[87], я запамятовал, но на самом-то деле – какая разница? Укажи автором этого афоризма кого тебе будет угодно. Только не Вольтера!)
Была и еще одна причина нашей абсолютной незащищенности. В 1705 году все позволяло предположить, что война закончится через несколько месяцев. После высадки в Барселоне союзные войска должны были двинуться на Мадрид и низложить Бурбончика, после чего Австрияк превратился бы в короля всей Испанской империи. Кастилия, наконец поняла бы, что ее господство закончилось, и каталонцы превратили бы Испанию в конфедерацию, процветающую и современную, с английским парламентом, голландским флотом и активной буржуазией, управляющей финансами. Но ничего из этого не вышло. Война затянулась. Австрияк, устроившийся в Барселоне, просил новых и новых займов у каталонских властей, чтобы содержать свою многонациональную армию, и наше правительство шло у него на поводу, ведь для победы в войне нужны наступления, а не оборона. Результатом всех этих событий стала драма 1713–1714 годов.
Той же ночью я произвел расчеты. В нашей квартирке царило необычное спокойствие. Нан и Анфан, неожиданно беспечные, мирно играли возле очага, в котором мы пекли перцы и зеленые помидоры. Возле них сидел в кресле-качалке Перет и читал при свете огня. Бедняга так никогда и не научился читать про себя, а потому бубнил себе под нос, точно монах. Это были отвратительные вирши Румагеры, и в нашем тогдашнем положении они показались мне еще ужаснее. Может быть, именно поэтому они сохранились у меня в памяти:
Амелис была ласковее, чем обычно, и попыталась убрать со стола бумаги с расчетами, перо и чернильницу, чтобы увлечь меня в постель. Но я не поддался ей, потому что на душе у меня скребли кошки. Никто не отдавал себе отчета в том, какая судьба нас ожидала, словно, закрывая глаза на будущее, они могли его предотвратить.
По моим подсчетам, город в лучшем случае выдержал бы восемь дней правильно построенной осады. И ни днем больше. После этого наступит мрак.
12
Несколько недель, которые непосредственно предшествовали появлению у стен Барселоны бурбонских войск, мы провели с большой пользой. Роты Коронелы маршировали по Рамблас взад и вперед и учились стрелять. Эти маневры проводились в основном для того, чтобы поднять дух горожан. Ополченцы страшно веселились, выполняя упражнения, и были не по-военному бесшабашны. На бульваре установили два манекена, набитые соломой и отдаленно напоминавшие человеческие фигуры, а за ними построили деревянную стену трехметровой высоты. Один манекен назвали Людовиком, а другой – Филиппом. Каждый день их расстреливали по десять раз сто ружей. Если честно признаться, довольно безуспешно. Судите сами о меткости стрелков, если я скажу вам, что все окна в окрестности стрельбища жители домов забили досками.
За столь короткое время не представлялось возможным превратить роты жестянщиков и кожевенников в профессиональные воинские подразделения. Но никто и не собирался. Связи, которые налаживаются между людьми, гораздо важнее меткости стрельбы, а возникающее товарищество должно было еще сильнее упрочиться благодаря доверию к офицерам. И в этом отношении дону Антонио не было равных.
В наше время восставшая Франция разбрасывает по всему миру легионы генералов-революционеров, которые еще вчера носили фартук трактирщика, а сегодня уже щеголяют маршальским поясом. В мое время старшие офицеры были совсем другими. За свои девяносто восемь лет мне довелось увидеть немало полковников и генералов, которые знали о полках, которыми командовали, только одно: какого цвета мундиры у солдат.
Дон Антонио был настоящим боевым генералом и хорошо знал окопы и сражения. Любовь к армии он унаследовал от своих предков, а родился в Барселоне, как я уже рассказывал, потому что в то время его отец служил в этом городе. Я же вам говорю, такая ему выпала судьба. Для красных подстилок он навсегда остался кастильцем, а следовательно, пришлым, и бурбонские власти не признали за ним права считаться каталонцем. Много лет спустя Джимми показал мне копию списка арестованных после падения города. (Он хотел доказать мне, что не имел ничего общего с репрессиями, так как все задержания были произведены после того, как он покинул Барселону. Враки. Если даже он сам и не отдал этот приказ, то ничего не сделал для предотвращения арестов, хотя прекрасно знал о планах победителей.) В строчке, где стояло имя дона Антонио, не было написано «кастилец», там стояло определение «не каталонец», что весьма показательно.
Так вот, Вильяроэль очень скоро понял, что это войско отличается от всех прочих. Коронела была не чем иным, как объединением горожан под ружьем, и использовать по отношению к ним обычные приемы не представлялось возможным. Воодушевляя их, можно было достичь гораздо большего успеха, нежели наводя строгую дисциплину.
