Увидев отряд, я обратился к их командиру.
– А, капитан Бальестер, – сказал я, недолго думая, потому что спешил. – Оставьте свои дела и помогите нам строить заграждение. Нам очень нужны руки.
Мне следовало бы предвидеть их ответ. Они расхохотались мне в лицо, говоря, что приехали в город сражаться, а не работать. Дело неожиданно осложнилось, потому что их неповиновение вынуждало меня добиться своего.
Я предупредил Бальестера, что, если он присоединяется к организованной обороне, то принимает на себя обязательство подчиняться дисциплине. Стоило этим молодчикам хоть единожды наплевать на мой приказ, да еще прилюдно, и я упаду в их глазах навсегда. Погода стояла жаркая, и на мне не было мундира. Привести в чувство шайку головорезов, когда на тебе простая рубашка, непросто. Неподходящий это костюм для такого дела. А тут еще в довершение всех бед работники, копавшие землю поблизости, узнали Бальестера, побросали кирки и лопаты и стали наблюдать за сценой, испуганно затаив дыхание. Как бы то ни было, Суви-Длинноног подошел к микелетам поближе и сказал:
– Это приказ. Здесь сейчас работают все. – Я оглядел весь отряд, одного за другим, указывая на каждого пальцем. – Все и каждый.
– Неужели? – прозвучал ответ Бальестера. – Что-то я не вижу, как красные подстилки копают землю.
– Мы сейчас не в лесу. И сражение здесь будет другое. – Я отошел на несколько шагов, взял за руку молоденькую девушку, державшую кирку, потянул ее за собой и показал ее раскрытые ладони Бальестеру. – Видишь кровавые мозоли на ее руках? Эти раны сейчас стоят многих медалей, которые зарабатывают солдаты на поле боя.
Бальестер приблизил свое лицо к моему и с трудно скрываемой ненавистью прошептал:
– Если вам нужны были землекопы, какого черта вы заманили сюда нас?
– Когда же вы наконец поймете, – ответил я ему в таком же тоне, – что вы служите не мне, а общему делу?
– Теперь я, кажется, начинаю понимать, – сказал Бальестер, – что эта война – прекрасный повод для того, чтобы красные подстилки угнетали нас еще сильнее, чем раньше.
Я собирался было ответить ему, но в этот момент нас оглушил страшный гул: все колокола Барселоны звонили, призывая людей укрыться за стенами города. Десятки колоколен бешено надрывались, донося до горожан страшную новость. Мы подняли головы. Часовые с башен уже несколько минут старались предупредить нас, но мы, занятые своей разборкой, не обращали на них ни малейшего внимания. С высоты бастиона нам кричали:
– Враги уже идут! Они идут!
Когда долгое ожидание какого-то события наконец разрешается, нам трудно бывает поверить в его реальность. Они уже здесь. И хотя на протяжении нескольких недель мы только об этом и думали, меня как громом поразило. Бальестер, заграждение, колья – все это теряло смысл перед лицом надвигавшейся беды.
– Но чего же вы ждете? – кричали часовые. – Бегите к ближайшим воротам! Заходите и заприте их!
Это были совсем молодые ребята, у которых и оружия-то настоящего не было, а один к тому же смотрел на мир сквозь толстые очки. В тот день на бастионе несли караул студенты философского факультета. Они показались мне такими же хрупкими, как страницы их книг. Очкарик указал на горизонт:
– Бегите! Сюда надвигается вся армия!
VictusПобежден
1
Эй, ты! Да-да, я к тебе обращаюсь! Как ты смеешь переступать порог моего дома? Я вчера перечитал все, что мы написали до сегодняшнего дня.
И на что это похоже? Что это такое? Ты записала все, что я тебе говорил! Каждое слово!
Это я так хотел, это я тебе дал такой приказ? Ну естественно, так оно и есть! Но даже такое безмозглое существо, как ты, способно понять, что нельзя же все понимать буквально. Когда ты говоришь гостям: «Чувствуйте себя как дома», разве ты это говоришь серьезно? Ну конечно нет!
Начиная свой рассказ, я был совершенно уверен, что ты его подсластишь. Мне хотелось, чтобы моя книжка получилась милая и незатейливая, вроде тех, которые писал Вольтер, – Простосердечный Кандид и все в этом роде. Ну, пожалуй, не так наивно, но все же благопристойно, чтобы ее могли читать даже салонные барышни. А тут такой ужас! Ты хоть понимаешь, какую медвежью услугу ты мне оказала? Ты, да-да, я это тебе говорю! Для изящной словесности ты не лучше, чем полчища Атиллы для цветущего луга!
Així et surtin cucs pel nas, filla de!..[91]
То, что я собираюсь сейчас сообщить, не имеет никакого отношения к нашему повествованию, но вам необходимо это знать: Вальтрауд меня покинула.
Именно так. Вы не можете поверить своим глазам, правда? Эта толстозадая жужелица, врунья и обманщица ни с того ни с сего взбунтовалась, и я вот уже две недели ничего о ней не знаю. Впрочем, нет, кое-что мне все-таки известно. На днях она подсунула под мою дверь записку, абсолютно идиотское послание, в котором приводила странные доводы, чтобы оправдать свое дезертирство. Ей очень жаль, и все такое, и все в этом роде. Бесстыдница даже попыталась обвинить меня в недостойном поведении!
