Побежденный. Барселона, 1714 — страница 111 из 141

– Нам необходимо отвоевать потерянные позиции, даже если это будет стоить нам целого войска! – взвыл он, подняв сжатые кулаки. – Или, может быть, вы хотите, чтобы по всей Европе разнесся слух, что французская армия отступила перед бешеным натиском простых горожан?

Генералы попытались успокоить маршала, но Джимми не перестал выкрикивать свои угрозы:

– Молчать! Мне необходимо получить подробный отчет об этом безобразии от его авторов. Я требую, чтобы передо мной предстали бригадные командиры Совебёф и Дюверже! И маркиз Поластрон в придачу!

Ему сообщили, что явиться они никак не могут: и Совебёф, и Дюверже убиты во время атаки. А о маркизе Поластроне пока никаких известий никто не получал. Но очень скоро новости до штаба дошли. Кто-то из разъяренных солдат Коронелы отрезал голову убитого Поластрона, зарядил ею пушку крупного калибра и выстрелил этим снарядом прямо по хутору Гинардо. Услышав этот грохот, все присутствующие, кроме Джимми, пригнулись. Бервик вышел на балкон. На плитах волчком вращался почерневший и дымящийся череп Поластрона.

В эту минуту явились офицеры из тех, которых Джимми уважал больше, чем остальных, в том числе подполковник Ла Мотт. Он шел, хромая, потому что был ранен в бою; лицо его почернело от дыма, а мундир висел клочьями.

– Ваше превосходительство, отвоевать подножие бастиона Санта-Клара будет стоить нам самых отборных частей, огромного количества жертв и большой крови, – излагал Ла Мотт свои доводы. – Если мы не получим новых французских подкреплений, то сможем продвинуться лишь на несколько пядей, и каждая из них нам достанется дорогой ценой. Сейчас эти canailles[132], воодушевляемые своими генералами и правительством, собираются на своих стенах и под звуки музыки насмехаются над нами, осыпая проклятиями.

Так оно и было. Отвоеванные позиции заполнились до отказа мужчинами и женщинами, которые праздновали победу. В толпе затесалось и несколько музыкантов. По правде сказать, манеры горожан не отличались изысканностью. Сами понимаете, о чем я говорю: голые задницы, обращенные к неприятелю со стен, выдержавших штурм, и все в таком роде.

Несмотря ни на что, Джимми настаивал на своем плане, пока ему не принесли отчет о потерях. Цифры способны остудить даже самую горячую голову. Только при наступлении на Санта-Клару он лишился тысячи пятисот бойцов, а с начала работ в траншее количество потерь превышало пять тысяч. Эти цифры он позволить себе не мог. Но самой ужасной новостью было количество убитых и раненых офицеров. Среди них оказался и Дюпюи-Вобан, которого моя пуля ранила в шею. Документ содержал еще одну важную информацию, и Бервик сумел понять ее смысл.

В отличие от битв в открытом поле, во время осад бойцы сражаются под прикрытием укреплений. Из тысяч и тысяч ружейных выстрелов очень немногие достигают тел врагов. Артиллерия враждующих сторон действует с предельной осторожностью, чтобы не поразить солдат собственной армии. Подавляющее большинство убитых пали от ударов штыка. И эта цифра говорила о решимости «мятежников» гораздо лучше, чем любая речь. Ничто не позволяло предполагать, что новый штурм будет менее кровопролитным, а результат его иным. Вполне вероятно, что новая атака закончится такой же бойней, как первое наступление: бреши снова закрыты, а грязные canailles стоят на стенах и над Джимми издеваются.

Он так никогда и не простил дону Антонио унижения Санта-Клары. И поскольку Бервик не смог одержать победу, он начал искать виновника поражения и вызвал в свой кабинет Вербома. Колбасник из Антверпена понимал, почему его вызвали в штаб, а потому начал защищаться прежде, чем маршал пошел в атаку.

– Я предупреждал, что траншею надо было еще доработать, – сказал он, – и поэтому штурм не следовало начинать так рано.

Однако он заблуждался, считая, что его обвинителем будет Джимми.

– Это всегдашняя отговорка инженеров на тот случай, если их планы приводят к поражению.

Эти слова произнес не кто иной, как Дюпюи-Вобан, который только что вошел в комнату. Он сильно ослабел от потери крови; толстый слой бинтов скрывал пятнадцатое из полученных им на поле боя ранений. Если бы моя пуля прошла на один сантиметр правее, оно стало бы последним.

Вобан тяжело опустился на стул, держа в руках свернутые в трубочку бумаги. Потом развернул их и сказал:

– Знайте, что время, которое потребуется мне, дабы оправиться от раны, я посвящу изучению этих планов.

Одному инженеру завладеть планами другого было не просто невежливостью, а из ряда вон выходящим оскорблением.

– Но это планы моей траншеи! – запротестовал Вербом.

– Вашей? Вы в этом уверены? – спросил Дюпюи-Вобан. – Но коли так, вы должны отвечать за эти чертежи головой. – Несмотря на рану в шее, он говорил четко и ясно, соблюдая все правила Базоша. – Во время работ в траншею просачивалась вода. Мы полдня копали окопы, а потом полдня вычерпывали воду, которая в них накапливалась. Вражеская артиллерия наносит нам непоправимый урон. Недопустимо терять каждый день от двадцати до тридцати прекрасно подготовленных саперов, которых нам некем заменить. И какова причина? А она кроется в том, что параллели невероятно широки и очень мелки, поэтому снаряды, летящие из города, взрываются и разлетаются на осколки прямо над нашими головами. Никто не может выдержать такого кровопролития.

