С самого начала осады красные подстилки всегда первым делом заботились об одном – о порядке в городе. Чтобы на улицах было светлее, они приказали всем жителям города, когда наступала ночь, выставлять на окна и на балконы светильники и фонарики. Ты поворачивал голову, и вся Барселона за твоей спиной светилась огоньками. Во время рождественских праздников того года светильников стало еще больше, чем обычно. Стекла в фонариках были синими, красными и желтыми, а потому улицы Барселоны мерцали, словно ночная радуга.
Наступил 1714 год, но ничего не изменилось. Прошло еще три месяца, и четыре, и пять, но все было по-прежнему. Наступила весна, и всем уже осточертела эта осада, и мне тоже. Ничего серьезного не происходило: сплошная скука, мелкие стычки и усталость, которую порождает у свободных граждан необходимость жить по законам военного времени. В Базоше такую долгую осаду сочли бы поражением. Более того: истинным извращением, немыслимым с точки зрения инженерного искусства. Пополи должен был сломить нашу оборону за одну неделю, а мы по-прежнему держались. Он даже не отваживался начать Наступательную Траншею.
Короче, я пытаюсь вам объяснить, что к весне 1714 года вся эта история мне уже очень надоела. У всех она была в печенках, кроме одного человека – дона Антонио де Вильяроэля. В мои обязанности, кроме всего прочего, входила весьма утомительная миссия – сопровождать генерала каждый раз, когда он проверял позиции одну за другой – ту, эту и еще вон ту, дальнюю. Один бастион, другой, куртины между ними – ему всегда было мало. Здесь недоставало солдат, там не хватало пушек, этот старый пролом в стене надо было заделать уже давным-давно. 19 мая, когда он меня, по обыкновению, распекал, наш разговор был прерван огнем неприятеля, яростнее обычного.
С бастионов виднелись жерла бурбонских пушек, которые сначала беззвучно освещались на кордоне. Потом слышался сиплый свист, бомба ударялась о стены, издавая привычный для нас звук: тра-ра-ах! Но на этот раз все было по-другому. Орудия были нацелены так высоко, что снаряды пролетели по небу над нашими головами. Они падали в городе на крыши домов или ударяли по западным фасадам.
– Идиоты! – заорал я. – Мы здесь! Вот они мы! У вас что, глаза на затылке?
Пушки выстрелили снова, так же плохо нацеленные. Я пришел в ярость, но дон Антонио велел мне замолчать. Он все понял раньше меня.
– Они прекрасно знают, что делают, – сказал он.
– Но, дон Антонио, – возразил я, – их снаряды перелетают через наши позиции.
Он повернулся и направился в штаб. Я пошел за ним. И тут наконец меня осенило. Враг бомбардировал не укрепления, а сам город!
В Базоше я учился брать крепости так, чтобы в результате штурма погибло меньше людей, чем погибало от несчастных случаев при строительстве укреплений, а этот мясник Пополи, не теряя времени на стены, направлял орудия прямо на дома мирных жителей. Этот невероятный шаг являл собой такое грубое, жестокое и явное нарушение всех священных уроков Базоша, что я отказывался верить своим глазам. Пока мы бежали по улицам, огромное ядро ударило в фасад четырехэтажного дома. Он рухнул, и в грохоте ломающихся балок и скрежете каменных плит я расслышал крики девочки, которая плакала от боли.
Боль, причиненная ребенку, вызывает ярую ненависть. Мне вспоминается, что я бегом вернулся на бастион, поднялся на верхнюю площадку, взял подзорную трубу и направил ее на бурбонские позиции. Мой взгляд пробежал по фашинам парапетов, за которыми скрывались орудия. Дым застилал батарею, артиллеристы суетились вокруг пушек, и вдруг круглая линза моего прибора остановилась на человеке, стоявшем неподвижно. Он тоже наблюдал за мной в подзорную трубу. Мы посмотрели друг на друга, а затем он помахал мне рукой, смеясь над нашей болью. Я сразу его узнал: Вербом, эта скотина Вербом.
Мы созвали срочное совещание и пригласили Косту и других старших офицеров. Все были возмущены и взволнованы, кроме майоркинца, на которого общее настроение никак не повлияло. Он так спокойно жевал петрушку, что казался совершенно безразличным ко всему, и своим всегдашним монотонным голосом заявил:
– Они используют дальнобойные орудия. Но даже при их помощи им не удастся наносить удары по всему городу. Неприятель может бомбить только ту его часть, которая расположена прямо за стеной, – район Рибера. И у них только одна батарея из трех орудий.
Я не выдержал и эгоистично заметил:
– По несчастливой случайности, моя семья живет как раз там.
Несколько офицеров обратились к дону Антонио с требованием подготовить штурм батареи двумя батальонами. Другие считали, что бомбардировка города была задумана как провокация, чтобы вызвать скоропалительную атаку горожан, которая приведет к их поражению. Были и такие, кто предлагал направить Пополи письмо с угрозой казнить всех пленных, если он не прекратит бомбардировку мирных кварталов. Наш любитель петрушки предложил самое простое решение, что не умаляет его заслуги, поскольку никому другому такая мысль в голову не пришла: самые точные наши орудия не обладали достаточно большой дальнобойностью, а значит, надо приблизить их к батарее врага и ее разрушить. Как это сделать? Надо вывезти целую нашу батарею за стены.
