Благодаря войне игорные дома стали процветать еще больше, и в некоторых поставили бильярдные столы. Когда я вернулся в Барселону, эта игра становилась все более и более популярной. Забава, предназначенная изначально только для аристократов, быстро распространялась по всей Европе, и, естественно, Барселона, развеселый портовый город, с восторгом принимала любое новое развлечение. О бильярд!
Перет неплохо зарабатывал, выступая судьей. Часто для решения спора требовался посторонний и беспристрастный взгляд, чтобы решить, коснулся ли медленно катившийся шар другого на своем пути или нет. А иногда инерция шара так ослабевала, когда он докатывался до подножия Короля, что колокольчик не звенел. И хотя, как я вам сказал, эта игра задумывалась как рыцарское состязание, в случае спора игроки частенько норовили воспользоваться своими булавами как дубинками.
– Но ведь ты наполовину ослеп и глух на одно ухо, – заметил я. – Откуда тебе знать, кто из игроков прав?
– Обычно прав оказывается тот, кто пообещал мне более крупное вознаграждение.
Перет выбился в судьи благодаря своей сгорбленной спине. Этот хитрец убедил всех, что сгорбился, нагибаясь над бильярдными столами, а вовсе не оттого, что таскал тяжелые мешки моего отца. Поскольку играли люди состоятельные, ставки были высоки. Когда я в первый раз наблюдал за игрой, которую судил Перет, два англичанина поставили на кон три каталонских ливра. Три ливра! Посчитайте сами: ремесленник в те времена зарабатывал в день восемьдесят денье, двенадцать денье составляли один соль, а двадцать солей – один ливр.
В тот день я задержался в игорном доме и наблюдал за игрой, усевшись на стул. На самом деле лучшего занятия для себя я просто не нашел. Некоторые игроки тренировались в одиночку, и среди них выделялся один очень ловкий. Он направлял шар в Порт и непременно старался, чтобы он трижды ударился о бортик стола, прежде чем коснуться Короля. Незнакомец заметил, что я за ним наблюдаю, и махнул мне рукой:
– Эй, парень, иди сюда и поиграй со мной.
– Благодарю вас, сеньор, но я никогда раньше не играл, и у меня нет денег, чтобы сделать ставку.
– Все когда-нибудь начинают играть, а ставку тебе делать не надо: мне скучно играть одному.
Однако очень скоро он на меня рассердился:
– Обманщик! Ты профессиональный игрок и решил выжать меня как лимон.
Моих совершенно искренних извинений он слушать не желал.
– Меня не проведешь! – продолжил он. – Сидит себе тихонечко, не говорит ни слова и смотрит по сторонам как сыч. Ты ждал, пока я позову тебя играть, чтобы самому казаться невинным младенцем. И на первых ходах ты притворялся дурачком, чтобы заслужить мое доверие. Но я тебя раскусил! Ты заработал пять очков подряд. Как тебе это удалось, если ты раньше никогда не играл?
– Я внимательно смотрел, как играли вы.
– Так я тебе и поверил! – неохотно засмеялся он. – А сейчас ты посмотришь на меня умильно и попросишь сыграть на деньги. Я тебе докажу, что не ошибаюсь. Тебе нужны деньги? Для меня они не важны, но я не люблю, когда меня хотят обвести вокруг пальца!
Он бросил в угол стола пригоршню монет.
– Я тебе их отдам, если твой шар трижды отскочит от бортика до того, как закатится в Порт, или после этого, а потом ударит по Королю.
Я вздохнул, прицелился и ударил: шар ударил в борт, закатился в Порт, удар в задний борт, потом в левый и – Король. Дзинь!
Самое удивительное, что мой игрок ушел довольный: ему казалось, что он меня разоблачил. Перед уходом он похлопал меня по плечу:
– Видишь, как я тебя раскусил?
Перет подошел ко мне – глаза у него вылезли на лоб.
– Марти! – воскликнул он и постучал меня ласково кулаком в грудь. – Вот игра так игра! Я вижу, что не зря ты учился во Франции. Ну и хитрец же ты!
Так началась моя карьера бильярдиста. Немного потренировавшись и вспомнив упражнения в Сферическом зале Базоша, я добился такого совершенства, что равных мне просто не было. Вобан развил во мне способность сосредоточивать внимание и делать точные расчеты, а занятия в замке маркиза прекрасно закалили мои нервы и научили никогда не терять хладнокровия. А что необходимо для бильярда, если не стальные нервы и точный удар? К тому же я соглашался играть только в игорном доме «Ла Леона», по той простой причине, что именно там были самые лучшие столы.
Никакая великолепная техника не спасет положения, если покрытие стола испещрено трещинами и неровностями, будто картофельное поле. Не годятся и шары, которые не имеют правильной сферической формы и катятся, словно галька. Что же касается булавы, то, получив первые доходы, я купил себе превосходный экземпляр, длинный и прямой, как нос Клеопатры, сделанный из бразильского дерева. «Каталонская коммерческая компания» помогла мне ее усовершенствовать. Я явился в их мастерскую и сказал:
– Мне нужно, чтобы вы изменили ее конец на ваших станках.
Перет взял булаву и стал ее рассматривать:
– Что ты хочешь с ним сделать? Это прекрасная булава с наконечником из слоновой кости…
Я взял булаву, повернул ее и показал ему на острый конец:
– Я этот имел в виду.
