Бускетс бросил на него убийственный взгляд, но Бальестер не убирал руку. Я посмотрел вокруг, опасаясь худшего. Но тут Бускетс вдруг захохотал, сжал запястье Бальестера здоровой рукой и назвал его нежно «сукиным сыном». Хирург, которому пришлось удалить щипцы из раны, посмотрел на меня, словно говоря: «Ну разве можно оперировать в таких условиях?» Но ничего не поделаешь, таковы были микелеты. Что же до меня, то Бускетс отнесся ко мне скорее скептически:
– Подполковник? Ну что ж, прекрасно. – Он сделал еще один глоток из своей бутылки и заорал. – Ты хочешь меня вылечить или добить? – бросил он хирургу, который копался в его ране.
Я не знал, как мне обратиться к Бускетсу, а потому назвал его капитаном, не вдаваясь в подробности:
– Будьте добры, капитан Бускетс, изложите нам, что здесь произошло.
Командир отряда мне не доверял. Бальестер покачал головой:
– Несмотря на его вид, – сказал он, – он не из красных подстилок.
Бускетс вздохнул, обругал еще пару раз хирурга, а потом рассказал нам о случившемся, время от времени рыча от боли:
– Мы начали штурмовать Матаро. Вы уже знаете, что все бутифлеры Каталонии укрылись в нашем городе. Да к тому же горожане обязаны содержать эту братию. Поэтому наши ряды значительно пополнились. Они так невыносимо высокомерны, так наглы… Выгоняют семьи из их домов, чтобы там жить, или даже используют хозяев дома в качестве слуг. Они едят на серебряных подносах, а люди помирают с голода. Да еще вынуждены готовить им еду и выносить за ними горшки. – Он говорил и с каждой новой фразой возмущался все больше: – Что они о себе такое вообразили? Эти люди занимают наши дома, обращаются с нами, точно с рабами, и, в довершение всего, не стесняются называть нас мятежниками.
Лекарь тем временем продолжал копаться в его ране, и Бускетс снова вскрикнул от боли.
– И вот как оно вышло, – продолжил он. – Кто-то их предупредил, а может, случайно накануне вечером они получили подкрепление, сам не знаю. – Тут он вздохнул. – Мы столкнулись с частями пехоты и с конницей, а против конницы нам было не устоять, и они нас просто смели.
– Когда это было? – спросил я.
– Только вчера.
– Их патрули хотят вас здесь окружить, – сказал Бальестер.
– Мне это известно, но у них не хватит людей, чтобы окружить такой большой лес, а я послал в тыл своих разведчиков, чтобы следить за их передвижениями.
Мы сами успели в этом убедиться. Бускетс продолжил свой рассказ:
– Я жду только, чтобы все подтянулись к нам, а потом мы отсюда вырвемся. – Тут он облизнул влажные от крепкого напитка губы и обернулся к лекарю. – А еще я жду, чтобы этот коновал заштопал всех раненых!
– Да замолчите вы, – сказал лекарь. – Мне и так с вами нелегко. Вы что воображаете, я только и делал, что вынимал пули?
– Неужели хирурги этим не занимаются? – язвительно произнес я.
– Кто здесь, по-вашему, хирург? – с иронией пожаловался бедняга, не отрываясь от своей работы. – Я ушел из Матаро, потому что боялся, что в один прекрасный день не удержусь и перережу горло какому-нибудь жирному предателю. – Тут он взглянул на меня и сказал: – Я цирюльник.
Я взял Бальестера за локоть и отвел его в сторонку, чтобы поговорить наедине.
– Бускетс поступил неразумно, – прошептал я. – Если каждый будет вести войну сам по себе, ее невозможно будет выиграть. Вам теперь это ясно?
– Бускетс поступил правильно, – возразил мне Бальестер. – Он сражается на своей земле и защищает свой дом. Чего вы хотели? Чтобы он просто сидел сложа руки? Неделю тому назад мы и сами не знали, что окажемся около Матаро.
Несмотря на разделявшее нас расстояние, Бускетс услышал наши слова.
– По крайней мере, мы сделали попытку взять город, черт возьми! Мы попробовали! – закричал он, облокачиваясь на седло. – А потом неизвестно откуда появляетесь вы и начинаете нас распекать.
Я подошел к нему:
– Мне очень нравится, что вы уничтожаете бурбонских солдат. Но когда вы рискуете жизнью патриотов, это меня уже не радует. – Я показал на окружавших меня солдат. – Посмотрите на остатки своего отряда, которому приходится прятаться в чаще этого печального леса. А бурбонские войска по-прежнему хозяйничают в Матаро. – Тут я присел на корточки, чтобы оказаться с ним лицом к лицу. – Бускетс, эти люди вас послушаются – прикажите им, чтобы они вступили в армию Женералитата. – Я обернулся к Бальестеру, ища у него поддержки. – Бальестер, скажите же ему.
Тот протянул руку Бускетсу:
– Ты мне задолжал двадцать ливров.
– Пошел ты к черту вместе со своими двадцатью ливрами! – завопил Бускетс, тряся русыми кудрями и золотыми серьгами, а потом ткнул в меня пальцем. – А вы оставьте меня в покое. Военный депутат! Мои ребята не доверяют красным подстилкам, потому что их трудно отличить от предателей-бутифлеров. Мои люди ничего не смыслят в высокой стратегии, они просто хотят отвоевать свои дома и вернуться под родной кров. Они откажутся скакать взад и вперед по всей стране, оставив своих родных. – Он горько вздохнул. – Каким бы я был командиром, если бы мне пришлось отдавать им приказы, выполнять которые они не желают?
