ядовыми солдатами, моя толстуха Вальтрауд удивляется тому, что происходило с генералами и как мог Вильяроэль, начавший войну на одной стороне, посреди кампании перейти на сторону своих недавних противников. Справедливости ради скажем, что ничего из ряда вон выходящего в его поступке не было. Сейчас мир изменился и французские войска состоят из французов, а английские из англичан. В мое время все было не так. Профессиональные военные были просто знатоками своего дела, подобно, скажем, врачам. Английский король может нанять врача-француза, и ни одному из его здравомыслящих соотечественников не придет в голову осуждать медика за оказание помощи иностранцу. Подобным же образом монархи могли нанимать военных любого происхождения, и вопросом чести для военного было точное выполнение пунктов контракта, а вовсе не национальность работодателя. В 1710 году Вильяроэль расторг договор, который заключил с Бурбончиком, а потому получил полную свободу и мог служить любому другому государю, который сделал бы ему выгодное предложение. Вопросов больше нет, моя белокурая тюлениха? Тогда пойдем дальше.
Поначалу Вильяроэль показался мне командиром отвратительным, настоящим тираном верхом на коне. Больше всего он любил кавалерию, а потому выезжал со своими эскадронами за пределы Толедо и – вперед, ребята! – давай скакать, точно конница Александра Македонского. Прикрываясь своим званием инженера, я сумел избежать большей части этих упражнений, но далеко не всех. От бешеной скачки – туда и сюда, туда и сюда – задница припечатывалась к седлу. Дон Антонио скорее напоминал пастушью собаку, чем генерала, и стоило какому-нибудь всаднику покинуть свою шеренгу, как наш генералище был тут как тут – гав-гав! – и, грозно рыча, преследовал недоумка, который не умел держаться в строю. Поскольку этим недоумком частенько оказывался ваш добрый знакомый Суви, ему и доставались все отборные ругательства.
– Вы меня завербовали в качестве инженера, а не драгуна! – восстал я однажды, еле-еле держась в седле.
– Чего вы от меня хотите? – рассердился он. – Расторгните договор, потому что вы созданы для рясы, а не для военного мундира, и еще благодарите Бога, что вам не пришлось узнать настоящей войны!
Дон Антонио выпивал только один стаканчик вина за обедом и довольствовался тарелкой отвратительной похлебки. Никакие женщины, кроме собственной супруги, его не интересовали. Когда Вильяроэль не спал на своем супружеском ложе (то есть триста шестьдесят четыре ночи в году), он предпочитал голые доски тюфяку. Что могло быть общего у Суви-молодца с этим человеком?
Инженерам никогда не были по вкусу солдафонские порядки. Мне так и не удалось привыкнуть к уставным приветствиям, к строгой иерархии, к безусловному подчинению старшему по чину, а потому я изворачивался, как мог. В Толедо царила такая скука, что я пил запоем, и не из-за порочности натуры, а потому что не находил для себя другого занятия. Однажды меня вызвали на военный совет генералища, а я опоздал. Перед этим я выпил больше, чем следовало, и дон Антонио посмотрел на меня яростным и испепеляющим взглядом, но ничего не сказал.
Присутствующие обсуждали ситуацию в целом, которая представлялась угрожающей. Пока союзная армия разлагалась в Толедо, Бурбончику удалось завербовать в свое войско тысячи солдат. Да к тому же Версальский Монстр прислал ему в подкрепление французские части под командованием герцога Вандома. Вильяроэль выразил свои опасения по поводу того, что Толедо превращалось в огромную ловушку. Он попросил меня высказать свое мнение: может ли город выдержать осаду? Вино расхохоталось за меня:
– Ха-ха-ха, что за дурацкий вопрос, дон Антонио, простите, мой генерал. Хе-хе-хе, если бурбонские войска решат осадить Толедо, никакой обороны крепости не будет. Пути доставки провианта и боеприпасов перерезаны, население города нас ненавидит, а стены так прогнили, что зачервивели даже камни. Хи-хи-хи, а если учесть, что неприятель уже сейчас втрое превосходит нас численностью, самый лучший выход – смыться отсюда, пока это еще возможно, хо-хо-хо.
Вильяроэль отправил меня на неделю под арест, на хлеб и воду. И вовсе не потому, что придерживался иного мнения; я высказал вслух его собственные мысли, но в недостойной форме. Мне казалось, что меня отправят в такую глубокую подземную яму, что еду туда будут забрасывать при помощи пращи, но заключение мое оказалось довольно мягким наказанием, не считая вынужденного поста, который очистил мой организм.
Во время моего короткого заключения произошло одно важное событие: Австрияк сбежал из Толедо – и вообще из Кастилии – и тайно вернулся в Барселону. То, что Карл оставил армию, показывает, насколько он верил в победу. Он сбежал первым, никого не дожидаясь, его точно ветром сдуло. Дорога в Барселону лежала через земли, где изобиловали кастильские партизаны, готовые отрезать ему яйца, а потому ему пришлось ехать в окружении плотного эскорта, который был создан в ущерб и так уже слабой армии. Достойный пример героизма!
Говоря о кастильцах, Австрияк постоянно жаловался и осуждал их:
– В Мадриде многие ждали от меня всяческих выгод, но никто не желал мне служить.
