Наши ребята забирались на орудия с ловкостью мартышек. Потом один из них вставлял штырь длиной не менее пары пядей в запальное отверстие, а другой изо всех сил ударял кувалдой по шляпке штыря. Этого было достаточно, чтобы вывести орудие из строя. Когда неприятель возвращался на свою позицию, пушка уже никуда не годилась. Иногда, если представлялась такая возможность, мы прихватывали с собой их саперный инструмент. Вторая шеренга следовала за нами с необходимыми боеприпасами, а когда мы захватывали добычу, они тащили назад в город добытые нами лопаты и мотыги.
Порой мы заставали врасплох какой-нибудь отряд саперов в тупике окопа. Они толпились в глубине, загнанные в ловушку, и, стоя на коленях, просили о пощаде, с мольбой протягивая к нам руки или поднимая их повыше. Вспышки выстрелов и неожиданные всполохи гранат, которые взрывались то тут, то там, освещали их глаза. Последним минутам их жизни суждено было стать сценой, часто являющейся людям в кошмарах: ты бежишь во мраке по узкому проходу между земляными стенами и попадаешь в западню. А по пятам тебя преследует неумолимый враг. Смотреть им в лицо не стоило. Я отдавал Бальестеру приказ:
– Убейте их, не теряйте времени! Расправьтесь с ними поскорее и двигайтесь дальше!
В августе 1714 года ни та ни другая сторона не захватывала пленных. Зачем? Ненависть была сильнее нас. Отступая после вылазок, мы не имели возможности забрать своих раненых. Оставшихся на вражеских позициях добивали ножами во время контратаки и на следующее утро выбрасывали их трупы из траншеи. Со стены мы видели, как тела наших сограждан разлагаются на августовском солнце. Весь мир обезумел. Все так опустились, что не узнавали самих себя.
Но давайте на минуту забудем о трагедии. В доказательство того, что даже в самые грозные дни Mystère не забывает о юморе, я расскажу вам о том, что случилось 3 августа.
Я только что прибыл в кабинет дона Антонио; черные волосы Суви поседели от пепла и мелких осколков штукатурки. Не успел я начать свой доклад, как наш разговор прервала целая рота черных подстилок, то есть церковников самого высокого уровня. Поводом для их прихода была неотложная необходимость вручить дону Антонио «Генеральное руководство по смягчению сурового Божественного правосудия».
Черные подстилки всегда были самыми ехидными представителями рода человеческого, потому что их предложение не могло быть понято иначе, нежели как неуместная шутка. Прочитайте, прочитайте их рецепты, следуя которым мы якобы могли получить заступничество Господне и добиться освобождения города.
* Отныне и навсегда закрыть все игорные дома и театры для жителей города.
* Изгнать из города цыган.
* Собрать в приюты беспризорников и беспризорниц, которыми полны городские улицы.
* Исправить неугодные Богу привычки барселонцев и их расточительность.
* Вернуть храмам уважение и поклонение, которых они в настоящее время лишены.
* Читать молитвы Розария[125] на всех площадях города.
Мне вспоминается это «Генеральное руководство по смягчению сурового Божественного правосудия» как великолепное сочетание лицемерия и чудачества. Игорные дома пострадали от бомб, и ни у кого не было сил ходить в театр или играть на сцене. Бедные цыгане, которых все и всегда презирали, увидели в нашей войне возможность избавиться от своего клейма и войти в каталонские круги благодаря собственным заслугам, поэтому у большинства наших барабанщиков лица были шоколадного цвета. А если разрушенные городские улицы наполнялись детьми, такими как мой Анфан, это случалось потому, что они постоянно искали хоть какого-нибудь пропитания. Что же касается «неугодных Богу привычек и расточительности», то в каком мире жили эти люди? Наш веселый и пестрый город уже давно превратился в бесформенную серую массу построек. И вдобавок какую странную связь можно установить между течением осады, Божьим провидением и шелковыми юбками?
Дон Антонио ни о чем не стал с ними спорить и высказал свое согласие по всем пунктам. После этого он незамедлительно распрощался с черными подстилками, сказав им несколько цветистых фраз, которые привели их в восторг.
Джимми был прирожденным последователем Кегорна. На самом деле я даже удивлялся, что он так медлит с атакой. Траншея действительно не была завершена, но что значит такой пустяк для настоящего кегорнианца? Если вы внимательно следили за моим пребыванием на хуторе Гинардо, то поняли, что для Джимми Наступательная Траншея стала не более чем еще одним политическим инструментом. Стены уже были разрушены, в его подчинении находилась многочисленная и дисциплинированная армия, и к тому же Бервик презирал «мятежников»: большинство из них он считал проходимцами и знал, что настоящих воинских частей у них мало.
Поэтому мне трудно было понять, зачем Джимми откладывает штурм. Бо́льшая часть ловушек, заготовленных мною при разработке траншеи, учитывала прирожденное нетерпение Бервика. Преждевременная атака сыграла бы нам на руку. А вместо этого он откладывал штурм и нарушал мои планы. Наша дуэль выглядела странно, потому что, страдая от ударов артиллерии Джимми, растягиваясь на плитах под прикрытием разрушенных зубцов стены, я молил об одном: «Ну давай, Джимми, давай! Начинай же наконец атаку!»
