– Послушай, друг мой, встань на мое место, – сказал он де ла Шеврезу. – Ты не знаком с этим человеком, потому что он все время участвует в военных походах, но это мой сын и самый лучший фехтовальщик Франции. Какая мне выгода от вашей дуэли? Если он убьет тебя, я потеряю друга, а если жестокая случайность позволит тебе выйти победителем, я потеряю сына. Кроме того, мы можем решить спор гораздо более мирным способом. Если ты разрешил своим соперникам выбирать оружие, почему бы тебе теперь не выбрать игру? Я готов поставить против тебя тысячу лир.
– Тысячу лир? И игру могу выбрать я?
Заменить дуэль чести какой-нибудь настольной игрой было так же глупо, как предлагать в качестве оружия мортиры. Но я тогда не знал, что за де ла Шеврезом шла слава заядлого игрока и безумного любителя играть на деньги. Из-за этого он не раз терял целые состояния, и только дружеские отношения с Монстром и влияние при дворе супруги, изображавшей из себя горшок с великолепным цветком в королевской карете, спасали его от полного разорения.
Стоило ему услышать такие слова, его глазки, прятавшиеся за опущенными веками, раскрылись, как круглые глаза осьминога.
– Я согласен, но я хочу сразиться с этим нахалом! – зарычал он, указывая на меня пальцем. – И нечего предлагать мне игры постоялых дворов и кабаков, в которых можно жульничать и обманывать. Я требую присутствия судей и свидетелей и хочу играть в самую благородную из игр, придуманных человечеством! В бильярд!
Последняя пробежка до леса окончательно расстроила мой бедный желудок, и я наконец почувствовал, как отвратительная кашица подступает к самому горлу. Если раньше я не мог облегчить свои страдания, то теперь – в самый неподходящий момент – им неминуемо должен был настать конец.
Де ла Шеврез подошел ко мне, столь же разъяренный, сколь удовлетворенный принятым решением.
– Как вам мое предложение, наглый самозванец? – сказал он. – Знакомо ли вам высокое искусство бильярда? Ну конечно нет, деревенщина! Никогда еще мне не представлялась возможность заработать тысячу лир так просто!
– Пожалуйста, не приближайтесь, – прошептал я, отворачиваясь.
– Ха! – расхохотался он мне в лицо. – Так я и знал! Вы такой трус, что не решаетесь вооружиться даже бильярдной булавой. Не пытайтесь скрыться!
Я действительно хотел скрыться, однако на сей раз мной владел не страх, как это случалось обычно, а состояние моего желудка. Де ла Шеврез, не понимая этого, преградил мне путь.
К этому моменту я уже потерял всякую способность говорить членораздельно и попытался отстранить его рукой, чтобы защитить от жидкой картечи. Наглый и спесивый де ла Шеврез встал прямо передо мной, уставил свой нос мне в лицо и воскликнул:
– Никуда вы не уйдете, пока наш спор не решат шары! Бильярд – это упражнение, которое позволяет определить, насколько человек владеет своими нервами и насколько развито его самообладание; это самый строгий и справедливый из судей и…
Завершить речь ему не удалось. Бедный де ла Шеврез.
Марти Сувирия, способный сдвинуть чашу политических весов! Так вот, знаете, зачем я на самом деле понадобился отцу Бардоненша? Я нужен был ему как герой битвы при Альмансе? Он хотел познакомиться с последним и лучшим из учеников великого Вобана? Как бы не так! До его ушей дошли слухи о моей славе бильярдиста, и поэтому он решил использовать мою булаву в политических целях. Его план состоял в следующем: я должен был сыграть партию с де ла Шеврезом, после чего тот будет вынужден поддержать позицию Бардоненша перед лицом Монстра.
Я даже не знаю, как мы оказались в уединенном зале, где Монстр и избранный круг его приближенных обычно развлекались игрой в бильярд. Слуги еще чистили камзол де ла Шевреза, испачканный жидкостью, извергнувшейся из моего желудка. Спор отца Бардоненша и маркиза доносился до меня откуда-то издалека, хотя нас разделяли всего два или три метра.
– Мне нужны не твои деньги, а твое мнение! – говорил Бардоненш-отец. – Если ты проиграешь с разницей в десять очков, измени свои взгляды. Помоги мне покончить с этой бессмысленной войной! Людовик ценит тебя, тебя и твою жену, и твоя точка зрения для него важна.
Бильярдный стол действительно был великолепен: красное сукно казалось гладким, словно шелковое, борта стояли прямо, точно шеренга гоплитов[172], а все углы были идеально прямыми. Такой стол в другой час наполнил бы счастьем мою душу бильярдиста, но сейчас рай виделся мне так: кровать и ночной горшок рядом с ней.
– Уй-уй-уй, мне ужасно плохо, – сказал я Бардоненшу, пока его отец с де ла Шеврезом обсуждали последние условия своего пари. – Антуан, ради бога, вызволи меня отсюда.
– Соберись с силами, мой друг! – старался подбодрить меня он. – Ты можешь спасти мир от войны всех со всеми! Мой отец знает, что делает. Ты должен только взять в руки булаву и победить де ла Шевреза. Ты же умеешь играть в бильярд, правда?
