На этом месте моя дорогая и ужасная Вальтрауд негодует, ломает руки и ругает меня, называя неверным мужем, похабником и негодяем. Ее реакция, разумеется, не может помочь человечеству понять мужчин и, напротив, многое говорит о женском поле. (Неужели ты, моя божья коровка, вообразила, будто Амелис ткала покрывало, ожидая меня, что твоя Пенелопа? Но, несмотря ни на что, мы любили друг друга, и этого твоим птичьим мозгам никогда не понять.)
28 сентября Австрияк наконец вошел в Мадрид. Предполагалось, что он посетит службу в базилике Пресвятой Девы Аточи, после чего совершит триумфальный въезд в город. Триумфальный въезд! Ха! И еще раз – ха! Ну-ка изобрази здесь саркастический смех и не поскупись на издевательские выражения!
Австрияк ехал верхом на белом коне, одетый в чрезвычайно элегантный черный камзол. На лице его застыло недоумение, потому что улицы были абсолютно пусты, – там никого не было, если не считать Суви-молодца и какого-то хромого калеки, который не успел вовремя спрятаться.
Австрияк не был их королем. Мадридцы ненавидели его не меньше, чем барселонцы – Бурбончика. Накануне было приказано полить улицы и украсить балконы. Как бы не так: мостовые были покрыты дерьмом не меньше, а даже больше, чем обычно. На балконах никого не было, а ставни оказались плотно закрыты. Звон колоколов казался не радостным, а торжественным и мрачным. Не доезжая до конца улицы Алкала, как говорят, Карл отказался от мысли занять королевский дворец и сказал:
– Мадрид – это пустыня!
Я не могу с точностью утверждать, что так оно и было, ибо к этому моменту церемонии уже нашел себе вконец отчаявшуюся шлюху и, как вы понимаете, капризы Австрияка перестали меня интересовать. Однако прямо за Карлом ехал на своем белом коне Раз-и-готово Стэнхоуп, и лицо его было даже выразительнее, чем у незадачливого претендента на испанский трон.
Как всегда бывает, иностранные генералы были, видимо, неспособны ничего понять. Они никак не могли уяснить, что Кастилия и Каталония ведут войну точно так же, как Франция и Англия, что под названием «Испания» скрывается некая реальность, которая влияла на политику, на торговлю и – если вы не против – даже на здравый смысл. На этом поле сражения встретились два совершенно разных способа понимания нашего мира, нашей жизни и всего сущего. Я сказал, что обратил внимание на физиономию Стэнхоупа: в этот момент бедняга наконец сообразил, в какую попал передрягу. Ни один полководец еще не потерпел такого сокрушительного поражения после столь блестяще выполненной задачи. Он вошел в Мадрид завоевателем и при этом потерял Кастилию. Он возвел на трон Австрияка, но трон этот оказался фальшивым, а потому неустойчивым.
Англичане могли принять в качестве своего короля представителя французской династии, а французы – английской. Мадридцы же никогда не признали бы Карла своим королем, никогда. И вовсе не потому, что сей монарх принадлежал к Австрийскому королевскому дому, но потому, что он был королем каталонцев. А Стэнхоуп вообразил, что всё могут решить кавалерийские атаки. Как бы не так! Да, моя дорогая и ужасная Вальтрауд, как там у вас говорят: schöne Schweinerei – миленькое дело.
Всю войну Бурбоны имели стратегическое преимущество. Союзники завоевали Мадрид благодаря безумному броску, как в средневековой войне. Бурбонские военачальники всегда действовали методично и обдуманно, не спеша расставляли хитроумные силки. Союзники были в Мадриде, но франко-испанская армия твердо закрепилась в Тортосе, Лериде и Хероне. Я это вам решу в один миг – раз и готово! Я бы мог посмеяться, но трагедия союзников позднее обернулась и нашей трагедией.
На протяжении следующих дней Австрияк пытался завоевать расположение жителей Мадрида при помощи подачек и всяческих ухищрений. Бесплатные бои быков, подарки и различные блага для города. Никакого результата. Карл заплатил за три дня фейерверков, на которые никто не пришел. До того дня я даже не представлял себе, какое это грустное зрелище – цветные огни, на которые некому смотреть. Короли забывают, что достоинство народа не продается.
Австрияк дошел до того, что стал раздаривать деньги, как это делали римские императоры. Несколько всадников объезжали улицы города и бросали в воздух пригоршни монет. Мадридцы, само собой разумеется, нагибались, чтобы их подобрать: можно не быть сторонником Австрийского дома, но при этом не быть и дураком. Правда, брали они деньги с язвительной улыбкой. Карл провозгласил себя Карлом Третьим Испанским. Мадридцы целовали денежки и провозглашали ехидно:
– Карлу Третьему ура, пока мошна его полна!
