В комнате были только я, она и это чудовище, а в руках у меня был кувшин, полный воды. И другая немаловажная деталь: верзила сидел ко мне спиной. Я поднял кувшин над головой и изо всех сил запустил этот снаряд ему в затылок.
Верзила обмяк и стал сползать набок, обливаясь кровью и водой. Его громоздкое туловище упало с таким грохотом, точно рядом прошел камнепад; он покатился по полу и наконец замер, лежа на спине. Девушка тоже промокла и была окровавлена. Мне стало ее жалко: губы разбиты, руки дрожат.
И тут начался самый нежный разговор в моей жизни.
Я:
– У тебя тут найдется что-нибудь тяжелое?
Она, обнимая колени и с трудом сдерживая ярость, словно все еще сражалась с циклопом:
– Я что, похожа на грузчицу из порта?
Я, язвительно:
– Твой дружок вот-вот придет в себя, и, если мы этому не помешаем, он порубит нас, точно два кочна капусты, на мелкие кусочки.
Она, указывая на четыре огарка:
– У тебя перед носом, идиот!
Я, в еще большем возмущении:
– Это только куча воска! Предлагаешь кормить им твоего кривого, пока не лопнет?
Она, по-прежнему обнимая колени, устремив взор к потолку, как человек, которому волей-неволей приходится выносить общество круглого дурака:
– Не-е-ет… Это не просто воск. Возьми-ка этот подсвечник в руки.
Оказалось, что под слоем воска скрывается пушечное ядро. Может быть, оно вылетело из жерла пушки с французского корабля в 1691 году, или попало в город во время осады 1697-го, или во время боев, которые последовали за высадкой союзной армии в 1705-м, или в какой-то другой раз. Некий шутник принес ядро сюда и использовал вместо подсвечника. Растопленный воск стекал, замирал, точно застывший водопад, и в конце концов преобразил снаряд до неузнаваемости.
Я поднял ядро двумя руками и приблизился к одноглазому чудовищу. Шея у него согнулась, а голова прижималась к стене.
Я:
– Поверни ему голову! Ты разве не понимаешь, что мне нужен хороший угол выстрела?
– Что-что тебе нужно?
– Поверни ему голову!
Не поднимаясь с матраса, Амелис схватила верзилу за волосы и потянула. Я встал прямо над его туловищем, расставив ноги, и поднял ядро над головой. Именно в этот миг он открыл свой единственный глаз.
– Погоди! – закричала вдруг Амелис.
Неужели она его пожалела? Но девушка указывала на ядро:
– А вдруг взорвется?
Одноглазый, который еще не до конца владел своим телом, понял, что ему грозит, и схватил меня за щиколотку. Его единственный глаз открылся невероятно широко.
Так вот, последнее, что он увидел в своей жизни, был снаряд двадцать четвертого калибра, который летел прямо ему в лицо. Что бы там ни говорили стратеги, самая лучшая тактика – это все-таки удар в спину.
Я потер руки, чтобы очистить их от воска.
– Готово! Никакого взрыва, а котелок его лопнул, точно спелый арбуз.
Сидя на постели, Амелис посмотрела на мертвого верзилу, потом на меня и сказала:
– Ты ведь не собираешься оставить меня с этим подарком? Если его здесь найдут, мне несдобровать!
Ты ей жизнь спас, а она теперь хочет, чтобы ты еще и пол ей протер. Таковы женщины!
– Я вернулся сюда совсем не потому, что хотел познакомиться с твоими дружками, – сказал я и добавил, протягивая руку: – Мой кошелек.
Она засмеялась и сказала, что никакого кошелька у нее не было. Я могу искать, сколько мне будет угодно, но все равно ничего не найду, а в краже она невиновна – так она утверждала. Обычно мне нетрудно уличить лжеца, но она говорила так убежденно, что я ей поверил. К тому же в этой пустой комнате не было ни потайных уголков, ни тайников. Если девушка была воровкой, то такой искусной, что заслуживала моего уважения.
Человек должен уметь иногда признавать, что проиграл. Я собрался было уйти, но стоило мне оказаться у двери, как Амелис сказала равнодушно:
– Погоди.
Она выплеснула за окошко воду из таза, в котором подмывалась, стерла кровь с лица каким-то лоскутом, оделась, и мы вышли на улицу вместе. Она указывала мне дорогу, не произнося ни единого слова, как всегда резкая. И кого же мы увидели? Нана и Анфана, которые сидели на ступенях церкви Санта-Мария дель Пи.
Увидев меня, они пустились было наутек, но девушка присвистнула, точно пастух, подзывающий свою собаку, и приятели остановились. Когда мы подошли, Амелис порылась по карманам Анфана, вытащила мой кожаный кошелек и протянула мне, словно говоря: «Теперь мы в расчете».
Весь маневр был ими продуман от начала и до конца. Пока галантные кавалеры, пораженные красотой этой смуглой троянской Елены, тащили кувшины с водой, поддерживая тяжелые сосуды обеими руками, Нан и Анфан обчищали их карманы. Если возникали проблемы, Амелис вступалась за воришек. Все обычно поддавались мольбам этого прекрасного восемнадцатилетнего ангела, кроме бесчувственных чурбанов вроде меня. Таких зануд девушка препровождала в комнатку в районе Рибера. Пока они трахались, Нан стоял на стреме, а Анфан ящеркой беззвучно проскальзывал в помещение и крал кошелек незадачливого посетителя. (Если помните, Амелис положила мою одежду на табурет у двери, чтобы им было сподручнее действовать. И могу поспорить, что самые пронзительные крики страсти этой плутовки совпали с появлением в комнате Анфана, чтобы я не услышал ни малейшего шороха.) Потом она могла сколько угодно клясться в своей невиновности, потому что добыча уже улетучилась и никаких следов преступления в комнате не оставалось. Вот такая миленькая троица.
