стократки и поэтому всегда сажает в свою карету, – это сам король Людовик!
Маркизе де ла Шеврез стало дурно, и она опустилась на диван, скрестив руки на груди.
– Не теряйте ни минуты! – велел я остальным дамам. – Я займусь маркизой, а вы бегите в лесок к шевалье Бардоненшу и умоляйте его умерить пыл и пожалеть соперника. Постарайтесь убедить вояку не вынимать шпагу из ножен, иначе маркиз де ла Шеврез погибнет! Антуан Бардоненш любезный кавалер, он не устоит перед напором четырех милых дам.
Одной рукой я обнял маркизу за талию, а другой стал обмахивать ее платком. Четыре дамы направились к выходу, чтобы выполнить мой приказ, но я остановил их и добавил:
– Совсем забыл! Шевалье Бардоненш – очень интересный мужчина! И вдобавок неженатый. Та из вас, которая завоюет его сердце, сможет покинуть Версаль.
Несмотря на порученное им неотложное дело, они весело рассмеялись хором и ответили:
– Но, месье, нас четверо, а ваш шевалье Бардоненш только один. Он не может жениться на четверых.
– Вот незадача, – задумался я, держа маркизу в объятиях. – Ну ладно, я дам вам совет, о котором вы меня просили. Вы хотите избежать несчастья в замужестве? В таком случае исполнению вашего желания мешает только одно – девственность, а возможность потерять ее – в ваших руках. Или, вернее, между вашими ногами.
– Какой вы шутник! – Они засмеялись еще звонче.
– Это вовсе не шутка! – И я привел им свои доводы: – Для простолюдинок девственность – их единственное достояние, а для вас – единственное препятствие. Если вы ее лишитесь, претенденты потеряют к вам интерес и вы избегнете угрозы мужа-тирана. Однако вы останетесь дочерями аристократов и будете жить, богатые, счастливые и свободные, до конца своих дней. У вас будет столько любовников, сколько вам захочется, и никто вас не осудит. Возможно, во дворце будут шептаться за вашими спинами, но какое это имеет значение? Насколько я успел увидеть, здесь никто не избегает хулы, а поэтому добродетель – только помеха.
Они смотрели на меня блестящими глазами и нерешительно улыбались, как люди, которые, неожиданно получив добрые вести, никак не могут поверить своему счастью.
– На самом деле, – продолжил я, – если вас лишат чести мужчины не слишком знатные, тем лучше. Когда это станет известно, все претенденты оставят вас в покое и вы сможете по-прежнему встречаться и устраивать веселые вечеринки в частных домах.
Дамы дружно захихикали, им было весело и немного стыдно. Следует иметь в виду, что и мои разглагольствования, и их реакция объяснялись в первую очередь винными парами, которые клубились в наших мозгах и телах. При подобных обстоятельствах мне показалось совершенно естественным советовать им потерять девственность и опозориться, а они всерьез восприняли мои слова как руководство к действию. На праздниках человек часто заводится, а на пышном празднике, какой могут позволить себе в Версале, он и заводится по-версальски. Женщины побежали в парк, и мне почти стало жалко тех мужчин, которые могли попасться им на глаза.
Мы с маркизой остались вдвоем: она лежала на диване, а я сидел рядом. О, как очаровательны зрелые женщины! Ее грудь стеснял корсет, и ткань скрывала две стыдливые дыни. Deu meu, quins pits![169] (Нет нужды переводить эти слова.) Маленькая пуговка служила замком на ее лифе, и мне казалось, что в любую минуту она взлетит в воздух, точно ружейная пуля.
– Вы разрешите мне задать один вопрос? Я хотел бы знать, почему все сразу понимают, что я в Версале новичок.
– А вы как думаете, мой юный друг? – ответила маркиза, которая еще не оправилась от удара и тяжело дышала в моих объятиях. – Потому что, стоит вам повстречаться с какой-нибудь дамой, ваш взгляд сразу устремляется на ее декольте.
Есть вещи, которые я не смогу понять никогда. Если женщина обнажает грудь до самых сосков, почему она удивляется, когда мужчины любуются этой картиной? И тут я не смог сдержаться и решился на самый естественный в данной ситуации поступок: задрал ей юбку и вставил пистон. Если бы ей это не понравилось, она бы мне об этом сказала.
– Vous êtes un enfant, vous êtes presque un enfant![170] – верещала она сначала.
В таких случаях лучше всего притвориться глухим и продолжать атаку. Когда весь мой член оказался внутри, у нее не осталось сомнений в том, что рядом с ней отнюдь не мальчишка. Правда, она повернула голову и спокойно сказала:
– Monseigneur, умоляю вас.
Ага! Заметили, как она теперь заговорила? Однако потом маркиза добавила:
– Отверстие, которое вы выбрали, предназначено не для входа, а для выхода.
Я на мгновение замер и произнес первое пришедшее мне в голову оправдание:
– Bon, c’est un autre bouquet[171].
