Против такого шквала артиллерийского огня ничего поделать было нельзя, все инженерное искусство теряло всякий смысл. В первый раз за всю осаду я увидел Косту, нашего артиллериста, при любых обстоятельствах невозмутимо жевавшего петрушку, в отчаянии. Когда мы встречались за стенами, прячась от разрушительных взрывов, он тянул меня за рукав и кричал мне на ухо, умоляя и укоряя:
– Я обещал сдерживать их до тех пор, пока соотношение их орудий к нашим не превысит пяти к трем. Но сейчас на каждую нашу пушку приходится по девять бурбонских. Ради всего святого, чего еще вы от нас хотите?
Я высвобождался из его хватки, ничего не отвечая. Майоркинцы продолжали творить чудеса до самого конца. Они стреляли из своих мортир и, не успевал неприятель определить их позицию, перемещали орудия и снова вели огонь. Каждый день они уничтожали несколько пушек врага. Бомбы падали под ноги французским или испанским артиллеристам, разрывая их тела на куски и поднимая тяжелые стволы на высоту Вавилонской башни.
Как величественно и прекрасно зрелище взлетающей в небеса тяжеленной пушки, словно ее кто-то сильно раскачал на одеяле и подбросил вверх! Мы видели, как трехметровые железные или бронзовые трубы крутятся в воздухе вместе со всеми солдатами расчета. Мы наблюдали за тем, как орудийные передки выписывали прекрасные параболы в небе, вертясь, словно колесо, о котором говорил Иаков[133]. Стоя на своем балконе с подзорной трубой в руке, Джимми, как большой ценитель прекрасного, имел возможность получать эстетическое удовольствие от открывавшейся ему картины, и его совершенно не волновало, как были отмечены взлетавшие в небо орудия: красными полосами или французским солнцем.
Но искусство наших артиллеристов не давало никаких результатов. В бурбонской армии имелись неистощимые резервы запасных частей, и там не переводились ни солдаты, ни оружие. А в нашем случае все было не так: каждый убитый майоркинец представлял собой невосполнимую потерю, но эти странные ребята никогда не упоминали о своих погибших друзьях.
Решение Джимми использовать бурю артиллерийского огня явилось новым шагом в этой безумной войне. Осада перестала быть дуэлью двух интеллектов, а превратилась просто в уничтожение города. Дон Антонио приказал мне покинуть передовую, и причина для этого у него была веская: при новой стратегии неприятеля никакие технические вопросы решать не приходилось. Казалось, что мы перешли границу разума и цивилизации. «Чтобы приблизиться к совершенству, нам надо выйти за пределы человеческих возможностей», – сказал мне когда-то дон Антонио. И действительно, метод Джимми, могущественный и одновременно первобытный, разрушительный и безумный, приводил к ситуации, в которой никаких пределов не существовало. Мне кажется, что одна деталь достойна упоминания: в первый день вдали от укреплений, подвергавшихся постоянному огню, я чувствовал себя плохо, словно тосковал по той боли, которая раньше меня мучила.
Итак, не имея ни малейшей возможности быть полезным на стенах, которые постепенно разрушались, я приступил к работам внутри города. Нам уже давно было известно, что враг пытается заложить мину под нашими ногами. Мне мины всегда были противны. Вобану они не нравились, а мы всегда волей-неволей наследуем вкусы наших учителей. Маркиз считал мины ловушками, использование которых для людей благородных непростительно. Согласно его принципам, с противником надо сражаться лицом к лицу, а не наносить ему удары исподтишка. А кроме того, рациональный мозг Вобана никак не мог доверять moyen si incertain[134], по его собственному выражению.
У работ по закладке мин много сторонников. Если осаждающим крепость удается сделать подкоп под стенами и заложить туда взрывчатку, они могут нанести защитникам крепости неожиданный удар и при этом ничем не рисковать. Все тяготы осады заканчиваются в один миг, а победа получается громкой, окончательной и неоспоримой. Мне довелось познакомиться с маганонами, которые мечтали построить подкоп, куда можно было бы заложить двадцать тысяч килограмм взрывчатки. (Это доказывает лишь одно: даже в области самой точной из наук встречаются люди, не знающие меры. Они хотели взорвать стены или весь город целиком?)
Восторг сторонников этого способа понять нетрудно. Минами пользуются в надежде на то, что они сэкономят время и человеческие жизни. Но на самом деле мой опыт доказывает, что никакой выгоды от них нет. Рытье подкопа требует ресурсов, которых неминуемо лишается Наступательная Траншея. Желая сэкономить время, его теряют. И к тому же осажденные не будут сидеть сложа руки. Как говорил Вобан, «окольными дорожками к славе не прийти».
Но у Суви-Длиннонога была и еще одна причина испытывать ненависть к минам. И заключалась она в том, что из всех способов, изобретенных людьми, чтобы убивать себе подобных, самым ужасным и зловещим является борьба под землей.
