Перед тем как вскочить в седло, я еще раз обнял Бальестера:
– А осаждать город еще раз они не смогут. Их боевой дух упадет, а в казне в Мадриде не будет денег на новую кампанию. В Европе война всем осточертела. Все правительства будут давить на Бурбончика, чтобы он пришел к соглашению с Женералитатом.
Мы скакали к позициям военного депутата во весь опор и чуть не запалили лошадей. Штаб мы обнаружили на одном старом хуторе. Депутат, Далмау и другие офицеры устроили военный совет, а Дермес крутился неподалеку, так что мы явились как раз вовремя.
Я был так возбужден, что выпаливал только короткие и обрывочные фразы. Депутат разгневался.
– Этот Бускетс, о котором вы говорите, – просто главарь шайки, без мундира и без звания! Мы не можем быть уверены в его верности.
– Но, ваше превосходительство, – сказал я, – Бускетс был ранен. Я видел это своими глазами.
– Если он попал в засаду, – заметил депутат, – то, наверное, не слишком-то умен. Почему вы уверены, что у него правильные сведения?
– Потому что Бускетс и его ребята из Матаро, – сухо вставил Бальестер.
Далмау поднялся и предложил, сопровождая слова своей всегдашней улыбкой:
– Доверьте это дело мне, ваше превосходительство. Мы ничего не потеряем, если немного разомнемся.
Мы проводили кавалерийский отряд и полк Далмау до чащи, где скрывался Бускетс. Когда микелеты увидели нас, их радости не было предела. Целая армия пришла к ним на выручку. Во время войны маятник удачи постоянно раскачивается. Только несколько часов назад раненый Бускетс с остатками своего отряда прятался в лесу, а тут вдруг к ним присоединился большой отряд новых и хорошо вооруженных бойцов. Перед нами раскрывались ворота Матаро, впереди брезжил захват всех складов врага, а если судьба будет к нам благосклонна – даже окончательная победа. Микелеты Бускетса были в восторге и обнимали солдат Далмау со слезами радости на глазах. В эту минуту – в первый и в последний раз – я почувствовал надежду. Нам не надо выигрывать войну, достаточно ее не проиграть.
К вечеру связные принесли мне приказ явиться на заседание штаба. Высшие офицеры по-прежнему заседали на том же самом хуторе у берега моря. Я вошел и застал жаркий спор между военным депутатом и Далмау. Беренге сидел, развалившись в своем кресле, под которым виднелся ночной горшок, а Далмау, опершись кулаками на стол, подался всем телом вперед.
– Мы должны поднять всю страну на борьбу и освободить Барселону! – кричал депутат.
– Мы должны выиграть эту войну! – бросил ему Далмау через стол и, увидев меня, сказал: – Вот и Сувирия. Мне кажется, это вы допросили двух французов, которых Бускетс взял в плен.
– Так точно, полковник.
– Они подтверждают наши сведения о складах в Матаро?
– Слово в слово, сеньор, – ответил я, не понимая, о чем они спорят.
Далмау, получив такую поддержку, снова пошел в наступление:
– Вы слышите? Если вы не доверяете Бускетсу, поверьте, по крайней мере, нашим врагам. Четыре тысячи пятьсот тонн пшеницы! Все их запасы продовольствия! Жатва уже закончилась, земля истощена – им не прокормить свое войско. А теперь представьте себе, как поднимется дух наших бойцов, если мы захватим их склады. Мы сможем без труда отвезти какую-то часть этих припасов в Барселону на кораблях в качестве трофея. Или даже еще лучше: возьмем с собой столько продовольствия, сколько сможем увезти, и будем раздавать всем нуждающимся. В нашу армию завербуются тысячи людей!
Депутат слушал его, не скрывая своего раздражения.
– А я повторяю вам, – произнес он, – что принял важное решение, на которое не могут повлиять обстоятельства, возникающие по ходу дела. Исполняйте приказ! Ваше поведение можно расценить как неповиновение командованию!
Я не выдержал и вмешался в разговор:
– Ваше превосходительство, разрешите вас спросить, о каком важном решении идет речь?
Далмау в отчаянии обреченно опустился на стул и устало потер лоб.
– Мы не будем штурмовать Матаро, – сказал он мне отрешенным голосом. – Депутат отказывается от атаки.
Я подскочил на месте.
– Мы можем захватить Матаро, не пролив ни единой капли крови! – закричал я. – Штурмуя город, мы ничего не теряем, а, напротив, выиграем все. Кто знает, может быть, это даже приведет к концу войны!
– Вы подчинитесь моим приказам, а я – распоряжениям свыше, – прервал меня депутат. – Правительство распорядилось обойти Матаро, и в город мы не войдем.
Я не мог произнести ни слова, потому что происходящее выходило за рамки моего понимания. Врага побеждают, нанося ему ущерб постоянно, до самого конца, а наш собственный военный депутат отказывался использовать против неприятеля силу.
– Ваше превосходительство, – произнес я, с трудом ворочая языком, потому что во рту у меня пересохло, – ваше мнение, вероятно основывается на том, что вы еще не видели наших ребят в деле. Если им приказать, они смогут штурмовать и Париж, и Мадрид. Положитесь на них, я вас умоляю.