Никогда в жизни я не видел, чтобы главнокомандующие проводили столько времени среди простых солдат. Вильяроэль неожиданно появлялся на какой-нибудь позиции на стенах, а потом переходил на другую и на третью. К солдатам он обращался не иначе, как «дети мои», что им очень нравилось. Как-то раз, заметив, что большинство окружающих его вооруженных горожан приходятся ему ровесниками или даже старше, на середине предложения генерал поправился:
– Дети мои… Простите, я хотел сказать: братья мои.
Ополченцы хохотали до слез. А некоторым дедкам он даже позволял дружески похлопывать себя по плечу! В любой другой армии за такую фамильярность они бы получили пятьдесят ударов кнута.
Все это было бы замечательно, но дон Антонио взял в привычку обращаться ко мне при всех fillet, то есть «сынок», подчеркивая мою молодость. Наверное, это было единственное каталанское слово, которое выучил этот медный лоб. Да и произносил он это слово неправильно – мне кажется, нарочно – и вместо fillet говорил fiyé, словно подчеркивал свой кастильский акцент, что безумно веселило солдат.
Спустя несколько десятилетий мне довелось служить под командованием этого пруссака Фрица[89]. Боже мой, ополченцы Барселоны ничего общего не имели с прусскими полками! Фридриха солдат интересовал меньше, чем какой-нибудь пес. Гораздо меньше! Уверяю вас, и при этом я ничуть не преувеличиваю, что любой немецкий солдат прыгал бы от радости, если бы ему обеспечили столько же внимания, сколько уделяли собакам. Приведу только один пример: когда прусские полки перемещались, во избежание дезертирства солдатам запрещалось удаляться от основной колонны на расстояние, превышающее шесть метров, а колонна эта двигалась в окружении всадников, вооруженных карабинами, которым давался приказ стрелять на поражение. Разве кто-нибудь может представить себе, как прусский тиран обращается к рядовому солдату со словами «брат мой»? Такое просто невообразимо! Вот в этом-то и заключалась разница, огромная разница, между нашей армией и любой другой. Хотя дон Антонио и был настоящим воякой, он смог понять самое важное: Коронела состояла из свободных людей, которые защищали свою свободу, а такими солдатами нельзя командовать, разрушая те самые идеалы, которые их вдохновляли.
Ну ладно, хватит разводить сопли.
Дон Антонио приглашал меня на заседания генерального штаба гораздо чаще, чем мне того хотелось. На меня были возложены все инженерные работы, а потому подобные совещания казались мне пустой тратой времени. Бурбонская армия неминуемо надвигалась, а о состоянии наших укреплений я уже доложил. Обычно я помалкивал, но однажды речь зашла о том, что наше войско немногочисленно. Один из участников заседания, не помню точно кто, предложил превратить отряды микелетов в регулярные части. Правительство красных подстилок со скрежетом зубовным готово было пойти на некоторые уступки. Во время обсуждения в первую очередь упоминалось имя Бальестера. И тут выступил мой непосредственный начальник, некий Санта-Крус, который по решению красных подстилок формально возглавлял инженерные работы. Дону Антонио ничего другого не оставалось, как терпеть этого бездельника, который был для него пустым местом. Санта-Крус категорически воспротивился тому, чтобы Бальестеру дали почетное звание солдата нашей армии. Вильяроэль захотел узнать мое мнение.
– Я не считаю Бальестера простым разбойником, вовсе нет, – ответил я не колеблясь. – Возможно, он жестокий фанатик, но, по сути своей, это благородный человек. Не исключено, что он когда-то и похитил кого-нибудь из красных подстилок, то есть, простите за выражение, какого-нибудь богатея из правительства, но им движет не желание набить мошну, а ненависть к Бурбонам, будь они французскими или испанскими.
– Генерал, – продолжил Санта-Крус, – у нас и так хватает проблем с дисциплиной ополченцев Коронелы. Что же будет, когда они увидят пример этих молодчиков весьма сомнительного морального облика? И все присутствующие здесь понимают, что я смягчаю краски, прибегая к выражению «сомнительный моральный облик».
– С Бальестером или без него, – возразил я, – дисциплина никогда не будет сильной стороной Коронелы. И если Бальестер согласится присоединиться к нам, его ребята всегда будут отрядом легкой кавалерии. Мы сможем использовать их для связи с микелетами за пределами города, для разведки или для нападения на продовольственные отряды противника. Мы этот отряд очень редко будем видеть, потому что пользы от него на бастионах будет не больше, чем от ополченцев Коронелы верхом на лошадях.
Дон Антонио смотрел куда-то в пустоту, не произнося ни слова, погруженный в свои мысли. И в эту минуту я понял, насколько сильно хотел Суви-молодец увидеть в наших рядах Бальестера. Мои предыдущие стычки с ним теперь никакого значения не имели: для меня он был только хитроумным и смелым командиром, независимо от наличия у него форменного мундира. А нам безумно недоставало опытных вояк.