Вы не представляете себе, что началось, когда мы захотели подстричь лохмы одному и снять воронку с головы другого. Ни под каким предлогом! При виде ножниц и щипцов (а как еще снять проклятую воронку?) парочка пустилась наутек и вернулась домой только через два дня.
Наконец нам удалось уговорить Анфана. Мы ничего не имели против косичек, но втолковали ему, что свисавшие с его головы грязные сосульки образовались только из-за грязи. Если мальчишка соглашался вымыть голову, Амелис обещала ему заплести его белокурые волосы в настоящие косички, целые дюжины косичек. Мы пообещали, что новая прическа будет выглядеть гораздо красивее. Отмытый и прилично одетый – белая рубашка и штаны без дыр, – с блестящими золотистыми косичками вместо жирных лохм, он и впрямь стал похож на мальчика, а не на юнгу с пиратского корабля.
От карлика мы добились только обещания снимать с головы воронку раз в месяц и сожгли его балаганный костюм. Нам пришлось поклясться, что мы разрешим ему держать в руках воронку, пока мы будем мыть ему голову. Я предпочитаю не рассказывать о том, каких насекомых мы там обнаружили и сколько прыщей и язв оказалось под металлическим конусом, когда мы приподняли его в первый раз. Фу!
Амелис, Нан и Анфан представляли собой единую команду, которую невозможно было разлучить, и мне не удавалось понять, кто здесь кого усыновил. Сколько бы я ни спрашивал Анфана о его прошлом, он ничего мне не рассказал, словно предыдущие годы стерлись из его памяти. Когда родители бросили его, а может быть, когда их убили, он, наверное, был так мал, что совсем их не помнил. Впрочем, наверное, это и к лучшему. Мальчишка не знал другого существования, кроме этой жизни разбитой шлюпки, несомой волнами набегов, которым то и дело подвергалась полоска земли на берегу Средиземного моря под названием Каталония. Само имя мальчугана, его казарменные шутки, смесь французского, испанского и каталанского, на которой он объяснялся, говорили о его прошлом.
Ребенок всегда остается ребенком, даже если это такой чертенок, как Анфан. Поскольку ему было отказано в родительской ласке, он старался восполнить этот недостаток, заботясь о карлике. По сути дела, Анфан дарил Нану то, что мечтал получить сам. Поняв это, я стал испытывать к мальчишке некую слабость.
Как мне удалось выяснить, спустя несколько дней после окончания осады Тортосы эта парочка встретилась с Амелис (дороги, ведущие из Бесейте и Тортосы в Барселону, сливались в одну). Любой кров мы называем «домом», когда это наше последнее укрытие. Под этим кровом для нас есть общий очаг, и, даже если огонь в нем потух, нам остаются простые и извечные объятия. Их домом были они сами, и доказательством этого служило то, что Нан и Анфан так никогда и не научились спать вдали от Амелис. Ночью они в любой час ускользали со своего тюфяка и появлялись в нашей спальне. И если я в этот момент еще занимался своим делом, это их ничуть не волновало. Они сворачивались клубочками на нашей постели и спали, точно два котенка. В первое время я пытался протестовать:
– Неужели они не могут подождать в другой комнате, пока мы не кончим?
Ответ Амелис был очень прост:
– А какая тебе разница?
Мое воспитание и привычки не могли переломить устоявшихся порядков этой троицы. Им казалось совершенно естественным спать всем в одной куче колен и локтей, когда нос одного утыкался в ступни другого, а щека третьего лежала на животе четвертого. Стоило только зазеваться, и кончик треклятой воронки вонзался тебе в самое неподходящее место. В самое неподходящее!
Послушайте, я и сам прекрасно знаю, что заниматься любовью при детях и делить ложе с мальчишкой, карликом и его воронкой нехорошо.
Но я ничего не мог с этим поделать.
3
Как раз в это время нас навестили совершенно неожиданные гости: на пороге появились четыре носильщика и три сопровождавших их солдата, вооруженные до зубов. Они сказали, что привезли мне из-за северной границы письмо и сундук.
Письмо было от шевалье Бардоненша, который приносил извинения за то, что не мог доставить сундук самолично. Семья Вобана поручила ему доставить мне сей груз, но, к его огромному сожалению, караул союзной армии преградил ему дорогу на границе и не разрешил ехать дальше, хотя он и старался их убедить, что направляется в прекрасную Барселону по делам исключительно личным. «Мир с каждым днем все больше клонится к упадку, – сетовал Бардоненш, – и доказательством служит то, что в наши дни люди не доверяют даже неприятелю». Моя дорогая и ужасная Вальтрауд удивлена, но уверяю вас, что в мое время проявления вежливости между врагами отнюдь не были исключением.
Так вот, когда мы открыли сундук, все сначала забормотали нечто невразумительное, потом закричали, а потом потеряли сознание от удивления – все произошло именно в таком порядке. В сундуке оказалось тысяча двести французских ливров, ни больше ни меньше. Маркиз в своем завещании оставил мне эту сумму в наследство. Не буду скрывать, что меня это взволновало: даже после смерти Вобан продолжал заботиться обо мне.
