Короче говоря, Вербом хотел, чтобы я исправил, доработал и усовершенствовал его проект траншеи. На моем запястье красовались пять Знаков, вдобавок у меня было важное преимущество перед Дюпюи-Вобаном: я провел много времени внутри города, а потому прекрасно знал состояние его укреплений.
Несмотря на свое положение, я невольно расхохотался. Неужели он и вправду считал, что я стану ему помогать?
– Помните, что на вашем счету два года моего плена, – сказал он в ответ. И повторил: – Два долгих года.
В этот миг его ненависть не просто повисла в воздухе, а навалилась на меня всей своей тяжестью. Вербом был настоящей громадиной: глыба туловища, огромная голова, зубы, похожие на клыки бегемота. Я сглотнул, помертвев от страха. Он молчал, будто наслаждаясь своей устрашающей силой. Я, одинокий пленник, был полностью в его власти. А каждый человек таков, каким он уродился, и ничего тут не поделаешь. Святой Георгий расправился с драконом, словно перед ним был жалкий таракан; Руже де Льюрия[112] сожрал сто тысяч турок в три присеста; а король Жауме завоевал Майорку и Валенсию, потому что ему наскучило сидеть в своем дворце в Барселоне. Но так уж вышло, что Суви-Длинноног не годился ни в cвятые Георгии, ни в Руже де Льюрии, ни в короли Жауме. Я просто описался от страха.
– Я вам ничего плохого не делал! Ничего! – заорал он на меня. – Как-то раз я ухаживал за дамой в замке Базош, и на моем пути оказался грязный садовник. Что я имею против садовников? Ровным счетом ничего. Но в тот далекий день тысяча семьсот шестого года вы нанесли мне непоправимый ущерб, а четыре года спустя, в тысяча семьсот десятом году, вы предательски взяли меня в плен. И вот прошло еще четыре года, и этот гнусный садовник снова возник передо мной, но на сей раз ничто не помешает мне избавиться от него навсегда. Ничто! – Тут он замолчал и погрозил пальцем прямо у меня перед носом. – И все же существует одна, весьма отдаленная возможность того, что я вас помилую. Если вы выполните мои распоряжения, я ограничусь тем, что просто отправлю вас в пожизненное изгнание на остров Кабрера[113] или еще в какой-нибудь крошечный ад, где вы будете умирать от жары.
Он ушел и оставил меня одного, чтобы я хорошенько все обдумал. На столе лежали чертежи траншеи, которые он приготовил, и бумажки с пояснениями технических подробностей. Я не удосужился даже на них посмотреть. Обязанности узника тождественны его правам, и все они вместе сводятся к одному: совершить побег.
Я посмотрел через разбитое окно на улицу. Падение со второго этажа не могло стать для меня губительным, а сломанная нога казалась мне вполне подходящей ценой за свободу. Внизу, как и следовало ожидать, прогуливались караульные. Но я вовсе не стремился вернуться в город – сия затея не могла увенчаться успехом; мне было достаточно просто найти Дюпюи-Вобана.
При помощи лучей весеннего солнца, бумаги и кусочка стекла вместо настоящей лупы я устрою небольшой пожар: дым, пламя, неразбериха. Часовые всегда сочувствуют пленникам, которые спасаются от огня, они на минуту заколеблются, не зная, что им делать – то ли помочь мне, то ли арестовать. Их замешательство даст мне несколько минут, и я смогу кричать во весь голос и во все стороны. В военном лагере эхо разносится быстрее, чем в горах, и до ушей Дюпюи дойдут странные новости о моей судьбе. Если Дюпюи-Вобан будет предупрежден, даже Вербом побоится убить меня. А потом уже подумаем, что делать дальше.
Я взял бумагу с заметками Вербома и облокотился на подоконник, ожидая появления первых лучей утреннего солнца. Чернила начинают гореть раньше, чем белая бумага. Я направлял луч при помощи вогнутого осколка стекла, и перед моими глазами вдруг возник какой-то случайный отрывок записей Вербома. Память наша иногда удерживает странные вещи, потому что мне вспоминается каждое слово: «…Gauche cottés G, et si le temps le permet on fera le retour H et la redoute I, et l’on construira la batterie K de 10 pièces de canon pour les moulins L, et le pont de la porte neuve cotté M et ce qu’on pourra des deffences du bastion de Sainte Claire et de la vieille enceinte qui ferme sa gorgue. Se faudra pour cette manoeuvre 1000 hommes d’armes et après…»[114]
Я повернул голову. Карта по-прежнему лежала на столе. Я отложил на некоторое время свой план поджигателя. Инженер всегда остается инженером, и чертежи притягивали меня, точно магнит. Я нагнулся над картой.
На ней была изображена Барселона: городские кварталы и наши сильно поврежденные стены. А на окрестных полях были прочерчены зигзаги траншеи, задуманной Вербомом. Каждая цифра и каждая заглавная буква, отмеченные на карте, разъяснялись потом в записях. Сначала я хотел только бросить на карту мимолетный взгляд, но дело кончилось тем, что я сел за стол и стал внимательно изучать все детали, сравнивая чертеж с записями на бумагах.