Если вы заметили, на гравюре с Монстром игрок держит булаву словно лопатку. Самые искусные игроки брали ее по-другому, как будто собирались играть на флейте. Ни один из этих способов мне не нравился, потому что достичь хороших результатов можно было, только нанося удар в строго определенную точку. Маленький цилиндрический наконечник подходил для этого гораздо лучше, чем какая-то лопатка, напоминавшая по форме шумовку для жарки каштанов.
Они заточили и отполировали другой конец. Я смел со стола все, что там было, поставил шары, попробовал различные удары и вздохнул:
– Не знаю, не знаю, ему чего-то не хватает.
– Бильярд, как и женщины, требует нежности, – заявил Перет, в чьей голове иногда рождались здравые идеи.
На острие натянули наконечник из каучука и прибили его крошечными гвоздиками. А Рамон, один из череды гениев, о которых забывает история, предложил натереть наконечник сверху гипсовым порошком.
Мы вернулись к столу; все пайщики «Каталонской коммерческой компании», включая Перета, сгрудились вокруг меня. Ими владели такое любопытство и воодушевление, что я чуть не рассмеялся.
Я попробовал все виды ударов: длинных, коротких и боковых. И ни разу не сделал misto[155]. (Не знаю, как перевести это слово с каталанского, придумай сама или оставь как есть.) Острый и покрытый гипсовым порошком конец позволял мне изобретать новые удары.
Теперь никакой противник не был мне страшен. С такой булавой я уподоблялся артиллеристу двадцатичетырехфунтовой пушки, которому предстоит сражаться с зеленщиком, вооруженным ножичком для овощей. Я отвесил им поклон:
– Великолепно. Господа, это само совершенство.
Клянусь, я был взволнован до глубины души. И вся «ККК» тоже, а Перет обнял меня и со слезами на глазах высказался от имени всех присутствующих:
– Марти, мальчик мой! – Тут он высморкался, пока остальные предавались эмоциям и хвалили меня, и добавил более серьезным тоном: – Ты сам знаешь, что совершенство дорогого стоит. И поскольку мы создали для тебя эту булаву, ты нам должен выплачивать двадцать процентов от всех своих будущих доходов.
Я хотел было возразить, но они мне не позволили:
– Вместе мы совершим много подвигов! Тебе понадобятся хорошие помощники, чтобы найти партнеров для игры на крупные суммы. А сейчас нам пора в «Ла Леону».
На протяжении всей жизни мне всегда были противны два сорта людей. Во-первых, те, кто любит деньги ради самих денег, а во-вторых, те, кто их ненавидит просто за то, что это деньги. Что в них плохого? Плохо, когда у тебя их нет. С чего это я сейчас заговорил о деньгах? А, да, потому что заработал уйму денег, целую кучу. В бильярд играют богачи, и, когда в городе заговорили о том, что в зал «Ла Леона» наведывается исключительно талантливый игрок, они выстраивались в очередь, чтобы со мной потягаться. А я их разорял одного за другим.
В самых лучших игорных домах, каким была и «Ла Леона», ставки делались при помощи фишек в форме раковин, которые при входе в зал и выходе на улицу обменивались на наличные деньги. Они отливались из свинца и были размером с половинку грецкого ореха; производило их само заведение. На плоской части фишки было довольно примитивное изображение профиля львицы, поднявшейся на задние лапы.
Деньги никогда меня особенно не привлекали, но должен признаться: последнее заработанное очко пробуждало во мне алчность. Дзинь! Перет протягивал наш кошель проигравшему, и тот наполнял его ракушками согласно предварительному уговору. Пять, десять, пятьдесят – в зависимости от условий. Потом мы направлялись к распорядителю «Ла Леоны», и тот менял наши фишки на настоящую звонкую монету.
Очень скоро весь город уже знал обо мне. Вообразите, как неожиданно было видеть человека, который играет перевернутой булавой. И вдобавок этот никому не известный раньше юнец придумывал новые ходы, заставляя шары двигаться весьма причудливым образом. Когда вокруг меня собиралось много зрителей и мне хотелось их осчастливить, я делал так, чтобы шар ударил по Королю трижды. Сначала Порт, бортик, колокольчик – и одно очко уже было у меня в кармане. Но шар катился дальше, отскакивал от бортика и возвращался к Королю – дзинь, а потом ударялся о другой бортик, и тут раздавался третий дзинь. Дзинь, дзинь, дзинь! Под взрывы хохота присутствующих Перет провозглашал:
– Троекратное ура королю Карлосу!
(Напоминаю тебе, моя любимая и страшненькая Вальтрауд, что в 1708 году Каталония вела войну против Филиппа Пятого, которого мы на каталанский манер называли Felip Cinquè, потому что наша страна встала на сторону короля Карла, которого по-каталански произносили «Карлес Третий». Отсюда и шутка Перета.) Людям всегда нравится следить за игрой, если в ней делаются крупные ставки. Кроме того, поскольку посмотреть на мою игру приходило все больше зрителей, многие по-настоящему увлеклись бильярдом. Я не отдавал себе отчета в собственной популярности, пока однажды, сидя в таверне, не услышал беседу за своей спиной. Кто-то рассказывал приятелям: