– Все кончено, – сказал я. – Я поставил все свои деньги на себя самого и все проиграл. Даже на мазь у меня нет денег. К тому же за мной могут прийти какие-нибудь недовольные типы, чтобы бросить меня в море с камнем на шее. Будет лучше, если ты уведешь отсюда Анфана.
Амелис глубоко вздохнула и сказала:
– Ну и дурак же ты, Марти.
О бильярд! Что я говорил о нем раньше? А, да. Это не просто развлечение в часы досуга, а настоящее искусство, которое возвышает наш дух над страстями. Что за чушь.
IIБильярдная партия, которая должна была обеспечить мир во всем мире(Версаль, 1710 год)
Время – непостижимое измерение. Что такое время? Нам известно только одно: как бы неподвижны мы ни были, оно всегда несет нас куда-то.
После партии с Il Condottiero Puce у меня оказались сломаны семь или восемь костей. Несколько недель я передвигался только от кровати до ночного горшка, и то с большим трудом. И однако, я могу заявить следующее: из всех эпидемий, ранений и переломов, которыми богата моя долгая жизнь, именно эти побои я вспоминаю с благодарностью, потому что мой вынужденный отдых излечил меня от высокомерия.
У меня нет слов, чтобы описать усердие Амелис. Я спрашивал себя, за сколькими людьми ей приходилось ухаживать до меня. Наверняка она никогда этим не занималась, но теперь обрабатывала мои раны и меняла бинты. По ночам я не мог даже ворочаться в постели, и Амелис к этому приспособилась: она клала голову мне на плечо и накрывала рукой мой член. «Каталонская коммерческая компания», к ее чести следует отметить, раскаивалась, что затеяла свой «гениальный ход», и содержала меня вплоть до выздоровления за счет мастерской. А к моей чести надо сказать, что я не стал убивать их, как бы мне ни хотелось взяться за топор, а убивал только время. Наконец я более или менее поправился. Наступили месяцы бедного и размеренного, но вполне счастливого существования, потом прошел год, затем пошел второй. Люди обо мне забыли. Время успокаивает страсти, и я смог вернуться в игорные дома, но никогда не соглашался на партии, которые могли вызвать споры. Я обыгрывал только отъявленных лопухов и побеждал их всегда с разницей в одно очко, чтобы они не испытывали унижения. (Не стоит и говорить, что я мог обыграть их вчистую.) Мои выигрыши уменьшились, зато я не рисковал и зарабатывал только «на жизнь», как это говорится обычно.
У барселонцев, по крайней мере у простолюдинов, в то время была отвратительная привычка оставлять входную дверь открытой весь день. Летом в доме было свежо, а зимой хозяева могли приветствовать соседей, проходивших мимо. Бояться таким беднякам, как мы, было нечего: даже самый ловкий вор не сможет украсть у тебя несуществующее добро. Единственную опасность составляли последние обиженные зрители нашего поединка с Кондотьером Блохой, которые не смогли получить свои деньги и желали моей смерти. Я тысячу раз просил своих близких закрывать дверь, но со временем тревога улеглась.
Однажды мы обедали в своем полуподвале при распахнутой настежь двери, когда туда заглянули какие-то типы, вооруженные кольями и палками. Было их ровно десять. Один из непрошеных гостей спустился по трем ступенькам, присмотрелся и спросил:
– Здесь проживает некий Сувирия? Марти Сувирия?
Мы здорово струхнули. Зачем они меня ищут? Кто знает: в мире бильярда встречается много злопамятных персон. Амелис и Анфан завизжали, а я, не придумав ничего более оригинального, поспешил спрятаться под кровать. Перет вообще отрицал мое существование.
– Он умер! – орал он, воздев руки к небу. – Бедняжку унесла страшная болезнь печени! А был он такой молоденький!
Наш гость вздохнул и сказал:
– Вы уверены? Вот незадача, нам придется возвращаться обратно с тем же самым грузом. Опять переходить границу! Мне пришлось нанять десять человек, чтобы обеспечить нашу безопасность: сейчас не время странствовать по дорогам. Кого только там не встретишь: испанцев, французов, солдат Альянса, а то и того хуже – отряд микелетов, которые неизвестно за кого сражаются. Хорошо еще, что дорогу на север пока не затронули военные действия. Ну, счастливо оставаться.
По его речи стало ясно, что это не наемный убийца. Я вышел из своего укрытия:
– Погодите. Вы говорите о французской границе?
– Да, сеньор, – удивился он, увидев меня. – На самом деле, мне поручили перевезти этот груз по ту сторону границы, в Перпиньяне[161]. Но отправили его откуда-то с севера Франции – кажется, из города под названием Базох или что-то в этом роде.
Я понял, что речь идет о Базоше, и представился гостю.
– Но разве вы не умерли? – удивился тот. – Как это понимать?
Его спутники внесли тяжелый сундук. Посланец сначала протянул мне квитанцию и, когда я расписался в получении, вручил письмо и ключ от сундука.
Перет, Амелис и Анфан сгорали от нетерпения. Им хотелось, чтобы я немедленно открыл сундук, но я предпочел сначала прочитать письмо.
Его написал мой добрый приятель, глуповатый и любезный Бардоненш. Он извинялся за то, что не смог приехать ко мне лично. Дочитав, я в изумлении опустился на стул и протянул ключ Амелис:
– Откройте.
