аталонцы продолжали сражаться, как безмозглые пешки, за короля, который уже отдал их на растерзание.
Здесь я не могу не сделать одно отступление. Согласно историческим хроникам, Пепито умер от оспы, но этот диагноз всегда внушал мне серьезные подозрения. Отдельных случаев оспы не бывает: или начинается эпидемия, или это не оспа. Но по непонятной случайности во всей Вене только один Пепито заразился этой болезнью.
Отношения между двумя братьями уже давно были натянутыми. Из братской солидарности Пепито тратил колоссальные суммы денег на далекую от его страны войну, и ему так же осточертела эта кампания, как и всем министрам внешних сношений Европы. Как мне рассказывал потом старый венский придворный, последние письма, которые Пепито посылал Карлу, звучали приблизительно так: «Братец, оставь ты наконец эту бесконечную войну. Тебя любят каталонцы и ненавидят кастильцы? Так давай предложим, чтобы Филипп стал королем Кастилии, а ты – Каталонии».
И это не был простой обмен мнениями между двумя братьями, а государственная политика. Свидетельством тому служили многочисленные публикации в австрийских газетах, рассматривавшие подобный исход как окончательное решение конфликта. Австрияку эта мысль пришлась не по вкусу, и ответ братцу он послал с верным агентом, который позаботился о том, чтобы под ногтями Пепито оказался мышьяк. Какая там оспа! Что ты об этом думаешь, моя дорогая и ужасная Вальтрауд? Он убил его, как Каин Авеля? Да ладно уж, молчи, твое мнение для меня – пустой звук.
О чем мы говорили? Ах да, Карла провозгласили новым императором Австрии. Он собрал свои вещички и стрелой умчался в Вену на коронацию. В Барселоне он оставил свою женушку, отныне тоже австрийскую императрицу, в качестве доказательства своей бесконечной верности каталонцам.
Повторяю, избыток воспитания превращает прямодушные и честные народы в сборище раззяв. Ибо было ясно как день, что Австрияк никогда больше сюда не вернется и что королева, которая, по сути дела, оставалась в Барселоне как политическая заложница, постарается воспользоваться первой же возможностью, чтобы последовать за ним. Она провела в городе целый год, посещая оперу и зевая от праздности, а потом, когда ей это надоело, – до свидания, пишите письма. Но вот что я не могу до сих пор переварить: меня до озноба возмущает предлог, под которым эта стерва решила смыться. Она буквально сказала, что ее отъезд объясняется «насущной необходимостью иметь столь желанного наследника престола». А именно: ей не терпелось лечь под Австрияка, и это было гораздо важнее, чем судьба целой нации.
А теперь угадайте, что сделали наши красные подстилки, когда ее величество сообщило им о своей королевской воле оставить нас на произвол судьбы.
Они ее отпустили и даже не пикнули! Они – эти красные подстилки, важные и благородные господа нашего правительства! А это была последняя карта, еще остававшаяся у народа, лишенного короля, последняя гарантия того, что целую страну не четвертуют заживо. И ее проводили со всеми почестями! Правительство в полном составе отправилось на причал, и все вельможи добивались места поближе к королеве, чтобы порисоваться во время церемонии.
Я вам скажу, как им следовало бы поступить! Им надо было отправить письмо с сургучными печатями в Вену и сообщить новоиспеченному императору, что мы посадим его драгоценную супругу в чулан с крысами и она не сможет даже сменить нижнее белье, пока Австрияк не обеспечит на шахматной доске европейской политики полные военные, политические и дипломатические гарантии свободы и независимости Каталонии. Но ничего этого красные подстилки не сделали – они оказались чересчур воспитанными. Мир собирался перерезать нам глотку, а им бы только пудрить свои парики!
Как только руки Австрияка оказались развязанными, он немедленно заключил с бурбонским командованием печально известное соглашение об эвакуации. Согласно его пунктам, союзникам надлежало вывести все свои войска, которые еще оставались на полуострове, то есть в Каталонии, на единственной подконтрольной им территории. Начиная с этого момента, события стали развиваться стремительно. Когда королева сбежала в Вену, пост вице-короля Каталонии занял австрийский военачальник, маршал Штаремберг.
На совести Штаремберга лежит груз расправы над целым народом, самых ужасных и тяжелых гонений современной эпохи. В начале 1713 года декорации для драмы были готовы. Все шестерни и колеса, что удерживали небеса над нами, могли в любую минуту прийти в движение. Оставалось только нажать на рычаг. И Штаремберг был этим рычагом.
Монстр и союзники уже втайне пришли к соглашению, и в Барселону явился гонец: Штаремберг должен был привести приказ в действие и самолично руководить эвакуацией союзных войск из Каталонии. Голландским, немецким и португальским солдатам предписывалось подняться на борт английских кораблей, стоявших на якоре в порту Барселоны. Не означало ли это отдать на растерзание и на поругание самую верную страну? Разумеется, да. И что из этого? It is not for the interest of England to preserve the Catalan liberties. И их жизни тоже.