– Но сейчас я не в себе! – взмолился я. – Как я буду держать булаву? – Я приклонил голову к его груди и стал плеваться, кашлять, прочищать глотку и втягивать обратно в рот нити зеленых слюней, струившихся оттуда. – Антуан, я тебя умоляю: отмени игру! Придумай что-нибудь. Или еще лучше: проткни этого де ла Шевреза шпагой. Нет! Лучше сразу двумя.
Кто-то тихонько постучал мне по спине. Я обернулся и увидел Жака.
– Господин граф Репейника и Каштана, могу ли я поговорить с вами одну минутку?
Ради того, чтобы удалиться от стола хотя бы на полметра, я готов был предоставить аудиенцию даже блохе.
– Чего ты от меня хочешь? – спросил я, пошатываясь.
– Видите ли, месье, я заметил, что вы очень приятный человек. По правде говоря, вы не слишком похожи на аристократа. Дело в том, что у меня есть друг, художник-рисовальщик. Для него было бы очень важно, если бы вы разрешили ему делать зарисовки во время вашей игры. Он сможет это делать только в том случае, если кто-нибудь из присутствующих выразит свое согласие.
И действительно, за его спиной стоял юноша, по чьему виду можно было сразу догадаться, что он художник.
– О боже, и ради этой ерунды ты ко мне пристаешь? – сказал я Жаку. – Дай мне попить чего-нибудь холодного. Может быть, это мне поможет восстановить силы.
Он протянул мне стакан, и я осушил его сразу, сильно запрокинув голову. Но это оказалась не родниковая вода, а какая-то адская жидкость. Так как меня окружала вся великосветская компания, я предпочел проглотить напиток, а не выплюнуть. Потом я бросил испепеляющий взгляд на Жака.
– Что за проклятое зелье ты мне дал?! – с трудом выдавил я, потому что половина моего рта еще была полна шипящих пузырьков.
– Просто я подумал, что вам надо немного воспрянуть духом. Утверждают, что эта смесь напитков помогает восстановить силы.
– Но сейчас мне предстоит бильярдная партия, а вовсе не абордаж корабля, и я никакой не пират!
Я так быстро проглотил эту бурду, что меня одолела икота. Я икал, икал и снова икал. Но тут кто-то вложил мне в руки булаву и подтолкнул меня к столу.
– Напоминаю вам правила игры, – сказал Бардоненш-отец, обращаясь к де ла Шеврезу. – Если ты, мой любезный друг, проиграешь, то на следующем совете перед лицом короля должен будешь поддержать мое предложение, согласно которому Франция должна просить о заключении мира на достойных условиях.
– А если я выиграю, то тысяча лир у меня в кармане!
– Конечно-конечно, – успокоил его Бардоненш-старший.
Так началась наша партия; и если бы славный Суви-Длинноног ее выиграл, во всей Европе прекратились бы войны. Де ла Шеврез сделал первый ход и промазал. Его шар ударился о стенку Порта и остановился, не докатившись до Короля. О боже, как же плохо он играл! Неудивительно, что маркиз проигрывал целые состояния. Я повернул булаву, чтобы играть по-своему и, насколько сейчас помню, сказал себе, наклонившись над столом: «Давай, Суви, вперед – выиграй эту партию. Может быть, в конце концов порок обернется добродетелью». Я собрал последние силы и сосредоточился.
Правила в Версале отличались от правил игорных домов Барселоны. Здесь игрок, заработавший очко, имел право на дополнительный ход, поэтому наша партия оказалась короткой, и даже совсем коротенькой. Я взял булаву и ударил – очко. И очко, и очко, и очко, и очко, и очко, и очко, и очко, и очко. Девять очков: еще одно последнее – и победа будет за мной. А теперь представьте себе выражение лица этого дурака, маркиза де ла Шевреза. Он замер от удивления, не веря своим глазам, и широко разинул рот. В этой партии ему скорее досталась роль зрителя, а не игрока.
Какое странное ощущение я испытал в эту минуту! Войдите в мое положение. Все зависело от движения моего локтя, и только от этого. Если бы мне удалось нанести по шару удар так, как я это умел, колокольчик Короля прозвонил бы в десятый раз – дзинь! И движение моей руки, простое движение, повернуло бы внешнюю политику мировой державы на сто восемьдесят градусов.
Все было готово: судьба всего континента, миллионов людей застыла на кончике бильярдной булавы. И тут нас прервали. Вошел человек, которого мы не могли проигнорировать, – Монстр собственной персоной.
Он вошел в зал широкими шагами, почти так же, как умел ходить Суви-Длинноног, и воскликнул возмущенно:
– Бардоненш! Де ла Шеврез! Можно узнать, черт возьми, что это за скандал в моем доме? Объясните, и немедленно!
Монстр вырвал булаву из рук де ла Шевреза, и маркиз ответил на эту покражу глубоким поклоном. Людовик вращал булаву над головой, кипя королевской яростью:
– Вы все каким-то образом замешаны в этом безобразии! Не отпирайтесь!
Все присутствующие, как верные придворные, рассыпались в извинениях и выразили свое сожаление. Только Бардоненш-отец молчал, хотя выдержать взгляд Монстра, который сейчас к тому же страшно разъярился, мог только человек отважный.
Распекая присутствующих, Монстр оперся о борт стола свободной рукой: он согнул ладонь и коснулся сукна кончиками пальцев. Как многим ораторам, физическая опора помогала ему отстаивать свою точку зрения во время жаркого спора.