Итак, как вы могли сами убедиться, наступление на Мадрид и взятие города оказались вовсе не героическим делом. Вобан задал мне вопрос о совершенной обороне, а здесь мне нельзя было ни найти нового учителя, ни открыть для себя Слово. Между тем Австрияк вызывал все больше недовольства у населения. Нет, поднимать восстание никто не собирался. Огромное большинство мадридцев не слишком отличалось от огромного большинства барселонцев: пока их жизни текли своим чередом, они не желали бороться ни за Филиппа Пятого, ни против Карла Третьего. Солдаты союзной армии по-прежнему не покидали своих казарм и не общались с населением, что позволяло избежать столкновений. А патрулировали город каталонцы, чья дурная слава вызывала у горожан ужас. Как бы то ни было, им нельзя было отказать в беспристрастии. Когда им попадался какой-нибудь преступник, сначала они его лупили, потом заставляли кричать: «Да здравствует Карл Третий!» – а затем отправляли в каталажку. А если на пути им встречался ни в чем не повинный горожанин, они с ним обращались точно так же: коли физиономия бедняги приходилась им не по вкусу, они его сначала лупили, потом заставляли кричать: «Да здравствует Карл Третий!» – а уж затем арестовывали.
Тайные сторонники Бурбонов и фанатичные священники старались разжечь в мадридцах настоящую ненависть. По-моему, они зря тратили силы. С одной стороны, им не надо было завоевывать расположение мадридцев, которые и так были на их стороне, а с другой, сколько бы их ни науськивали, жители города оказались достаточно осторожными или ответственными и вовсе не собирались восставать против регулярных войск, считая подобный шаг безумием. (И вдобавок – к чему вступать в борьбу, пока деньги в мешках не кончились?) Что же касается испанских священников, то во всем католическом мире не найдется никого хуже их. Они издавна извлекают для себя выгоду из людской глупости, а потому защищают свои интересы, несут всякую бессмыслицу в каждой проповеди и их не останавливают ни стыд, ни сила разума.
Однажды в таверну, где я сидел, зашел нищий, но не стал просить милостыню, а принялся раздавать какие-то листки. Он оставил по две штуки на каждом столе, в том числе и на моем. Делать мне было нечего, и я принялся читать. К третьей строке меня уже одолел смех.
Какой-нибудь бурбонский шпион, наверное, нанял попрошайку распространять эти пасквили, которые прекрасно отражали взгляды сторонников Филиппа. Памфлет не был направлен против англичан, португальцев или австрийцев. Вовсе нет. Объектом его уничижительной риторики были «мятежники», то есть каталонцы. По мнению автора, взятие Мадрида объяснялось не военным превосходством проавстрийской коалиции и не некомпетентностью бурбонских военачальников, а интригами каталонцев. Прочитав этот пасквиль, я и сам пришел к выводу, что в свободное время каталонцы изобрели лобковых вшей, косточки на стопе и геморрой. Тот факт, что сами они тоже страдали от этих недугов, не освобождал их от ответственности за эти козни, подобно тому как евреев все считают проклятым народом, хотя Иисус тоже был евреем.
Я не помню точно все пункты этого памфлета, и оно, наверное, и к лучшему. Мне вспоминаются только основные обвинения. Из этого пасквиля выходило, что по окончании войны мы изнасилуем всех женщин Кастилии, а их мужей убьем или отправим на галеры. Каталонцы готовят заговор с целью получения монополии на торговлю с Америкой (Каталонии всегда строжайше запрещалось участвовать в подобных коммерческих операциях на том основании, что она была отдельным королевством). Налоги лягут тяжелым бременем на кастильцев, которым предстоит жить почти в рабстве, а все денежки потекут в барселонскую казну, к радости мятежников. Все военачальники, а также судьи и их помощники в Кастилии будут заменены представителями каталонской нации. Чтобы обеспечить контроль над Мадридом, будет построена крепость, и его жители окажутся порабощенными на века.
Я хохотал до слез. И зря. То, что я прочитал на этом листке, на этом крошечном листке бумаги, было самым отвратительным образцом человеческой низости. И вовсе не потому, что памфлет изобиловал лживыми утверждениями о враге, нет. Как показало время, в нем заключалось нечто гораздо более ужасное.
Дьявольская сущность этой бумажки заключалась в том, что описанное в ней через несколько лет стало реальностью, но только для Каталонии и в масштабах поистине грандиозных. Убежденные в реальности своих кошмаров, сторонники Бурбонов столь ревностно мстили за воображаемые обиды, что не упустили ни одного из описанных пунктов. Массовые убийства начались еще до окончания войны. После 11 сентября 1714 года вся каталонская юридическая система была уничтожена и заменена на кастильскую. Десятилетиями Каталония считалась оккупированной территорией и все ее правители направлялись туда из Кастилии. Налоги задушили дотоле богатую страну и обрекли большинство ее жителей на голод. И наконец, для контроля над Барселоной была построена крепость Сьютаделья – никогда больше искусство Вобана не употреблялось со столь низменной целью. И угадайте, кто ее построил? Правильно, именно он – Йорис Проспер ван Вербом, колбасник из Антверпена. Этот заказ стал ему наградой за участие в осаде Барселоны. (Я тебе уже рассказывал, как его убил?)
Но кто мог все это вообразить в 1710 году, когда союзные войска занимали Мадрид, а Карл носил, хотя бы и только номинально, титул короля всех Испаний? До этого момента зло оставалось для меня невидимым, и я не замечал по отношению к себе никакой враждебности: люди были любезны и всегда готовы помочь, война шла где-то далеко, на уровне династических конфликтов, и не имела ничего общего с бедами и каждодневными заботами представителей различных народов, проживавших в Испании. Я разорвал памфлет в клочки. Слова, поначалу вызвавшие смех, после более внимательног