И я продолжил свою атаку; мои бедра двигались, как локоть безумного скрипача, а она кричала, словно мученица, отданная на растерзание львам. Наверное, мы потеряли голову от страсти и почему-то оказались у самого окна. Я так прижал даму к стеклу, что оно разбилось вдребезги, а бедная маркиза согнулась пополам и повисла на оконной раме. Осколки полетели вниз со второго этажа и со страшным звоном рухнули на каменные плиты. До нас донесся жуткий визг, словно убивали борова. Я немного высунулся наружу и увидел какого-то господина, который корчился на земле: его голова, шея и плечи были утыканы стеклянными остриями.
Ко мне вернулась способность мыслить, но, вероятно, не полностью, потому что я спросил:
– Ну и дела. И это все натворили мы?
– Уходите отсюда немедленно! – сказала испуганная маркиза, которая сразу пришла в себя. – Я сама этим займусь.
Чем больше мне хотелось вести себя пристойно, тем больше все запутывалось. Я начал с кражи дверного молотка, а теперь меня могли обвинить в попытке убить человека. Ни во дворце, ни в садах не было мне спасения, повсюду меня подстерегали опасности. И тут на моем пути возник Бардоненш-отец.
– А, сеньор Сувирия! Наконец-то я вас нашел; мои слуги искали вас повсюду. Куда вы запропастились?
– Возможно, я могу сообщить вам важную новость: ваш сын собирается убить одного аристократа, двух его свидетелей, двух слуг и любого, кто окажется на его пути.
Бардоненш-отец вылупил глаза от изумления:
– Что вы такое говорите?
– Я, естественно, пытался его урезонить, потому что крошить людей в королевских садах нехорошо. Но вы сами знаете, сеньор, насколько для вашего сына важны вопросы чести.
– Черт возьми! – зарычал он. – И за какие грехи мне достался такой неуемный сын? Вечно он задирается!
– Все это случилось потому, что некий маркиз де ла Шеврез выразился довольно неуважительно.
– Что вы сказали? – прервал меня он. – Де ла Шеврез – это ключевая фигура в нашей игре! Если он получит даже самую незначительную царапину, мы пропали! Я пытаюсь спасти Францию от войны, а этот дурак Антуан хочет разрушить пирамиду моей дипломатии!
Он вынудил меня проводить его в лесок. Мы потрусили туда в сопровождении всех слуг, из которых можно было создать небольшую армию, и появились на сцене как раз вовремя, чтобы предотвратить кровопролитие, крупное сражение и массовое совокупление.
Взъяренный Бардоненш-сын готовился проделать в де ла Шеврезе больше дыр, чем в терке для сыра. И, словно этого было недостаточно, все слуги де ла Шевреза и Бардоненша начали потасовку. Имейте в виду, что прислуга аристократа таскает за ним целую кучу разнообразных предметов: дождевые зонты и солнечные зонтики, складные стулья, тазы, кувшины с водой на тот случай, если их господину придет в голову освежить руки или лицо, и даже лимоны, чтобы при необходимости приготовить лимонад. Так вот: теперь они использовали все эти предметы в качестве оружия. Металлические тазы прогибались от ударов о крепкие затылки, стулья и зонты служили дубинками и копьями, а кувшины и лимоны – снарядами. Мне показалось особенно любопытным, что слуги обеих сторон чрезвычайно уважительно относились к присутствующим аристократам, словно их там и не было. А Бардоненш, де ла Шеврез и их секунданты тем временем были настолько заняты словесным выяснением отношений, что их совершенно не интересовало, что делают слуги, которых, кстати сказать, они не считали за людей. Хуже всего приходилось Жаку: его не знал никто и поэтому лупили и те и другие. Бедняга ползал по земле среди целого леса ног, то и дело получая подзатыльники, но не мог подняться и убежать.
Завидев меня, он взмолился:
– Граф Репейника и Каштана, пожалуйста, помогите!
Вдобавок в этой заварухе участвовали четыре дамы, забывшие о целомудрии: они бесстыдно приставали к дерущимся слугам, которые тщетно пытались от этих хищниц отделаться. Но дамы набрасывались на их тела, словно пираты, берущие корабль на абордаж. Пьяная компания женщин отличается от мужской: решив применить насилие, они уподобляются стае гиен, выбирающих самые уязвимые участки тел своих жертв, и их победные крики внушают ужас.
Отец Бардоненша, который казался единственным здравомыслящим человеком при этом дворе, властно поднял руку:
– Прекратите немедленно это сумасшествие, и мужчины, и женщины!
Когда все немного притихли, он сказал:
– Вы должны со мной согласиться: честь можно защищать, не проливая крови.
– Но мы с этим не согласны! – закричали этот идиот де ла Шеврез и его приспешники, которые до сих пор не поняли, на кого напали, рискуя своей честью, здоровьем и жизнью.
Бардоненш, который в присутствии отца вел себя еще ребячливее, чем обычно, умолял папашу разрешить ему в мгновенье ока расправиться с врагами.
– Замолчи! – приказал ему отец, а потом обратился к остальным: – Имейте в виду, что применять насилие во владениях самого короля не просто неучтиво – это считается оскорблением величества.
Его властный голос возымел действие, а после своей угрозы он, как истинный дипломат, сделал предупреждение и предложил выход из создавшегося положения: