– Mon général! – обратился я к нему по-французски. – Наконец-то я вас нашел.
Я передал ему распоряжение оставить позицию, но он не понял ни одного слова из моей французской речи и, обращаясь к кому-то из своих бойцов, произнес на своем чеканном кастильском наречии:
– А что, черт возьми, здесь надо этому лягушатнику?
Я немедленно повторил свое донесение по-испански, с поклоном и улыбкой, которой обычно одаривают победителей:
– Это приказ от командования, mon général: вы с честью и достоинством выполнили свой долг, и вам дано разрешение отойти с позиции. Французские батальоны займут эту позицию до окончания борьбы с неприятелем.
Презрение генерала сменилось гневом. Он склонил голову набок и посмотрел на меня, прищурившись:
– Что мы должны сделать?
– Позвольте нам с ним разобраться, мой генерал! – вызвался один из солдат, потрясая ружьем с примкнутым штыком.
Я старался по-прежнему дипломатично улыбаться, но про себя подумал, что никогда не пойму этих военных.
Какого черта они артачатся? Ведь их подразделение понесло страшные потери. Я принес им добрые вести: они могут покинуть это жуткое место. И какова их реакция? Они угрожают выпустить мне кишки своими штыками.
Генералище набросился на меня. Его толстые щеки горели густым румянцем гнева. Он схватил меня за ворот рубахи, заставил меня посмотреть на усеянный трупами гласис и сказал:
– Смотри сюда! Смотри! Ты думаешь, этих ребят убили только для того, чтобы сейчас сюда явились французы и присвоили победу себе? Ты и вправду думаешь, что я позволю, чтобы генералы Альянса вручили ключи от города какому-нибудь кузену герцога Орлеанского?
Я сопротивлялся, движимый негодованием человека, который убежден в своей невиновности. И будь он трижды генералом, я не удержался и закричал:
– Вы воображаете, что я имею какое-то отношение ко всему этому безобразию? Отпустите меня, дуб вы этакий, я только передавал чужой приказ!
И действительно, мои слова возымели действие. Он посмотрел на меня, задумался на минуту, как следует обращаться с человеком, который отважился говорить с генералом в таком тоне, а потом воскликнул:
– Ну так передай тому, кто тебя послал, вот это!
Вероятно, ни один наблюдатель не видел, что случилось потом, ибо в противном случае действия генерала наверняка оказались бы запечатленными в хрониках осады.
Он с такой силой пнул меня под зад, что я только чудом не вышел на земную орбиту. Я пролетел над гласисом и несколько раз отскочил от земли, как мячик, увлекая за собой камни всех размеров и форм и трупы, которые при столкновении со мной начинали шевелиться, словно на краткий миг снова обретали жизнь.
Я вернулся в лагерь в разорванном камзоле, моя задница горела огнем от удара генеральского сапожища. Меня оскорбили и унизили, и ярость во мне вскипела, когда я увидел давешнего французского офицера.
– Ну что? – осторожно поинтересовался он. – Как вы выполнили свою задачу?
Тут-то я понял, почему на бастион послали меня. Никто из них не осмелился передать этому типу приказ оставить позицию, и, чтобы избежать неприятностей, туда отправили самую последнюю пешку в армии.
– И вы меня об этом спрашиваете? – возмутился я. – Позвольте поинтересоваться, где вы раскопали это испанское сокровище?
– Ну не будем об этом… – попытался извиниться француз. – У генерала Антонио Вильяроэля действительно скверный характер.
Да, господа, вы только что прочитали, как произошла моя первая встреча с доном Антонио, человеком, которому через несколько лет предстояло вырвать молодца Суви из гнилого болота его существования и вознести на вершины самоотверженности. Так мне довелось познакомиться с военным, который, будучи кастильцем, взял на себя защиту столицы каталонцев, Барселоны, и принес себя в жертву нашему делу.
Моя дорогая и ужасная Вальтрауд, чьи мозги варят медленнее, чем походная кухня, не перестает меня перебивать. Ей непонятно, как могло случиться, что в 1713 году мы снова встретим дона Антонио Вильяроэля, который в 1708 году служил королю французскому, в противоположном лагере и на службе у австрийского монарха.
Но послушай меня, моя ужаснейшая Вальтрауд: я знаю, что ты звезд с неба не хватаешь и голова твоя пуста, как барабан, но даже если так, неужели ты не можешь усвоить самых простых вещей? Я пишу книгу, и, чтобы понять ее, надо прочитать все главы одну за другой и дочитать до конца.
Каким прекрасным лекарством может быть пинок в зад! На самом деле мне надо было поблагодарить этого сумасшедшего генерала.
Что я там потерял? С того дня, как я завалил свой экзамен у Вобана, меня просто несло по жизни, как щепку. Теперь я получил опыт настоящей осады крепости. И что из этого? Мне удалось найти свое Слово, это знаменитое Слово? Нет.
Этим пинком меня отправили прямо домой. Попрошу у отца прощения и, если понадобится, встану на колени и расскажу ему все. Он меня простит: каким бы скверным характером ни обладал этот человек, я был его единственным сыном. Я сказал себе, что даже самый скверный из отцов лучше самой прекрасной осады. К черту всю эту войну, генералов, которые при первой же возможности пинают тебя в задницу, и Забытых всех национальностей!
