Он не мог ожидать, что я приберег особый разработанный мною ход. Некоторое время назад я обнаружил, что, подняв задний конец булавы над головой на манер копья Сант-Жорди, когда тот убивает дракона, и нанося удар сверху, мне удавалось заставить шар прыгать по-лягушачьи в нужном мне направлении. В честь Вобана я назвал этот прием «удар а-ля Рикошет». (Позволь мне просветить тебя, моя не слишком образованная Вальтрауд: в артиллерии этот прием состоит в том, чтобы зарядить пушку двумя третями от обычного количества пороха. В таком случае сила взрыва меняется и ядро летит не прямо, а прыгает, как лягушка, что очень удобно, когда надо уничтожить пехоту противника, защищающую бастион.) Так вот: этим способом мне удалось миновать шар Кондотьера, пройдя над ним, словно по мостику. Мой шар перескочил через препятствие, опустился на сукно, вошел в Порт, отскочил от одной его стороны, потом от другой – и дзинь! У Суви-молодца очко в кармане: сорок одно.
Публика сходила с ума. Улыбка не сошла с лица Кондотьера, но как будто заледенела. Я понял, что мой ход застал его врасплох. Наверное, у него мелькнула мысль: «Ну и что мне теперь делать?» Он растерялся.
Мы продолжали играть, но теперь предчувствие победы меня окрылило. У него было еще сорок три очка, а я уже набрал сорок восемь. Зрители вопили как сумасшедшие: одни восторгались, а другие (поставившие на победу Кондотьера) ругали меня, чтобы испугать, на пяти или шести разных языках. Ха-ха! Они могли кричать сколько угодно: я решил заполучить последние два очка за два хода, и ни одним больше.
И здесь я должен рассказать об одной детали: при всей своей кажущейся незначительности она повлияла на дальнейшее развитие событий.
Il Condottiero Puce пришел на поединок в роскошной шелковой рубашке наивысшего качества. Чтобы рукава ему не мешали, он закрепил их золотыми браслетами на запястьях. А я просто закатал рукава выше локтей. Когда Кондотьер заметил на моей руке татуировки, отмечавшие прогресс в изучении инженерного дела, он бросил на меня странный взгляд. Ход был его, но мой соперник, поднявшись со стула, направился не к столу, а ко мне и сказал мне на ухо нежно, притворно безразличным тоном:
– Для этого старались твои святые учителя. Для этого посвящали тебе свое время и отеческую любовь. Для того чтобы ты использовал их уроки в этом гнусном притоне.
Случись такое сейчас, я бы просто съел этого болтуна Кондотьера с потрохами, но тогда его ядовитые речи больно ранили меня, мальчишку. Меня словно громом поразило, и сначала я закатил глаза, а потом бросил на него взгляд, полный ненависти, и произнес, цедя каждое слово:
– Что вы сказали?
– Стены твоего города обрушатся на его жителей, а ты тут предаешься пороку.
Он подошел к столу, сделал неудачный ход и сел.
Я клянусь вам, что пошатнулся, когда поднялся на ноги. Прием, который мой противник использовал, был мне совершенно ясен, однако достиг желаемого результата. Выходит, Кондо знал, что означали пять Знаков на моем обнаженном предплечье, потому что, возможно, он тоже обучался у какого-нибудь знатока полиоркетики. В Базоше мне объяснили, что первая современная школа фортификации была основана в Италии. Но узнать, имею ли я дело с Отмеченным, никакой возможности не представлялось, потому что рукава скрывали его запястья. На самом деле, его подготовка никакого значения не имела: важно было то, что происходило в моей душе.
Несмотря ни на что, я направился к столу. Его желтоватое сукно казалось мне безбрежной пустыней, а в голове у меня роились вопросы. Почему я должен играть? Зачем? В бильярде нет никакого смысла, он не приблизит меня к Слову. Я обвел взглядом зал, и сотни людей, вскочивших со своих мест и орущих хриплыми голосами, показались мне просто роем цикад. Однако я ударил по шару, и колокольчик звякнул – очко. Сорок девятое. Гвалт зрителей, сделавших свои ставки, стал громче. Еще одно очко – и все будет кончено.
Кондотьер сделал ход и снова промазал. Не думаю, что теперь это его волновало. Направляясь к своему стулу, он прошел мимо меня, и его пухлые губы коснулись моего левого уха.
– И для этого тебя обучали лучшие люди этого мира? Чтобы ты превратился в жалкого ярмарочного шута?
Я, которого обучил сам великий Вобан, превратился в «ярмарочного шута». Чем громче ревела толпа, тем более далекой и чуждой казалась мне эта обстановка. Несколько лет меня учили уважению к жизни, ее защите, а я здесь тратил свой талант понапрасну. И ради чего? Просто так. Вобан и другие учителя в Базоше подвели меня к пониманию истины. А что делал теперь я? Вместо того чтобы открыть ее и использовать для людей, я только катал палкой шарики.
Я продолжал сидеть на стуле. Судье пришлось кричать, чтобы я расслышал его слова в гвалте тысячи голосов:
– Сеньор! Сейчас ваша очередь.
Поскольку я не двинулся с места, он подошел ко мне так близко, что его красная физиономия оказалась рядом с моим лицом, а наши носы чуть не коснулись друг друга, и снова закричал:
– Будьте любезны, сеньор. Сейчас ваш ход!
