Молчание Вильяроэля растянулось на целую вечность, но в конце концов он произнес:
– Нам так не хватает солдат, что мы ничего не теряем, если предложим ему вступить в нашу армию и впредь сражаться за общее дело с честью. Если же он отклонит предложение, пусть его совесть будет ему судьей.
– Прямо в точку, дон Антонио!
Генерал просверлил меня взглядом, в котором сквозило неодобрение, и вынести его было труднее, чем любые упреки. Дону Антонио предстояло еще несколько встреч, а потому все офицеры, и я вместе с ними, повернулись к дверям, собираясь уйти. Помню, что Санта-Крус качал головой, по-прежнему не принимая нашу идею.
– Сувирия, – остановил меня дон Антонио, когда я уже было переступил порог, – и вот еще что: позаботьтесь лично о том, чтобы наше предложение дошло до Бальестера.
Мне показалось, что я сейчас упаду на месте.
– Я? Это просто невозможно, дон Антонио! Надо укрепить все стены и бастионы, и у меня куча работы.
– А мне так кажется, что очень даже возможно, – прервал он меня. – Потому что я ваш начальник и это мой приказ и потому что вы показали себя сторонником этого назначения и готовы отвечать за Бальестера. Вне всякого сомнения, он скорее согласится на предложение, исходящее от вас, чем от кого-либо другого.
Скорее согласится на мое предложение! Само собой разумеется, я не мог рассказать генералу, как Бальестер осаждал нас на хуторе и что несколько лет назад этот человек обокрал меня, раздел донага и повесил на смоковнице.
– Ну будет, fiyé, что это вы так понурились? – утешил меня Вильяроэль. – Неужели вы воображаете, что я рискну своим старшим адъютантом, когда противник через шесть дней подойдет к городу? Я позабочусь о том, чтобы вам выделили соответствующий эскорт.
Этот самый «эскорт» состоял из двух человек: худющего господина верхом на лошади и коротышки верхом на муле. Всадник на лошади, как предполагалось, знал более или менее точно, в каких местах можно столкнуться с патрулями, которые высылали вперед бурбонские войска, а хозяин мула знал, где обычно прятался Бальестер со своими головорезами. Оба дрожали от страха не меньше, чем я. Интендант выдал мне мундир пехотного подполковника – так распорядился дон Антонио, чтобы я внушал уважение. Это решение вызывало у меня серьезные сомнения, потому что Бальестеру очень нравилось перерезать глотки офицерам и его очень мало заботило, к какому из войск они принадлежали. Кроме того, мундир оказался мне так узок, что я не мог застегнуть его на груди, но на поиски портного времени не нашлось.
Мы выехали из Барселоны и миновали несколько поселений, но следов микелетов не обнаружили. Местные жители старались нам помочь и рассказали о продвижении войска Филиппа, которым в то время командовал герцог Пополи. (Пополи! Еще одно имя, которое следовало бы сжечь в костре Истории. Когда я расскажу вам, за какие заслуги, вы, без сомнения, со мной согласитесь.) До тех пор они видели только несколько конных бурбонских патрулей, которые немедленно скрывались, однако ни колонны пехоты, ни артиллерийские обозы еще не показывались. Наши враги наступали так медленно, потому что хотели овладеть всеми городками и селениями на своем пути. Несмотря на Призыв, бурбонское командование не верило, что барселонцам достанет безрассудства закрыть городские ворота перед могучим войском противника.
Что же до Бальестера, то найти его не составило большого труда. Он даже не удосуживался прятаться. После эвакуации союзных войск за пределами Барселоны не осталось и следа блюстителей порядка.
Мы обнаружили отряд в богатом загородном доме, покинутом его хозяином, предателем из самых знатных и состоятельных. Из окон доносились звуки дикого празднества. Пение и крики мужчин, безумный хохот женщин и звон бутылок, разбиваемых о стены или пол.
– Вы и вправду собираетесь зайти в их логовище? – спросили мои спутники.
– Вам не стоит меня сопровождать. Если все кончится хорошо, мы очень скоро увидимся. А если нет… – Тут я вздохнул обреченно. – В таком случае расскажите об этом в Барселоне.
Я вошел в дом и сразу оказался в огромном зале, где царил страшный беспорядок. Там веселилась команда Бальестера, напоминавшая в тот момент стаю пьяных обезьян. Больше всех захмелел один верзила, у которого на шее, точно широкий плащ, висела занавеска. На шпаге, как на вертеле, он нес курицу. Я прекрасно помню полуоткрытый клюв и подернутые пеленой глаза бедной жертвы.
Я насчитал пять женщин и десяток мужчин. Один из них, вырядившийся в женское платье, танцевал, обняв труп бурбонского солдата. Голова мертвеца болталась, словно маятник, то откидываясь назад, то прижимаясь к плечу микелета, который ласково обнимал ее и гладил бледные щеки. На большой хрустальной люстре раскачивался с дикими воплями еще один тип – по всей вероятности, самый главный шутник этой компании. Все присутствующие хохотали, то коря его, то подзадоривая. Все, кроме Бальестера.
Он сидел в углу, на диване, который микелеты вспороли в нескольких местах своими штыками. Справа и слева от вожака отряда, обняв его за шею, расположились две потаскушки. Одна бессмысленно хохотала, а другая была так пьяна, что голова ее уже бессильно склонилась на грудь. Бальестер заметил мой приход первым.