Тут он прервал свою пылкую речь и испустил последний истошный вопль. Цирюльнику наконец удалось вытащить из его плеча пулю.
– Держите, – сказал он и положил на ладонь Бускетсу шарик, окрашенный его кровью.
Тот поцеловал окровавленную пулю и с чрезвычайной осторожностью опустил ее в маленький кожаный мешочек. Она упала внутрь с глухим звуком, который издает свинец, ударяясь о свинец.
Бальестер прошептал мне на ухо:
– Бускетс собирает пули, которые его ранят. Сам святой Петр сказал ему, что откроет ему свои врата, только когда мешочек будет полон.
– А ты, – продолжил Бускетс, переводя взгляд на Бальестера, – интересно мне знать, как это получилось, что ты теперь на посылках у военного депутата, этой красной подстилки из самых крупных?
Бальестер бросил на него ехидный взгляд и повторил:
– Ты мне задолжал двадцать ливров.
Спорить дальше было бессмысленно: так уж повелось, что у трех каталонцев всегда будет четыре непримиримых точки зрения. Я покачал головой и сказал Бальестеру:
– Это бесполезное дело, пошли.
– Ну и прекрасно, скатертью дорога! – закричал разъяренный Бускетс нам вдогонку. – Я ничего другого и не ждал от красных подстилок! Но мы все равно будем сражаться! Слышите? Мы будем сражаться до последнего!
Я махнул ему рукой, не оборачиваясь, словно человек, который прощается с умалишенным, которого уже ничто не излечит.
– Присоединяться к вам – чего еще выдумали! – продолжал скандалить Бускетс. – А я вам вот что скажу: мы сами возьмем Матаро и захватим их склады с шестьюдесятью тысячами мешками пшеницы!
Я остановился как вкопанный, точно передо мной выросла невидимая стена, и в три прыжка снова очутился перед Бускетсом.
– Что вы сказали? Повторите! Шестьдесят тысяч мешков пшеницы? – спросил я. – Вы уверены?
– Все склады полны до краев. Наш город – прекрасное место для размещения всех припасов, и они это поняли сразу. Матаро недалеко от их кордона вокруг Барселоны, а все патриоты покинули город и ушли в горы, поэтому они не боятся саботажа.
Я стоял с потерянным взглядом, раскрыв рот. Шестьдесят тысяч мешков пшеницы! Провиант для всей армии, осаждавшей Барселону, оказался прямо перед нами, до него было рукой подать. Армия Двух Корон ничего не знала о высадке депутата, поэтому для обороны города добавили лишь несколько эскадронов кавалерии, которых могло хватить только на то, чтобы отбить нападение нескольких десятков полоумных микелетов.
– Капитан Бускетс! – закричал я. – Сейчас вы поступаете в распоряжение военного депутата и будете выполнять его приказы. Действуйте вместе с армией, и очень скоро Матаро будет у нас в руках.
Бускетс, на лице которого еще не разгладилась гримаса боли, сморщился еще больше:
– Вот это да! Почему же вы раньше сказали, что мой отряд должен следовать за вами и что захват Матаро с точки зрения военных никакого интереса не представлял?
Мы с Бальестером ушли из лагеря Бускетса, ведя лошадей в поводу, и, пригнувшись, пробрались через густые заросли. Когда мы оказались на дороге и уже собирались вскочить в седла, я не выдержал и обнял Эстеве, который не понял, с какой стати я так обрадовался.
– Мы превратим осаду Барселону в Канны военной логистики!
– Какие еще ханы? – спросил он обиженно. – Выражайтесь яснее, черт вас дери! Я ваших ученых книжек не читал.
– Вспомните, что рассказывают пленные и дезертиры, которые переходят на нашу сторону. Все слово в слово говорят: у них даже башмаков не хватает, а едят солдаты за весь день только одну черствую горбушку. Это и неудивительно – они так разграбили страну, что им неоткуда теперь достать продовольствие. Они страдают от голода, как прожорливая лисица, которая слопала в один присест всех кур в курятнике.
– И что тут такого? Вы просто никогда не голодали. Когда человека припрет, он всегда что-нибудь придумывает.
– Вы так говорите, потому что командуете маленьким отрядом в горах. Но вокруг Барселоны собрались вместе сорок тысяч ртов, и стоят они неподвижно. А желудок этой армии перед нами – это склады Матаро. Они, безусловно, уверены, что провианта здесь хватит до падения Барселоны.
– А эти ваши ханы?
– Битва при Каннах[101] – это самое страшное поражение Римской империи. Ганнибал выступил против римского войска, которое было вдвое больше, чем армия карфагенян. В начале сражения его построение дрогнуло, но тем временем карфагенская конница обогнула фланги и окружила римлян, заключив их в мешок. Нашей конницей будет наворованная ими пшеница. Если мы оставим их без продовольствия, а части военного депутата подойдут к кордону с тыла, им крышка. Осаждающие окажутся в осаде.
Тень улыбки на губах Бальестера показала мне, что он меня понял.
– Сорок тысяч солдат не могут жить неделями и тем более месяцами с пустым животом. Им ничего другого не останется, как снять осаду.