Мне пришлось трижды проглотить слюну, чтобы произнести:
– Нет, не мой. Здесь мне не место.
Бедняга посмотрел по сторонам, не понимая, что происходит, а потом попытался уговорить меня, хотя это не входило в его обязанности:
– Сеньор! Вам осталось только один раз коснуться Короля, и партия у вас в кармане. Шары расположены очень удачно; я наблюдал за вами и уверен, что вы можете заработать это очко даже с закрытыми глазами.
Игорный дом «Ла Леона» был прямой противоположностью Сферического зала в Базоше, куда я заходил тысячи раз, чтобы мои чувства обострились. Какой в этом смысл? Почему мне приходится слушать вопли возбужденной толпы? Я сам способствовал тому, что эти люди так разгорячились, объятые страстью наживы, хотя мог воспользоваться наукой Базоша для добрых и полезных дел. Вместо этого я добровольно унизился до роли дрессированной мартышки, которая ловко орудует булавой.
Все зрители – за исключением Перета – орали, пытаясь вывести меня из оцепенения. А он кивнул своим дружкам, и веселые ребята из «ККК» поднялись и направились к выходу.
– Сеньор, я вас умоляю, встаньте! – не прекращал своих стараний судья. – Если вам не угодно сделать ход ради своего кармана, сделайте его ради чести. И если вам не нужна слава, спасите по крайней мере собственное достоинство. И имейте в виду, что я рискую своим положением.
Вокруг нас ревела толпа. Весь зал «Ла Леоны» казался бомбой, готовой взорваться. Я бесконечно долго молчал, а потом посмотрел на него и прошептал голосом провинившегося ребенка:
– Em sap greu. («Мне очень жаль» по-каталански.)
Итальянцы не могли расслышать наших слов, но поняли, чтó произошло. Знаменосец замахал своим вымпелом, а музыканты, сменившие теперь свои трубы на огромные морские раковины, вскочили на стол, и в зале раздался гулкий победный рев. Остальные участники свиты Кондотьера бросились к нему с объятьями и подняли коротышку на плечи с криком:
– Vincitore, vincitore!
С трибун, занятых его противниками неслось в ответ:
– Жулики! Жулики!
Обеим сторонам нельзя было отказать в правоте. Кондотьер не смог набрать пятьдесят очков, необходимых для победы. Но и у меня их тоже не было и, хотя мне не хватало только одного, я, по всей видимости, не собирался его зарабатывать. Никогда раньше игроки не отказывались от игры, поэтому даже судья не знал, как ему поступить в таком случае. Итальянцы оказались очень сообразительными и решили сами форсировать события.
– Vincitore, vincitore! – кричали они, словно игра уже завершилась
– Жулики! Жулики!
Через несколько дней по городу прошел слух, что партию действительно с самого начала подстроили, чтобы подарить победу Кондотьеру Блохе, но я из гордости решил продемонстрировать, кто на самом деле более искусный игрок.
Стоит признать, что итальянцы со своими раковинами на бильярдном столе были воплощением наглости. Они приписывали себе победу, которую пока никто еще им не присудил, и это так возмутило публику, что в них полетели огрызки яблок, мелкие монеты и всякий хлам, попавшийся зрителям под руку.
– Жулики! Жулики!
– Vincitore, vincitore!
Судья-англичанин замахал руками, пытаясь что-то сказать, но было слишком поздно, а обстановка уже чересчур накалилась. Ему не дали говорить. К тому же его лысая голова цвета спелой тыквы оказалась прекрасной мишенью, и у всех чесались руки попасть в цель. А отличительная черта всех драк в закрытых помещениях состоит в том, что у стульев прорезываются крылья.
В душах людей кроется инстинкт, который только и ждет случая проявиться: желание бросать тяжелые предметы в лицо ближним. Как я уже говорил, хозяева «Ла Леоны», чтобы использовать пространство вокруг стола, прямо под трибунами, поставили там ряды стульев. И минуты не прошло, как они взлетели в воздух. Дюжины стульев с треском разбивались тут и там – в первую очередь о головы бедного англичанина и итальянцев, которые выдержали бомбардировку огрызками, но были сражены наповал стульями, как последние идиоты.
И за этим скверным началом последовало еще более скверное продолжение, потому что сквозь стоны раненых итальянцев, треск летающих стульев и проклятья пробивался шум, возникший за пределами большого зала, у самых дверей игорного дома.
Со своего места у самого стола я не видел происходящего, но очень скоро приглушенные возмущенные крики сменились неясным гулом потасовки и воплями. Только через три дня Перет набрался смелости и рассказал мне, что случилось.
Как вы помните, увидев, что обстановка накалилась, старик и его приятели из «Каталонской коммерческой компании» незаметно удалились из игорного дома, но очень скоро вернулись. Естественно, они не собирались меня выручать, а хотели получить свой выигрыш. Перет первым потребовал астрономическую цифру, а за ним в очередь выстроились в цепочку восемь пожилых людей, которые делали вид, что друг друга не знают: они посвистывали, глядя на потолок, и каждый нес огромный кошель, в котором уместился бы молодой барашек. Эти кошели были до отказа набиты свинцовыми фишками, поэтому кассиры, естествен