Мальчишка, карлик и Амелис остались жить в полуподвале Раваля. Им не стоило показываться в кварталах Риберы – по крайней мере, пока тамошние жители не забудут о смерти кривого верзилы. Насколько мы смогли разузнать, этот человек оказался не сутенером или каким-нибудь преступником с городского дна, а развратным патрицием, который время от времени вызывался поднести кувшин Амелис, сгорая от страсти. В конце концов ему надоело каждый раз расплачиваться содержимым своих карманов, и он решил, не разбираясь, просто ее убить.
Троица явилась в наш полуподвал с пустыми руками, если не считать единственного достояния Амелис – этой странной шкатулки, из которой звучала музыка. Девушка не могла без нее жить, и было ясно, что Амелис использовала carillon à musique в качестве щита, чтобы уберечься от жизненных невзгод. Она спустилась по ступенькам нашего убогого жилища, прижимая свое сокровище к груди, – ни дать ни взять Богородица с младенцем Иисусом.
Поначалу наша жизнь не клеилась. Нам с Перетом было тесно в его полуподвале, а теперь вдруг пришлось разместить там еще троих. Мы с Амелис занимали единственную спальню, а Перет и наша знаменитая парочка спали на матрасах в помещении, которое служило нам кухней и столовой. Старик не выносил Нана и Анфана и днем и ночью пилил и укорял меня, жалуясь на их поведение.
Карлик, например, имел весьма своеобразное понятие о семейной жизни. Стоило кому-нибудь из нас не уступить его требованиям, как он начинал визжать, точно раненный копьем вепрь, и его безумные, пронзительные крики могли побеспокоить даже глухого. Если воплями ему не удавалось добиться своего, он пускал в ход голову и бился ею о стены и двери дома, кружась, как волчок.
Если манеры карлика казались мне довольно дикими, то поведение Анфана вообще выходило за любые рамки. Сказать, что он был просто «вором», – значило не сказать ничего. То был маньяк, одержимый желанием совершить кражу. Днем и ночью, в любую минуту, ты чувствовал его пальчики в своем кармане. Благодаря урокам в Сферическом зале я заранее замечал его намерения и отмахивался от воришки, точно от назойливой мухи, но несчастного Перета он грабил по пять раз на дню. Как-то на рассвете бедняга проснулся в чем мать родила и со свечкой на носу. Еще до завтрака Нан и Анфан продали его шмотки на улице.
Я постарался втолковать мальчишке, как надо себя вести.
– Ты что, не понимаешь, что, пока ты живешь здесь с нами, все, что нам принадлежит, принадлежит и тебе тоже?
– Нет.
По крайней мере, он не врал.
Совершенно естественно, Перету часто хотелось забить их до смерти, но Амелис всегда с криками бросалась на их защиту и прятала бесстыдников за своими юбками. Мнение Перета на сей счет было яснее ясного:
– Раз ты с этой женщиной спишь, то имеешь право обращаться с ней как со своей женой. Лупи ее время от времени, чтобы знала свое место!
Жаркие споры в нашем полуподвале не прекращались, но, с другой стороны, я совсем не спешил расстаться с Амелис. Она быстро оправилась от побоев и была сейчас гораздо красивее, чем в тот день, когда я в затерянном в горах городке впервые увидел ее в конюшне. Чтобы не вдаваться в подробности, скажем, что в постели она была на высоте. Мы спали вместе, и это постепенно стало чем-то обыденным и необходимым для меня. Плотское наслаждение сменилось каким-то удивительным и постоянным ощущением счастья. Любовь? Не знаю. Никто не спрашивает себя, любит ли он воздух, которым дышит, но в то же время не может без него жить. Со мной происходило нечто подобное, а что тогда думала об этом она, для меня осталось тайной. Принимала ли она охотно свое новое положение или шла у меня на поводу, чтобы дать кров над головой этой парочке, к которой относилась скорее как старшая сестра, чем как мать? Могу только сказать, что однажды ночью, перед тем как заняться любовью, Амелис не стала поднимать крышку carillon à musique и после этого больше никогда ее не трогала, пока мы жили вместе.
Как бы то ни было, с воровскими наклонностями Анфана надо было покончить. Одно из двух: или этот мальчишка изменит свои привычки, или мы все сойдем с ума. Лупить его за провинности мне даже не приходило в голову, потому что этот метод казался мне абсолютно неэффективным. Насколько я был осведомлен о его жизни, тумаков и затрещин он уже получил сполна, а результат мы наблюдали каждый день.
Все серьезные изменения начинаются с чисто внешних элементов. Вобан фанатично любил чистоту и потому мылся раз в неделю. Я не сторонник подобных излишеств, но дело обстояло так, что Нан и Анфан всю свою жизнь провели так же далеко от воды, как два камня в пустыне.