В ночь на 11 августа, которая мне вспоминается как одна из самых жарких, я находился на бастионе Порталь-Ноу. Большинство ополченцев разделись до пояса. Я прошел дальше, на самую крайнюю позицию, очутился на обломке стены, который торчал впереди, словно огромный испорченный зуб, и стал наблюдать оттуда за бурбонской армией. Меня сопровождал какой-то ополченец, которого бастионный командир послал охранять меня.
– Тише! – сказал я. – Ты слышишь?
Раздавался стук кувалд и молотков. Мой слух, заостренный в Базоше, распознал его, несмотря на то что осаждающие заматывали свои инструменты тряпками, чтобы заглушить шум.
Я побежал в тыл и не останавливался, пока не встретил дона Антонио. Мне не удалось даже перевести дух после быстрого бега.
– Охватившее меня волнение, дон Антонио, – извинился я, – более чем оправданно. Мы услышали, как работают плотники на передовой линии. Это может объясняться только тем, что неприятель ведет работы по строительству штурмовых лестниц в глубине траншеи.
Мне не удалось вывести его из себя. Я помню, что дон Антонио кивнул, словно получил хорошие новости от старого друга, а потом посмотрел мне в глаза, желая услышать подтверждение этого известия. По-прежнему задыхаясь, я сказал:
– Они уже идут. Это решающая атака.
11
Чтобы вы лучше представили себе битву, разыгравшуюся 12, 13 и 14 августа, я приложу несколько иллюстраций.
На рисунке, который вы только что увидели, изображены бастион Санта-Клара и огромная брешь, которую в нем проделали пушки Джимми. Ров, наполненный мусором и обломками стен в результате бомбежек, ничего не стоило преодолеть. Их передовые отряды стояли прямо напротив нас на кавальерах.
Нам удалось только создать заслоны внутри самих бастионов. Защищать первую линию, открытую для противника, было бы самоубийством, поэтому в нескольких метрах от бреши мы воздвигли баррикады, настолько надежные, насколько смогли. Камни мы скрепляли цементом, и в результате баррикада закрывала нас по грудь.
Одним из немногих преимуществ бастиона Санта-Клара была башня Сант-Жуан, высокое и стройное сооружение, высившееся справа и сзади от бастиона. На протяжении всей осады башня служила убежищем для двух пушечек, стоявших на ее террасе, – калибр их был невелик, но стреляли они очень точно, потому что благодаря высоте башни эти орудия располагали превосходным углом обстрела. Сант-Жуан беспрерывно наносил удары по бурбонским солдатам, строившим траншею. Они справедливо ненавидели эту башню и обстреливали ее без устали.
Чтобы вы лучше поняли, какими жестокими были бои, я приложу сюда три гравюры с изображением башни Сант-Жуан. Первая показывает ее исходное состояние. На второй можно видеть, как она выглядела накануне 12 августа. (На самом деле башне был нанесен такой значительный ущерб, что несколькими днями ранее нам пришлось убрать оттуда наши орудия, потому что здание могло вот-вот рухнуть.) И наконец, последняя гравюра показывает, что осталось от башни к концу осады.
(Автор гравюр позволил себе много творческих вольностей. Так, например, башня была не квадратной в сечении, а круглой, и к этому моменту осады стены пострадали значительно больше. Но если этим картинкам недостает правдивости, то это компенсируется их наглядностью.)
Рассвет 12 августа застал меня на бастионе Санта-Клара. Ночью я не смыкал глаз, потому что Джимми мог напасть на нас в любую минуту. Эти сукины дети знали, что мы начеку, а потому провели всю ночь, создавая ложные тревоги. Мне было приказано подать сигнал, только когда начнется настоящая атака.
Хорошенькая миссия! Дать сигнал общей тревоги – дело очень ответственное и щекотливое. Наши солдаты не просто устали – они уже изнемогали. Не хватало только, чтобы какой-то невыдержанный офицер поднял бы в ружье гарнизон всей Барселоны и вызвал бы их на стены без веских причин. Имейте в виду, что наше войско состояло не из солдат, а из простых горожан, взявшихся за оружие. Тревога вырывала их из домов, из спален, из объятий жен. Именно этого и хотел Джимми: измотать нервы защитников города. Как я вам уже сказал, всю ночь неприятель пытался нас обмануть: неожиданно в темноте раздавалось пение горнов и бой барабанов – и можно было подумать, что на нас наступает целая армия. Но ничего не происходило. Ничего. Несколько минут спустя по нашим позициям давали бессмысленный залп из ружей. Однако, против всяких ожиданий, из траншеи не поднимались ни батальоны гренадеров, ни пехота с примкнутыми штыками – и вообще никто. Никто. Я провел всю ночь, прислушиваясь к малейшим шорохам и думая о Базоше: «Пока я жив, я должен быть начеку. И пока я начеку, я не умру».