Я бодрыми шагами отправился в свою палатку, готовый к решительным действиям: заберу все самое необходимое и смоюсь в Барселону. Вся армия ожидала переговоров о сдаче города, а потому лучшего момента, чтобы слинять в противоположном направлении, было не придумать.
Бригада инженеров обладала особым статусом в армии, а потому их палатки окружал высокий частокол, отделявший их от простой солдатни. В центре нашего участка возвышался шатер Забытого, увенчанный луковицей-куполом. Вокруг него располагались маленькие индивидуальные палатки офицеров, а в стороне – одна большая, где размещались простые адъютанты, среди которых был и я. Обычно три патруля солдат дежурили здесь, шагая вокруг частокола, но в то утро, поскольку все предвидели неминуемый конец осады, на часах оставили только одного молоденького солдата, который прогуливался взад и вперед с ружьем на плече. Я не стал отвечать на его приветствие и прошел в свою палатку.
Вот это сюрприз: кто-то перерыл все мои вещи. Не ожидал я и того, что в один прекрасный день могут исчезнуть все мои денежки – все, что мне удалось скопить в Базоше, и выплаты французского командования. Не осталось ни гроша. Как вы можете себе представить, я разъярился еще больше, хотя и так был зол как черт.
– Эй, солдат! – закричал я бедному часовому. – Ты что, слепой? Меня кто-то обокрал!
Паренек думал недолго.
– Мне очень жаль, сеньор, – сказал он. – Наверняка вас обокрала эта парочка.
– Парочка? Какая еще парочка?
– Карлик с воронкой на голове и мальчишка с грязными косичками.
Я закричал как сумасшедший:
– Но если ты их заметил, почему ты их пропустил? Разве тебе не пришло в голову, что их вид не внушает доверия?
– Я пропустил их, потому что они показали мне пропуск, сеньор! – извинился солдат. – Сам я неграмотный, но тут проходил один офицер и помог мне. Он сказал, что сомнений быть не может. Пропуск был выписан на их имена, а подписали его вы собственноручно.
Я долго пинал один из столбов частокола своими саперскими сапогами. О детство! Эта пора невинности души! Прежде чем писать свои педагогические опусы, моему другу Руссо следовало бы познакомиться с этим чертенком Анфаном!
Приятели прекрасно все рассчитали. Они сберегли мой пропуск до последнего дня осады и использовали его, когда все взгляды обратились в сторону Тортосы и лагерь почти совсем опустел. Это навело меня на одну мысль. Я оставил столб в покое и спросил часового:
– Они давно тут были?
– Да нет, что вы! Совсем недавно ушли. Мне кажется, я их только что видел. Вон там, – сказал он, указывая за пределы лагеря.
Я помчался в указанном направлении, пробежал через весь лагерь и оказался за последними палатками. Вокруг расстилались поля, иссушенные палящими лучами солнца, только несколько кустов скрашивали однообразие пейзажа. И тут я увидел своих воришек. Они бежали через поле в пятистах метрах от меня, нагруженные мешками с добычей, точно два юкатанских муравья.
В окопах эта парочка знала множество тайников и закоулков, где можно было спрятаться, но в открытом поле тягаться с Суви-Длинноногом им было не под силу. Я бросился в погоню, ускоряя темп с каждой минутой, и разделявшее нас расстояние стало быстро сокращаться.
Воры заметили меня и побежали еще быстрее, несмотря на то что тащили огромный груз: мешки были больше, чем они сами. Им удалось добежать до вершины небольшого холма, и тут я потерял их из виду.
Я добежал туда несколькими минутами позже, но никого на противоположном склоне не увидел. Черт возьми, куда они могли деться? Мне пришлось остановиться, чтобы перевести дыхание.
Нужно было внимательно изучить местность: может быть, они забились в какую-нибудь щель? Нет, моей парочки нигде не было. «Ну-ка, Суви, подумай хорошенько, – сказал я себе, исследуя каждый кустик на склоне. – Разве твоим учителем не был сам знаменитый хозяин Базоша?»
В пятидесяти метрах справа от меня стояла какая-то заброшенная хижина из тех каменных построек, в которых крестьяне хранят свои тяпки и прочий инструмент. Больше скрыться им было некуда.
Прежде чем войти внутрь, я обогнул хижину, желая убедиться, что с другой стороны нет никаких лазеек. Нет, окошки оказались слишком узкими даже для них. Только после этого я приблизился к двери и закричал:
– А ну выходите! Я знаю, что вы здесь!
К моему удивлению, дверь немедленно открылась, но оттуда появились не мои знакомцы, а какой-то французский солдат.
Это было живое воплощение опустившегося вояки. Ремни плохо подтянуты, от белизны мундира не осталось даже воспоминания. Это грязное чудовище смотрело на меня пьяными глазами, точно его только что разбудили. Опершись на дверной косяк, он наглым тоном спросил меня, зачем я явился, и при этом ковырялся в зубах ножом. Что происходило в хижине? Я оттолкнул его, шагнул за порог и, когда мои глаза привыкли к темноте, замер от изумления.