Маркиз завещал мне тысячу французских ливров. Таковы качели судьбы: даже после смерти маркиз де Вобан заботился обо мне.
Не стоит и говорить, что, увидев такую огромную сумму денег, мои домашние запрыгали, как лягушки, только я один пребывал в задумчивости. Амелис присела мне на колени и спросила:
– Почему у тебя такое лицо?
Я не хотел делиться с ней воспоминаниями о Базоше, потому что к тому времени уже забыл Жанну и теперь хотел забыть об инженерном деле. Но даже в подобных обстоятельствах никому не нравится оживлять в памяти некоторые сцены прошлого, и, чтобы оправдать выражение своего лица, я рассказал только об одной части послания:
– В письме мой старый друг Антуан Бардоненш, который прислал этот сундук, просит меня встретиться с ним в Перпиньяне. Ему, наверное, пришлось долго хлопотать, чтобы переправить нам это сокровище, и теперь я не могу ему отказать.
В ту ночь я не мог сомкнуть глаз. Я пытался придумать, как использовать эти деньги, и размышлял о путешествии в Перпиньян, за линию фронта бурбонских войск. В своем письме Бардоненш не говорил открыто о цели моего путешествия, – возможно, он не хотел меня скомпрометировать, если конверт окажется в руках какого-нибудь дурно воспитанного офицера Альянса. Но почему он был так уклончив: что ему надо было скрыть и чего он хотел от меня? Я стал совершенно никчемным человеком. Может быть, мне было написано на роду превратиться в короля военной инженерии, но сейчас я не годился даже в шуты бильярдного зала.
Анфан урчал во сне, как котенок, а Амелис не спала. Я спросил ее:
– В тот вечер, когда я шел на поединок с Кондо Блохой, тебя снедало недоброе предчувствие. А сейчас ты ничего не ощущаешь?
– Сегодня я предчувствую только что-то хорошее, – ответила она уверенно. – Ничего с тобой в дороге не случится, ты вернешься, и мы будем счастливы. Даже счастливее, чем сейчас.
Ее способность к провидению иногда внушала мне страх, но сейчас послужила утешением. В день отъезда я дал ей ключ.
– Никогда с ним не расставайся. Расплатись с лавочниками, которым мы задолжали, и дай немного денег друзьям из «ККК» за их помощь в последние месяцы.
В прощаниях нет ничего хорошего, кроме осознания того, что нам есть с кем прощаться. Амелис была права: я должен непременно вернуться в наш полуподвал, и никакая сила мира не сможет мне помешать.
Мне не стоило большого труда добраться до Перпиньяна и встретиться с Бардоненшем. На самом деле, пересечение границы оказалось проще и безопаснее всего остального моего путешествия, поскольку обе стороны не хотели препятствовать скудному обмену товарами, который еще сохранялся, а солдаты в основном занимались муштрой. Последний городок, где стояли части Альянса, и первую деревню, занятую французами, разделяли сорок километров ничейной территории, поэтому стычек между противниками здесь практически не случалось.
– Мой дорогой Сувирия! – Увидев меня в Перпиньяне, Бардоненш сразу бросился ко мне с объятиями. – Я бы непременно вручил вам наследство маркиза сам, но это оказалось невозможно. Я запросил пропуск у командующего войсками Альянса в Фигерасе[162] и объяснил, что причина моей поездки сугубо личная. И вы, наверное, не поверите, но мне отказали, объяснив это военным положением. Невероятно! Как может один противник не доверять словам другого? До чего мы тогда дойдем!
Эта речь замечательно отражала благородный характер Бардоненша, который немного отстал от своей эпохи. Ему представлялось чрезвычайно странным, что в разгар мировой войны командир войск Альянса не позволил ему, французу и офицеру вражеской армии, прогуляться по городу, где проживал тогда Карл Третий, сделавший Барселону временной столицей своего королевства. Бардоненш не желал и не мог понять, что времена учтивости давным-давно миновали.
Он поинтересовался, почему я спешно покинул Тортосу полтора года назад, когда город капитулировал, и мне пришлось немного приврать, сказав, что я помчался домой, поскольку получил известие о смертельном недуге отца, единственного моего родного человека, еще остававшегося в живых, и отказался от блестящей карьеры под французскими знаменами. Вероятно, мне следовало попросить отпуск из армии Монстра, признал я, но в тот момент я от отчаяния забыл обо всем. Вы сами понимаете, что в моих речах было гораздо больше лжи, чем правды.
– О, я прекрасно вас понимаю, – сказал этот наивный от природы человек. – Если мы кого-то должны уважать и слушаться, так это отца. На самом деле это мой отец вызвал вас сюда, а не я.
Я попросил его объяснить, в чем дело.
– Смотрите сами. Вам, наверное, известно, что мой отец занимает важный пост. Он богатый маркиз, влиятельный политик и безупречный патриот. Его очень беспокоит ход войны. Я о таких вещах никогда не размышляю; мне кажется, что думать должны лошади, поскольку у них головы больше. Однако, по мнению моего мудрого отца, Франция вступила на опасный путь. – Бардоненш широко раскрыл глаза и спросил меня, откровенно желая, чтобы я его про