Я подробнейшим образом изучил траншею Вербома и инструкции по ее созданию. Потом рассмотрел карту второй раз. А затем и третий.
Эта траншея была далека от совершенства, очень далека. Благодаря тому, что бурбонская армия была многочисленной, неприятель тем или иным способом сможет достичь стен города. Их войска понесут, естественно, огромные потери, но кого это волновало? К тому же все это не имело никакого значения: суть вопроса заключалась в том, что Дюпюи разработает траншею лучше этой, гораздо лучше, и Бервик отдаст предпочтение ей.
И тут случилось нечто непредвиденное. Мои собственные размышления подвели меня к следующему вопросу: если ход предстоящих событий столь очевиден, не должен ли я действовать?
Когда голландский колбасник вернулся, Суви-молодец сидел себе спокойно за столом и перечитывал его записи.
– Ну и что? – спросил Вербом.
– Вы хотите услышать мое мнение? – Я разорвал листы пополам и презрительно бросил их на пол. – Des ordures[115]. – И, не дожидаясь вспышки его негодования, добавил: – Ошибка кроется не столько в конкретных планах, сколько в основной идее.
Мы заспорили. Я был более сведущ в инженерном искусстве и убедил его.
Вербом от природы был человеком потливым, а от моих рассуждений он просто взмок. Капли пота вокруг его губ вызывали у меня тошноту. Я заключил:
– Послушайте, я обдумал ваши слова, и вы, вероятно, недалеки от истины: наша взаимная неприязнь возникла из-за старого недоразумения. Давайте изменим условия нашего договора. Вместо того чтобы отправлять меня в ссылку, вы способствуете моей карьере. А я взамен буду верно служить вам.
– Верность? – усомнился он. – Вам это слово неизвестно.
– Вам надо разработать новую Наступательную Траншею. Кто может сделать это лучше меня? Нам надо начать все сначала.
– Вы мне столько задолжали, – сказал он, – что так просто вам не удастся со мной рассчитаться.
– Даже вам, при всей вашей ненависти ко мне, будет нелегко отправить меня на казнь, когда вы получите план этой новой траншеи.
Я читал его мысли, словно его череп был прозрачным: «Этот человек у меня в руках. Чем я рискую?»
– Тушь, бумага. Циркуль, угольник. Это все, что мне нужно. И долгая ночь для работы.
Мне понадобилась не одна ночь, а целых две. И три дня. Все это время я провел взаперти в этой бедной комнатушке. Я не брился. Из-за постоянной артиллерийской перестрелки в воздухе постоянно летала пыль.
Что же касается плана Наступательной Траншеи, то эта работа меня утомила до такой степени, какая еще не была известна моему организму. Поверьте: мозг – это мускул, от использования которого человек устает гораздо больше, чем от работы прочих мышц. Никогда в моей жизни, ни раньше, ни потом, талант Суви-молодца не подвергался такому серьезному испытанию. Я чувствовал себя архитектором, который вознамерился создать план лачуги с гнилыми балками и добиться того, чтобы император благословил его труд как проект великого храма. Мое перо иссушало чернильницы, когда я приводил в действие все свои способности, развитые в Базоше, и каждая черточка говорила мне, что я рожден для этой работы, что эти проклятые планы служат оправданием всего моего бытия, всех часов мучений под наставничеством Вобана. «Изложите основы совершенной обороны», – попросил меня Вобан. И может быть, время покажет, что в этих чертежах и заключался ответ. «Совершенная оборона – это Наступательная Траншея». Потому что, как вы, вероятно, догадываетесь, все мои усилия были направлены на то, чтобы нанести ущерб бурбонской армии, помешать ее продвижению и вызвать наибольшие потери в ее рядах. Изгадить им все: от колес их пушек до каблуков их подневольных солдат. По моему замыслу траншея на бумаге должна была казаться чудом, но ее создание должно было превратиться в ад. Вербом был негодяем, но отнюдь не идиотом. Он бы сразу заметил подвох и очевидные просчеты. Поэтому план, который я создал, был красивейшей, великолепной ложью. Его фальшь была очаровательна, а правдивые штрихи маскировали предательскую основу. Моя работа должна была скрывать саботаж, но казаться проектом, превосходящим творение Дюпюи-Вобана, лучшего в мире инженера после смерти маркиза. Превзойти Дюпюи! И выйти победителем в соревновании, судьей которого будет непреклонный Джимми! Стоило мне подумать об этом, и у меня начинала кружиться голова.
Рано или поздно Траншея достигла бы основания стен: у бурбонских военачальников не было недостатка в людях, которых тиран считал просто еще одним видом боеприпасов. Но на строительство моей извращенной траншеи уйдет больше времени – может быть, на неделю больше или даже на две. А за это время наш крошечный мирок мог повернуться на своей оси. Кто знает? Умрет какой-нибудь король или королева, заключатся новые союзы, произойдет еще что-нибудь непредвиденное.