Представьте себе изумление, охватившее барселонцев, когда эта новость разнеслась по городу. Сначала никто не хотел ей верить, а потом людей охватило отчаяние. На улицах и в тавернах обсуждали неизбежное, а пьяницы распевали песенки довольно мрачного содержания:
Стены Барселоны покрылись листовками; некоторые являли собой примеры черного юмора:
КОМЕДИЯ ЭВАКУАЦИИ
Действующие лица
Испания – жопа засранная, наши свободы в роли подтирки, Без нашего рабства картина не будет полна, И все союзники в роли говна.
Звания, титулы и льготы, розданные Австрияком, в один день потеряли всю свою ценность. Какой-то шутник звонил в колокольчик и бросал пригоршни конфетти в прохожих с криком:
– Es venen senyories a preus d’escombraries! (Титулы и чины за четверть цены!)
Сарказм, как известно, издавна помогал забыть о страхе. Однажды я увидел, как Нан и Анфан изображали бродячих актеров неподалеку от дома, на людной площади Борн. Карлик выступал в чем мать родила, если не брать в расчет воронку на голове, словно уродливый Адам. Левую ногу он согнул в колене и прижал ступню к ягодице, изображая хромого. К этой ложной культе Нан привязал кость от окорока, на которую опирался, точно на протез. Перед зрителями, смотревшими на него спереди, стояло странное существо с ногой борова, украшенной копытцем. Карлик скреб большим ножом уже очищенную от мяса кость, пытаясь найти последние жилочки. Он делал вид, что страдает от нестерпимой боли, и глотал крошки окорока; на лице его попеременно отображалось удовольствие, получаемое от лакомства, и гримасы страданий, которые он сам себе причинял. Тем временем Анфан расхаживал среди зрителей с открытым мешочком в руках, просил их заплатить за представление, сколько им будет не жалко, и распевал куплет, пользовавшийся в то время огромной популярностью:
– Entre Carlos tres i Felip cinc m’han deixat ab lo que tinc! (Карл под номером три и Филипп номер пять раздели меня донага и сговорились опять!)
О, смех – лекарство от страха, которое прячет его на время, но не уничтожает. Ибо после этого наступает третья стадия – ужас.
Ужас явился в город, подобно чуме, которую может занести какой-нибудь странник, – пришел вместе с приезжавшими в город беженцами из всех внутренних районов Каталонии. Когда они проходили через городские ворота, барселонцы бросались к ним с вопросами о том, что происходит в землях, далеких от побережья. Ответ всегда был один:
– Пожары пылают насколько хватает глаз.
Так оно и было. Если какой-нибудь город не сдавался врагу без промедления, начиналась артиллерийская атака, а потом в ход шла кавалерия. На самом деле бурбонским колоннам, преследовавшим союзные войска во время их отступления, было недостаточно просто войти в город или селение. Они требовали, чтобы алькальды выходили их встречать в знак покорности.
Ужас может вызвать две противоположные реакции. В большинстве случаев он ведет к смирению перед лицом угрозы. Но иногда – и случается это нечасто – он провоцирует необычное и чрезвычайно опасное состояние духа – всеобщую ярость.
Когда последние колонны солдат союзной армии продвигались к побережью, местные жители уже не умоляли их остаться, а забрасывали камнями. Негодование достигло предела, когда стало ясно, что они не только бросают нас на произвол судьбы, но и совершают предательство за предательством. Военачальники союзников не просто уходили, а еще и вручали ключи от городов и крепостей командованию бурбонской армии!
В последних числах июня 1713 года Барселона кипела от возмущения. Люди не дураки и всегда знают, кто виноват в их бедах. Сотни разъяренных горожан собрались возле резиденции вице-короля Штаремберга и украсили ворота его дома куриными перьями и лапками. Эти люди ошибались: Штаремберг не стал вдруг мокрой курицей, трусом он никогда не был – точно так же, как палачи не бывают ни храбрыми, ни трусливыми – они просто негодяи.
Красные подстилки отправились к нему за объяснениями, почему союзные войска покидают Каталонию, почему без боя сдают города столь жестокому врагу и, наконец, что собирается предпринять Австрияк, дабы помешать расправе над целым народом, который был ему верен с самого начала войны.
Ответ Штаремберга прозвучал так цинично, что достоин за это попасть в историю:
– Ваши превосходительства, примите мои искренние соболезнования и заверения в самых нежных чувствах.
И Штаремберг исчез. В тот же вечер он сел в карету, выехал через задние ворота под предлогом охоты и больше не вернулся. На самом деле он решил присоединиться к союзным войскам, которые готовились подняться на корабли в устье реки Безос, к северу от города. Английский флот расположился там, чтобы не вызывать волнений в порту Барселоны. Таковы были наши верные союзники!