Наших минеров все отличали по запаху. Они проводили под землей столько времени, что их тела распространяли горячую вонь. Не нужно было учиться в Базоше, чтобы отличать их в толпе, и горожане называли их cucs, то есть «черви». Как же звали командира этой бригады? Вот беда, не могу вспомнить.
Червям пока никаких результатов добиться не удалось. Мы знали, что где-то между бастионами Порталь-Ноу и Санта-Клара неприятель рыл подкоп. Зная Джимми, нетрудно было себе представить, что, если бы им удалось начинить этот подкоп порохом, ночной взрыв 15 августа показался бы нам простой искрой из огнива. Я попросил командира червей ввести меня в курс дела. (Как же все-таки его звали? Иногда память играет с нами странные шутки!) Бойцы его отряда изнемогали от усталости, и пополнение было им весьма кстати.
Чтобы бороться с минами противника, осажденные копают свои собственные туннели. Цель этих работ состоит в том, чтобы обнаружить подкопы неприятеля, разрушить их и привести в негодность. Это война в подземных лабиринтах, и в ней не столько стреляют, сколько жгут, закалывают ножами и выкуривают дымом. Наш командир червей начал рыть несколько подкопов, но найти центральную галерею противника ему никак не удавалось.
– Не тратьте время на новые подкопы, – сказал он мне, – главное – прослушивайте стены. Как только найдете что-нибудь подозрительное, просто оповестите нас. А мы уж позаботимся обо всем остальном.
Советы людей, обладающих опытом, всегда казались мне полезнее указаний теоретиков. Я кивнул и поговорил с Бальестером и его ребятами.
– Ползите за мной. И пусть каждый возьмет с собой только одну гранату, один кинжал и два заряженных пистолета. И ничего больше.
Вход в наш подкоп находился в развалинах одного из домов, неподалеку от стен, чтобы скрыть его от глаз вражеских шпионов. Командир червей (сколько я ни стараюсь, не могу припомнить, как же его звали) приготовил для нас инструменты. Они представляли собой огромную ценность, и обращаться с ними надо было очень осторожно. Бальестер, не имевший ни малейшего понятия об этих делах, рассмеялся:
– Вы что, собираетесь вместо оружия взять с собой эти восемь длинных тростинок и четыре тарелки с дыркой посередине?
– Это не тростинки и тарелки, – объяснил я, стараясь не смотреть ему в лицо, – а зонды и воронки. И они очень дорогие.
В узких проходах шахты было жизненно важно соблюдать тишину. Прежде чем спуститься по лестнице в колодец, я собрал их в кружок и попытался научить нескольким словам на языке жестов.
Ничего у меня не получилось, потому что я был напуган. Мои пальцы так дрожали, что мне пришлось оставить эту затею. Ситуация сложилась довольно неприятная. Эти ребята сгрудились вокруг меня, ожидая советов, которые могли им помочь вернуться из ада, куда нам предстояло отправиться. Я стал их непосредственным начальником, главой экспедиции, и должен был указать им обратную дорогу в мир живых. Мой взгляд упал вниз, в черный колодец, который уходил вертикально вглубь земли, а потом сворачивал к вражеским позициям. Я представил себе, что там нас ожидают такие же окопы, как на поверхности земли, но подземные и запутанные, изгибающиеся на каждом шагу. Безжалостные бурбонские солдаты, обладающие большим опытом борьбы под землей и куда более многочисленные, чем наш отряд. И быть может, двадцать тысяч килограмм пороха, готовые взорваться, как только мы приблизимся к складу. Меня пробила болезненная дрожь.
После обороны Барселоны я никогда больше не спускался в подкоп для установки мин или для поиска зарядов противника. Одного раза, в Барселоне 1714 года, мне оказалось предостаточно. И в этот первый в моей жизни раз я расплакался перед отрядом здоровяков, точно мальчишка. И хотите знать, что случилось?
Мир еще не видел таких нежных и снисходительных людей, как микелеты, которые простили мне мое отчаяние. Более того, искренность эти люди ценили превыше любого авторитета, и им показалось, что за моим страхом кроется недоверие к ним, а потому они стали вести себя, словно раскаявшиеся в своем проступке дети.
– Мы с капитаном Бальестером пойдем впереди, – сказал я, притворяясь, будто воспрянул духом. – Потом пойдут все остальные. Понятно?
Согласно всем пособиям, главный туннель должен быть достаточно широким, чтобы солдаты могли по нему продвигаться по двое. Один несет инструменты, а другой, с лампой в одной руке и пистолетом в другой, освещает ему путь и защищает его. Ха-ха! J’emmerde les manuels![135] Проход был так узок, что стены его давили нам на плечи. Бальестеру пришлось следовать за мной, прижавшись головой к моим ногам, пока я тащил все инструменты и лампу. Мы проползли десять метров, потом двадцать и тридцать. Я остановился, почувствовав удушье; это было хуже чем виселица.
Мы спустились под землю всего на несколько метров, но от стен исходил жар, точно мы оказались в печи. Артиллерийские залпы доносились до нас глухо и неясно.