Вербом хотел было что-то сказать, но Дюпюи-Вобан не стал даже слушать его возражения.

– Я мог бы бесконечно перечислять злокозненные подвохи, которые содержат ваши чертежи, – продолжил он. – Но этим дело не ограничивается. Самая абсурдная их черта состоит в том, что подходы, ведущие от третьей параллели к боевым площадкам Санта-Клары, так длинны, будто специально сделаны для того, чтобы их перерезали с флангов во время вылазки неприятеля. Представьте себе, что наш Господь Бог, создавая человека, дал бы ему шею жирафа, такую длинную и тонкую, что его можно было бы обезглавить одним ударом перочинного ножа. Такова и ваша траншея. – Тут он бросил планы на пол. – Господи! Если эти чертежи действительно создали вы, можно высказать только два предположения. Первое: вы опасный невежда, недостойный звания инженера; человек, по какой-то странной иронии судьбы занявший пост, на который никак не мог претендовать по своим способностям. Второе предположение, делающее вас преступником: если вы автор этих планов, перед нами стоит тайный враг Двух Корон, шпион эрцгерцога. Выбирайте сами.

Вербом посмотрел на Джимми в поисках поддержки. Но в подобных случаях Бервик только еще шире открывал свои холодные глаза и выпрямлял спину, а губы его растягивались в презрительной улыбочке. И могу вас уверить, что эта гримаса заставила бы побледнеть самого Чингисхана, – я испытал ее действие на собственной шкуре. Джимми замолкал, предоставляя своей жертве самой искать себе оправданий, которых не существовало.

– Быть может… – заикаясь, произнес бледный Вербом, загнанный в ловушку, – может быть, при составлении планов в них внес изменения какой-нибудь вражеский лазутчик.

– Ха-ха! – Джимми зааплодировал. – Только этого нам не хватало. Оказывается, мошенник мошенника перехитрил!

Когда Бервик хотел, он умел разговаривать таким жутким ледяным тоном, словно метал в собеседника дротики сосулек.

– Прочь с моих глаз, дурак.

Оставаясь наедине, Джимми и Дюпюи-Вобан забывали об иерархии и обращались друг к другу на «ты».

– Ты будешь его судить? – спросил Дюпюи.

– Нет, – ответил Джимми, наблюдая за последними стычками на поле сражения. – Филипп уже истратил на эту осаду двадцать миллионов. Осудить сейчас его главного инженера может мне стоить слишком дорого. Но даю тебе слово – этот человек никогда больше не перейдет Пиренеи. Ему придется всю жизнь служить этому идиоту, которого посадили на мадридский трон, и терпеть от него унижения и обиды.

Эти слова означали для Вербома пожизненный приговор, и даже сам Джимми не предполагал, насколько этот приговор жесток. Из-за него колбасник из Антверпена, который всегда искал любви вышестоящих и восхищения тех, кто стоял ниже его на иерархической лестнице, вынужден был всю оставшуюся жизнь молить безумного короля, чтобы тот защитил его от грубых солдат, называвших инженеров не иначе как «каменщиками» и «чудилами». Такова была расплата за его деяния. (Да к тому же потом явился я и убил его. Это я уже рассказывал?)

Дюпюи рассматривал планы Вербома, которые на самом деле были моей работой, не переставая улыбаться и качать головой.

– Что это ты улыбаешься? – укорил его Джимми. – Нас отколошматили, а тебя это, кажется, не огорчает, а только веселит.

Не отрывая глаз от планов, Дюпюи-Вобан сказал:

– Он ученик моего двоюродного брата. Чего же ты хотел?

Джимми вскипел:

– Я думал, ты исправишь все подвохи, спрятанные в планах этой траншеи.

– Именно так я бы и поступил, – сказал Дюпюи-Вобан, – если бы ты дал мне время. В этом Вербом прав: ты не сумел сдержаться. И Марти знал, что у тебя не хватит терпения, что тебе захочется быстрой победы. Поэтому сегодня Вобан в очередной раз победил Кегорна. Теперь у нас остаются только два выхода: или мы согласимся с новым поражением и оставим эту траншею, или пойдем вперед, исправляя ошибки кровью. – Он бросил планы на пол. – Это не траншея, а лабиринт.

– Нет, это узел, – поправил его Джимми, размышляя вслух.


13

Вообразив, что перед ним гордиев узел, Джимми решил разрубить его ударами топора. Это было очень характерное для него решение. Его укорили в том, что он поспешил с атакой и, движимый своими политическими устремлениями, последовал рецептам Кегорна. Ну что ж, он готов исправить ошибку. Вобан? Кегорн? Ни тот ни другой.

Бервик расположил сотню пушек в одну линию с целью уничтожить все камни, преграждавшие ему путь, – все до последнего. Его план, игнорировавший все осадное искусство, состоял в том, чтобы стереть в порошок все остатки стен и бастионов и дать возможность армии Двух Корон продвигаться вперед строем, словно битва шла в открытом поле. Времени на это могло уйти много, но какая ему была разница? Теперь спешить уже было некуда. После поражения на бастионе Санта-Клара Джимми смирился с тем, что ему предстоит отказаться от претензий на английский трон. Бервик хотел бы оказаться в Лондоне и бороться за право стать королем, однако прозябал здесь, и его будущее погибало по вине мятежного города.