– О, будьте так любезны, не старайтесь меня обмануть, – сказал Беренге пренебрежительным тоном. – Я, конечно, стар, и ноги меня уже не держат. Но я все еще способен трезво смотреть на вещи. – Тут он ткнул в меня пальцем, но обратился к Далмау: – Кто сопровождал подполковника Сувирию – разве не этот негодяй Бальестер? Сам Бальестер! Грабитель с большой дороги, самый отъявленный разбойник. Несколько лет тому назад я собственноручно подписал приказ разыскать его, схватить, казнить и, четвертовав его труп, выставить напоказ, чтобы другим было неповадно идти по его стопам. – Тут он вздохнул. – Да, война часто меняет положение вещей и нарушает естественный ход событий. А вы сами знаете, Далмау, что большинство солдат вашего полка сделаны из того же теста. Это быдло самого низкого пошиба, а потому ими движут животные инстинкты.
Далмау возмутился:
– Мои ребята сражаются как львы!
– Чему я чрезвычайно рад, – сказал депутат. – Ваш полк создан недавно, и за короткое время ваши солдаты показали, что умеют бороться до конца. Но скажите мне, Далмау, вам когда-нибудь доводилось отдавать им приказ не применять насилие?
– Если вы имеете в виду дисциплину, то никто из моих солдат ее не нарушал, и это могут подтвердить все офицеры.
– Но это было в Барселоне! – уточнил депутат, подняв указующий перст. – И под отеческим и неусыпным надзором Женералитата. А можете ли вы поручиться, что они будут так же соблюдать дисциплину, если войдут в Матаро? – Тут он повернулся ко мне. – Подполковник Сувирия, я слышал, что в тысяча семьсот десятом году вы служили инженером в войсках его величества.
– Так точно.
– Тогда скажите нам вот что: если населенный пункт служит базой для снабжения армии и там сосредоточено огромное количества зерна, можем ли мы предположить, что там также могут храниться иной провиант и снаряжение?
– Конечно, ваше превосходительство, – ответил я, потому что это было сущей правдой и давало мне дополнительные основания для того, чтобы настаивать на штурме. – Оружие, боеприпасы и, наверное, инструмент и материалы для землекопов и строителей укреплений. Возможно, к тому же повозки и лошади, необходимые для перевозки…
Этот старикан с отвисшими веками был столь же осторожен, сколь хитер, а потому, не давая мне закончить речь, задал свой вопрос:
– А вино? Дешевое зелье?
– Ну да… – произнес я неуверенно. – Наверное, да.
Тут он повысил голос:
– Наверное? Они накопили еды для целой армии, и там не найдется даже кувшинчика дрянного вина? Подполковник! Чем же тогда успокаивают свои нервы солдаты перед атакой?
К моему огромному сожалению, я сдался:
– Несомненно, какое-то количество спиртного там найдется.
– И не какое-нибудь, а большое! – укорил меня Беренге. Он сделал два глубоких вдоха и сказал Далмау: – В первую очередь ваши ребята напьются. А как только они превратятся в пьяную толпу, никакая дисциплина в этом мире их не сдержит. В Матаро сейчас огромное количество знатнейших людей нашей страны, чьи родословные восходят ко временам Жауме Первого[102]. Следуя дурным советам, эти люди предали свою родину. Но мы не можем допустить, чтобы их уничтожили, и тем более без суда! Здесь создались превосходные условия для того, чтобы самое гнусное быдло осуществило самую гнусную месть: перерезало всех знатных господ и оскорбило их жен и дочерей. Надо ли мне говорить вам, что скажут наши враги, если подобное зверство окажется на нашей совести? Они распространят вести об этом по всей Европе и осквернят этим святое имя родины каталонцев! Размеры нашей страны невелики – разве можем мы рисковать своим положением на шахматной доске политики государств? Нет, господа, я не позволю, чтобы наше будущее принесли в жертву ради мимолетного и незначительного успеха.
Эти слова меня возмутили до глубины души, и я вскипел:
– Не думаю, что дон Антонио обрадуется такому решению! Совсем наоборот.
– Наш главнокомандующий назначен правительством и подчиняется ему, а я отдаю приказы от имени правительства! – закричал депутат, который, как все прочие красные подстилки, приходил в бешенство, как только вопрос заходил о полномочиях правительства и Вильяроэля. – Это вам не военная диктатура!
– Как вы смеете называть дона Антонио диктатором? – возмутился я. – В жизни своей я не слышал большей глупости!
Мой тон вынудил Далмау вмешаться в наш спор:
– Подполковник Сувирия! Я приказываю вам вести себя в соответствии с вашим званием!
Но я так взбесился, что меня уже нельзя было остановить.
– Если бы дону Антонио так нравилось бряцание оружия, он бы давным-давно служил в бурбонской армии, а он много раз отвергал их предложения вместе с высоким жалованьем, которое не идет ни в какое сравнение с теми грошами, которые он получает из Вены! А если даже наши ребята задерут пару юбок и сорвут зубами белье с жен и дочерей предателей-бутифлеров, какая в том беда? Такова война, а эти трусливые соглашатели бросили свой народ и решили пойти на службу к палачам. Что с ними прикажете делать? Награждать их и воздавать им почести? Можно было бы обменять их на патриотов! Если в нашей власти окажутся все эти бутифлеры, мы сможем спасти от смерти сотни и даже тысячи микелетов!