– Но неприятель может ее разбомбить, – заметил я.
Ответ Косты в полной мере отражал точку зрения всех артиллеристов:
– А зачем придумали пехоту, если не для того, чтобы защищать артиллерию?
Никогда нельзя было догадаться, всерьез он говорит или нет. Майоркинец глянул в свою котомку и, увидев, что петрушка там кончилась, грустно сказал:
– Дайте моим ребятам возможность вести огонь десять минут. Этого нам достаточно.
На самом деле им хватило и пяти. Дон Антонио приказал двум батальонам в полном составе сделать вид, что они идут в атаку на кордон, и они двинулись вперед стройными рядами под грохот двадцати барабанов. Бурбонское командование решило выставить им навстречу вдвое больше солдат, которые начали строиться за линией кордона. Они попались на нашу удочку, потому что Коста, воспользовавшись этим моментом, вывез за стены шесть пушек. Его снаряды упали прямехонько на головы бедняг, которые обслуживали бурбонскую батарею. Потом майоркинцы быстро впрягли лошадей и отвезли свои легкие орудия обратно в город. Пополи остался с носом и лишился своих пушек-убийц.
Огорченный неудачей, он пустил в ход всю свою артиллерию. Для этого ему пришлось перенести линию кордона поближе к городу, и с новых позиций удары орудий достигали любой точки города, за исключением береговой полосы. Артиллерийская атака 19 мая была детской забавой по сравнению с тем градом бомб, который посыпался на наши головы теперь. Так началась бомбардировка улиц и домов Барселоны. Это были хорошо рассчитанные и размеренные удары, не прекращавшиеся несколько месяцев, ни днем ни ночью.
Терроризм военных стремится к разрушениям крупного масштаба. Утесы наших высоких домов на берегах узких улочек являли собой слишком сильное искушение для неприятеля, и тот обрушивал на них град снарядов с восторгом мальчишки, который топчет муравейник. Передо мной до сих пор часто встают такие картины: толпы мирных жителей бегут по улице, а над их головами взлетают струи щебня, точно гной из вскрытого нарыва.
Для барселонцев обстрелы были адом. А для Пополи – результатом практического расчета. По его замыслу, жители города, пережившие ужас бомбардировок, сами потребуют у правительства открыть ворота Барселоны. Если оставить в стороне эмоции, идея Пополи была отнюдь не глупа. Имело ли смысл держать оборону, если за нее приходилось расплачиваться нашими собственными домами и соборами и даже самой нашей жизнью? Барселону защищало войско ополченцев, которые сражались за свои семьи. Если жизнь их родных подвергалась опасности, зачем им было держать в руках оружие? И тем не менее Пополи ошибся в своих извращенных расчетах. Горожане поступили совсем не так, как ему хотелось, – их логика оказалась диаметрально противоположной.
Даже сам Марти Сувирия, инженер, обученный оценивать любую ситуацию с позиций холодного расчета, стал действовать ему вопреки. Я прекрасно знал, что бурбонские варвары готовы уничтожить все на своем пути, и именно поэтому был обязан настаивать на переговорах, но не сделал этого. Почему? Не знаю. Возможно, потому, что мы зашли уже слишком далеко. Наперекор науке Базоша за стенами замка жизнь стала совсем другой. Мир менялся и уже не поддавался рациональным принципам маркиза.
По сути дела, маневр Пополи выдавал его бессилие и крах его планов. Бомбардировки не подорвали веры защитников города, а только укрепили ее, ибо люди догадались, что он обстреливает Барселону, потому что неспособен сломить волю горожан, ее оборонявших. И более того: хотя мы этого еще не знали, власти Мадрида уже сообщили Пополи о своем недовольстве его бездарностью и о том, что на его место назначен другой военачальник. Ему никогда не было суждено войти в город победителем. Униженный герцог срывал свою злобу на барселонцах. Град снарядов обрушивался на город с ужасающей размеренностью: каждые пятнадцать минут, без передышки – и так на протяжении месяцев. Целые улицы превратились в руины, и только память людей могла восстановить прежний их вид.
Древнюю Барселону, всегда легкомысленную, вечно веселую и всем довольную, ранили теперь бомбы, падавшие с небес. Одни бомбы питали ненависть к разуму и печатному слову: так, однажды снаряд попал в редакцию самой любимой горожанами газеты «Дневник осады» и убил ее хозяев и редакторов. Другие оказались воинствующими атеистами: одно ядро пробило витражную розетку церкви дель Пи, где всегда собиралось множество прихожан; шло богослужение, и удар унес много жизней. И наконец, были бомбы ночные, подслеповатые и глупые, потому что одна из них убила трех агентов, сторонников Бурбонов, которые расклеивали по городу листовки. Бедняг разорвало в клочки. Как-то на рассвете я увидел кисть, которая висела на стене. Сам по себе никакого интереса сей предмет бы не вызывал, но его держали пальцы руки, оторванной на уровне локтя. Хозяина этой конечности бомба застала за расклеиванием листовок. Нечего и говорить, что бригады уборщиков не слишком-то спешили снять руку со стены, чтобы другим предателям было неповадно заниматься подобными делами.