая кучка, от которых только шума много да кислого смрада...
Засмеялся Бикки, засмеялись малые кёнинги. Теперь они лёжа пили вино. Готские воины оставили Мерлика распростёртым на полу. Шатаясь и сплёвывая кровь, избитый князь поднялся на ноги.