Как раз в этот момент люстра не выдержала веса повисшего на ней человека, и он c грохотом упал на пол вместе с горой хрусталя. Взрыв хохота немедленно стих: человек-макака очутился прямо у моих ног.
Верзила подошел ко мне, потрясая своей шпагой с курицей, и хотел было произнести какую-то угрозу, но был так пьян, что зацепился ногой за останки люстры и рухнул навзничь.
Бальестер несколько раз язвительно причмокнул губами.
– Ну и не везет вам со мной! – сказал он, не утруждаясь даже подняться мне навстречу. – Приезжаете сюда, чтобы выручить своих друзей-предателей, – и смотрите, кого здесь встречаете.
– Я встретил именно того, – ответил я, – кого искал.
Один из людей Бальестера вытащил кинжал из ножен и подошел ко мне, чтобы покончить со мной, не разбираясь, в чем дело. Я поднял над головой цилиндрический футляр, где лежали свернутые документы, и показал им печать Женералитата на крышке.
– Здесь лежит, – провозгласил я, – официальное назначение, представляющее интерес для всех присутствующих здесь. Хотите, чтобы я вам его прочитал? Конечно хотите, потому что, если вы перережете мне глотку, вряд ли здесь найдется хоть один грамотей.
Они на миг задумались, и мне удалось продолжить свою речь:
– Правительство решило присвоить господину Эстеве Бальестеру звание капитана добровольческого отряда. Ему назначается соответствующее этому званию жалованье и выдается форменный мундир. Одновременно капитан Бальестер получает право записывать в свой отряд добровольцев по своему усмотрению, и эти люди будут служить в регулярной императорской армии и получать жалованье от Женералитата.
Наступила короткая пауза.
– Проснулись! – взвизгнул, прервав тишину, один из самых трезвых парней. – Теперь они готовы лизать нам задницу! Теперь, когда сами красные подстилки остались без штанов!
Я предпочел промолчать, прежде всего потому, что он был прав. Бальестер по-прежнему сидел на своем месте, но его микелеты сгрудились вокруг меня, крича и размахивая руками. Один рассказывал мне историю хутора, с которого выгнали крестьян за неуплату налогов, другой показывал рубцы на спине от ударов хлыста красных подстилок.
Для того чтобы вести разговор с бунтарями, надо быть выше их. И речь тут вовсе не о моральном превосходстве. Я обошел стол, вскочил на него и, подняв над головой футляр, произнес:
– Эти бумаги, разумеется, подписали красные подстилки. Но вот это, – и тут я схватился за борт своего мундира, – превыше всех красных подстилок. Эту форму сшила женщина из района Рибера для своего мужа, офицера Четвертого батальона. Этот человек – плотник. Кто вас сек кнутами? Плотники Барселоны или агенты правительства?
– Пошел ты в жопу вместе с твоей родиной! – кричали они, окружив мой стол. – Разве кто-нибудь о нас позаботился, когда мы в том нуждались? Нас сажали в тюрьмы! Преследовали! Пытали!
– Неблагодарные! – закричал я и сам удивился своей смелости. – Какой сын, видя, что его мать в опасности, станет укорять ее за давние шлепки, вместо того чтобы встать на ее защиту? – Я встряхнул головой, делая вид, что мной овладела глубокая печаль, но тут же пошутил: – Правильно говорят, что, когда сын падает в колодец, мать бросается за ним, но, если туда падает мать, сын бежит звать на помощь соседей.
Невероятно, но факт – кто-то из них захохотал. Не дожидаясь, когда стихнет смех, я снова заговорил серьезно:
– Так вот, дурная новость состоит в том, что наши соседи – это Кастилия и Франция и именно они стремятся утопить нас в глубоком колодце.
– И тебя сюда прислали, чтобы все это нам рассказывать? Мы ничего не потеряем, если кастильцы и французы слопают ваши Конституции со всеми потрохами! Заткнись!
– Сам заткнись! – взревел я вне себя от гнева. – Даже вы знаете, что это не так. Если падет Барселона, нам всем несдобровать. Что будет, если бурбонские власти покончат со всеми нашими правами? Хотя вы уже давно покинули свои дома и свои семьи, наверняка у вас где-то остаются родные и друзья. Их судьба вас не волнует? Конец жеребьевкам[90]; новых алькальдов по своему усмотрению будет назначать сам Бурбончик, и, уж конечно, найдет самых отъявленных предателей-бутифлеров. Все молодые каталонцы обязаны будут служить под его знаменами по всему миру, даже в таком отвратительном месте, как Америка, и десятилетиями не смогут вернуться домой. Наши тяжбы будут решать их судьи, которые, возможно, такие же сволочи, как наши собственные, но только добраться до них труднее, и ненавидят они нас лютой ненавистью. И если уже сейчас налоги кажутся вам непосильными, подождите тех, которые назначат наши враги при мадридском дворе, когда каталонский парламент не сможет наложить на них свое вето. – Я так разошелся, что мне пришлось остановиться на минуту, чтобы перевести дыхание. – Вы что, ослепли? Вы должны были первыми догадаться, что в случае поражения меньше всех пострадают красные подстилки. Они всегда на плаву, кто бы в стране ни командовал. И если уж вам все это настолько безразлично, объясните мне, почему это вы танцуете с мертвыми бурбонскими солдатами?