А все дело в том, что вы, по ту сторону страницы, составили себе неверное представление о наших отношениях.
Не воображайте, что Вальтрауд оказывает мне одолжение, работая над этой книгой. Конечно нет. Она просто прикрывается своей хваленой щедростью, а в глубине души считает себя истинным автором этого произведения. Так бывает с собакой, охраняющей стадо овец: она привыкает кусать их за ляжки и в конце концов воображает себя пастухом. Впрочем… ну ладно, мне не жалко, признаюсь, что иногда она помогала мне направить рассказ в нужное русло, когда он слишком выходил из берегов. А теперь она воображает, будто мне не под силу самому продолжить эту историю и довести рассказ по прямой линии до горькой развязки конца осады 1714 года. Ну так вот, она ошибается! Ей, конечно, хочется, чтобы я встал перед ней на колени и умолял ее вернуться. О тщеславие! О женщины! Какой дурак изобрел второе слово, когда первым уже все было сказано? Никогда в жизни не попрошу эту ученую ворону вернуться!
Я, МАРТИ Сувирия, Инженер, Девять Знаков милостию Mystère, подполковник Его Величества Карла Третьего, инженер Армии Восставших Штатов Америки, инженер на жалованье в войсках Австрийской империи, Пруссии, Турецкой империи и Царства Российского, а также у индейских племен крик и оглала и в африканском государстве Ашанти, первый советник короля народа маори Ароароатару, торговец-команчеро, последователь Mystère, специалист по полиоркетике, толкователь трикветра, страдающий водобоязнью, и так далее, и тому подобное, а ныне, в конце концов и в результате всего жизненного пути, – человеческая развалина,
ПРИНИМАЮ и ПОДПИСЫВАЮ, перед Богом и перед Людьми, которых интересуют мои заявления, следующие пункты моей капитуляции:
Пункт первый: Признаю, что мое поведение в отношении Вальтрауд Шпёринг с момента ее поступления ко мне на службу и до сегодняшнего дня не всегда было безупречным, что непростительно, если учитывать, что она неизменно прилагала все усилия для поддержания моего подорванного здоровья.
Пункт второй: Я приношу ей необходимые извинения как публично, так и в домашней обстановке и униженно прошу вернуться под мой гостеприимный кров.
Пункт третий: Я подтверждаю, что Вальтрауд никогда не претендовала разделить со мной литературную славу или земные почести и все усилия, которые она прилагает для работы над этим произведением, направлены исключительно на сохранение исторической памяти моего народа, если только сия книга может тому служить (в чем я сильно сомневаюсь, но ты можешь этого не записывать).
И четвертый пункт, добавленный капитулянтом по его собственному желанию: Вальтрауд Шпёринг не уродлива, а просто обладает своеобразной красотой. Ее добрые чувства прекрасны, а в глазах Всевышнего только это имеет значение. (Красивые слова, но даже ты в это не веришь.)
Довольна? Теперь, когда ты снова вооружилась пером, мои слова никакой роли не играют – ты все равно будешь писать так, как тебе заблагорассудится. И в результате от моего исходного замысла останется не больше, чем от моего лица после штурма Барселоны! Если бы у тебя была совесть, сейчас ты бы добавила, что подвергла меня недостойному шантажу и невероятно унизила.
Неправда, я никогда тебя не оскорблял! Неужели ты хочешь, чтобы я сравнивал тебя с лесной нимфой? От медведиц германских лесов тебя отличает только одно: эти звери бурые, а ты – белокурая.
О нет! Не уходи! Подожди, пожалуйста, ради бога, моя дорогая и ужасная Вальтрауд. Если ты уйдешь от меня, с кем же я буду говорить?
Ну садись, пожалуйста, и возьми в руки перо, умоляю тебя.
Так-то лучше. Если хочешь, налей себе чашечку кофе с медом. (И напомни мне потом, чтобы я тебе вычел его из жалованья.)
Итак, 25 июля 1713 года бурбонская армия, возглавляемая герцогом Пополи, наконец подошла к Барселоне. Все работавшие на строительстве заграждений скрылись за стенами города (во главе отряда бежал Суви-Длинноног: возглавлять отступление – самое милое дело, потому что ты оказываешься дальше всех от врага).
Как и следовало ожидать, войско Пополи встретил огонь артиллерии, а когда строители заграждений входили в ворота, им навстречу мчались галопом три эскадрона всадников. Они вступили в бой с передовым отрядом бурбонской армии и вернулись в город, захватив несколько пленных.
Пополи переживал это поражение так, словно потерял целый полк. Во время войны все решает настрой воинов, и горожане встретили победителей аплодисментами, как героев. Что же касается пленных, то на их лицах было написано недоумение, как у людей, неожиданно попавших в беду. Они никак не могли поверить, что за столь короткое время успели превратиться из завоевателей в узников.
– Разве вы не хотели войти в Барселону? – язвительно интересовались встречные горожане. – Вот вы и в городе.