А чего, спрашивается, он ждал? Кастилия и Каталония воевали между собой, и король каталонцев не мог быть одновременно королем кастильцев. Карл, как никто другой, должен был об этом знать. И на самом деле знал.
В Кастилии он пил только молоко коз, которых привезли ему из Каталонии, хлеб для него пекли из каталонской пшеницы, и даже сахар для королевских пирожных специально присылали ему из Каталонии. Весь его багаж и провизия охранялись полком Каталонской королевской гвардии, отборной частью, куда входили только каталонцы, ярые сторонники австрийской династии, такие безумные фанатики, что, когда они пукали, слышалось «тр-р-р-е-е» в честь Карла Третьего. Я не слишком преувеличиваю.
Когда Австрияк пересек границу между Кастилией и Каталонией, он вышел из своей королевской кареты и воскликнул:
– Наконец-то я вернулся в свое королевство!
В Кастилии у него было столько же поклонников, сколько у Филиппа в Каталонии. Если бы он отдавал себе в этом отчет, они могли бы заключить взаимовыгодный договор. И конец войне. Если бы все кончилось этим, у меня, по крайней мере, осталась бы страна, где могли бы похоронить мои кости. Но как бы не так: его величество Карл, наш белолицый Австрияк, хотел править империей и на меньшее не соглашался. И в конце концов своего добился, хотя не так, как предполагалось, благодаря капризу судьбы и за счет своих средиземноморских подданных. Я очень скоро вам об этом расскажу. Но прежде позвольте мне описать последний день оккупации Толедо и отступление, тяжелое отступление армии в каталонские края.
Суви-молодец вышел из своей каталажки. И если позволите, открою вам один секрет: сама мягкость полученного наказания заставила меня размышлять о человеке, его наложившем.
Хотя я еще мало знал дона Антонио, но уже понимал, что он хороший генерал – строгий, но справедливый. Посадив меня в каталажку, он поступил совершенно правильно. Вобан поступил бы точно так же, и поделом. Благодаря этому заключению я понял, сколько грязи во мне накопилось с отъезда из Базоша, и подумал, что, вероятно, дон Антонио – некий странствующий Базош.
Выйдя из тюрьмы, я немедленно явился к нему. Он заметил произошедшие в моей душе перемены и стал обращаться со мной немного мягче.
Вильяроэль никому не прощал ошибок, и провинившейся всегда – так или иначе – расплачивался за них. Последнюю, самую последнюю ошибку юности я совершил под его командованием, и она едва не стоила мне жизни.
Мне захотелось отпраздновать свое освобождение с проститутками, и вечеринка так затянулась, что проснулся я с головной болью, очень поздно и вдали от казарм.
– Наконец-то войска эрцгерцога уходят! – кричала разбудившая меня шлюха. – Они отправились восвояси ночью, чтобы их не заметили. Да здравствует король Филипп!
Все распроклятое войско отправилось домой, а я еще и глаз не успел продрать! Хотя в Базоше меня учили быть начеку даже во сне, на таком расстоянии сигнал из казарм до меня не долетел. Я так торопился, одеваясь, что поначалу стал натягивать рукава рубахи на ноги.
Жители Толедо недолюбливали солдат союзной армии, и, оказавшись на улице, я увидел, что атмосфера все больше и больше накаляется. По мере того как добрая весть разлеталась по городу, а горожане вставали, их злоба просыпалась вместе с ними. Тут и там уже появлялись стайки людей, вооруженных чем попало, кричавших: «Да здравствует король Филипп! Да здравствует!» – и потрясавших оружием над головой. Господи, от них можно было ждать чего угодно!
Я со всех ног побежал в Алькасар, ожидая найти там какой-нибудь батальон, прикрывавший отступление, к которому я смог бы присоединиться. Однако там осталась только маленькая кучка пьяниц, которые так набрались накануне, что, несмотря на все приказы, не поднялись с коек. Кого там только не было: англичане, португальцы, голландцы… Алкоголь уравнивает всех.
– Что вы тут прохлаждаетесь? Армия смылась в Барселону! – закричал я. – Толедский сброд с нами расправится!
Все было тщетно, они не реагировали. Я почувствовал себя так, словно воды Атлантического океана затягивают меня в гигантскую воронку, а единственный спасительный корабль – союзное войско – удаляется с каждой минутой все дальше. Как только я выбежал из крепости, за моей спиной раздались выстрелы и крики. Горожане искали притаившихся солдат, которых оказалось немало. В конце улицы я увидел английского солдата – он стоял на коленях, и его окружала орущая толпа. Мужчины и женщины пинали его ногами и кололи ножами. Казалось, люди потеряли рассудок.
Толедо сравнительно небольшой город. Я побежал по улицам на восток. Чтобы никто не заподозрил неладного, мне пришлось несколько раз громко и радостно прокричать: «Да здравствует король Филипп! Наконец-то мы свободны! Ура! Ура!»
Чего ты на меня так смотришь? Ты бы хотела, чтобы я кричал: «Да здравствует Австрияк! Я проклятый каталонский мятежник, который жрет на ужин трюфели и закусывает кастильскими младенцами!»? Пораскинь немного мозгами, пустая твоя голова.