Чтобы отпраздновать свою неожиданную удачу, я так напился, что похмелье затянулось на целых два дня. Беда была в том, что остальная компания воспользовалась моим беспамятством и потратила все мое достояние. Все до последнего гроша они отдали за квартирку на четвертом этаже в густонаселенном районе Рибера. Амелис потребовалась подпись какого-нибудь мужчины, и помочь ей вызвался Перет. Вы лучше поймете мое желание перерезать им глотки, если я скажу вам, что содержимого сундука не хватило, а потому, чтобы расплатиться, им пришлось обратиться к ростовщику. Как вы понимаете, заем они оформили на мое имя. Что же касается самой квартиры, вам нетрудно понять мое безразличие: как мог любить оштукатуренные перегородки человек, обученный строить или брать приступом крепостные стены? Не знаю даже, как я согласился пойти с Амелис посмотреть наше новое гнездышко.
Дом оказался весьма типичной постройкой для этого района простолюдинов, но был отделан с некоторыми претензиями: потолок украшала дешевая роспись, а стены – гипсовый геометрический узор, имелись три спальни и кухня. В квартире пахло свежей побелкой. Как это обычно случалось, четвертый этаж был самым дешевым, потому что жильцам приходилось подниматься по длинной лестнице. По крайней мере, благодаря этой высоте комнаты заливал солнечный свет. Первая спальня предназначалась нам, вторая – Нану и Анфану, а третью занял пройдоха Перет (он поставил Амелис такое условие, когда она попросила его подписать от моего имени долговое обязательство). Сзади балкон выходил прямо на бастион Санта-Клара, и его пятиугольные укрепления расстилались прямо под нашими ногами. Мы видели внутренний двор, смену караулов и все такое прочее. Когда мы вошли в нашу спальню, Амелис показала мне окошко на потолке, через стекло которого виднелось синее-синее небо такого яркого цвета, что ему могло позавидовать Средиземное море.
На самом деле эта квартира стала настоящим домом, когда Амелис поставила в нашей комнате свою carillon à musique. Через окошко в потолке солнечные лучи лились на белые простыни, и Амелис часто садилась обнаженная на середину постели и расчесывала свои длинные черные волосы, шевеля губами в такт грустной мелодии шкатулки. Эта картина была столь прекрасна, что я замирал, но предпочитал в подобные мгновенья не нарушать ее нагой задумчивости.
Господи, как же изменила нас совместная жизнь! Раньше Амелис пользовалась музыкальной шкатулкой, чтобы забываться в минуты испытаний, которые посылала ей судьба, а теперь нашла ей новое применение. Казалось, эта необычная, искусственная и в то же время сладкая музыка уносила ее далеко в прошлое. Нет, пожалуй, это не совсем так: сама шкатулка была воспоминанием, подобно тому как пустыня, где нет границ, – сама по себе граница.
Итак, мы были свежеиспеченными хозяевами квартиры. Трудность заключалась только в том, что в сундуке Вобана было тысяча двести ливров, а квартира стоила тысячу шестьсот двенадцать. За несколько часов, которые требуются пьянице, чтобы протрезветь, из бедняков, которым неожиданно привалили денежки, мы превратились в счастливых, но внезапно обедневших собственников. И к тому же должников. Надо было выплачивать долг, а в военные времена вся работа связана с войной.
Вот тут-то и наступило время рассказать вам о моих приключениях в землях Кастилии, о том, как мне пришлось участвовать в битвах кампании 1710 года и как я стал свидетелем восхождения Австрияка на мадридский трон и его падения. А, да – и о том, как я, совершенно для себя неожиданно, нашел себе учителя, который заменил мне Вобана, хотя именно об этом человеке я бы никогда в жизни не подумал, что он способен кого-нибудь чему-нибудь научить.
И именно поэтому, если вы мне позволите, перед тем как приступить к рассказу, я в последний раз сделаю одно отступление. (Моя дорогая и ужасная Вальтрауд протестует – ей кажется, что мне не следует отвлекаться. Ну и хрен тебе!)
Чтобы отвлечь меня от попоек, Амелис настояла на загородной поездке, хотя бы на один день. Поводом служило питье шоколада. Можно было нанять экипаж, который отвозил участников прогулки за город, на расстояние около десяти километров от Барселоны. Там горожане наслаждались пейзажами зеленых лугов и перелесков, а к вечеру экипажи развозили их по домам. А сейчас позвольте мне объяснить кое-что об этих шоколадных праздниках.
Их название отнюдь не означало, что гости ели или пили только один шоколад. В соответствии с пожеланиями присутствующих в горячий шоколад добавляли разнообразные вещества, часто весьма небезобидные, в основном всякие любовные зелья. Священники объявили войну этим шоколадным праздникам и без конца порицали эту моду.
Поскольку шоколад – напиток темного цвета, никто не мог с точностью знать, что в его чашке. Повар мог случайно ошибиться, а некоторые наркотические вещества, употребленные в избытке, способны вызвать даже смерть, но люди шли на этот риск добровольно. Участники гулянок как раз и хотели испытать ощущение смертельной опасности, хотя на огромном большинстве праздников в чашках было не что иное, как безобидный порошок какао, заваренный с сахаром. Но поскольку все гости подозревали или даже были уверены, что пьют любовный яд, тот, кто ненароком шлепал по заднице свою невестку, всегда мог свалить вину на шоколад. (Само собой разумеется, что этот напиток и был всему виной.)