Если вы оставите кота дома без всякого присмотра, он наверняка обнюхает все углы. Джимми прекрасно это понимал, поэтому я был уверен, что он оставил это письмо на виду именно для того, чтобы я его прочел. Это были указания, которые войска должны были выполнить при решающем штурме:
Поскольку Вы обещаете мне, что Барселона падет в самом ближайшем времени, я счел необходимым сообщить Вам о своих намерениях. Мятежники, действуя как таковые, добились того, что испытывают сейчас все лишения военного времени, коих заслуживают. Любая милость, которой они удостоятся, будет лишь результатом нашего сердоболия и сострадания, а потому, ежели, раскаявшись в своей ошибке, они явятся к Вам просить о снисхождении до того, как начнется строительство траншеи, Вы не должны спешить. Вам надлежит выслушать их, напомнить им об их дерзком мятеже и указать, что они недостойны милосердия. Лишь затем Вы можете предложить им, что вступитесь за город передо мной, дабы я простил, по крайней мере, жизнь горожанам (больше ничего предлагать им вы не можете), за исключением главных зачинщиков мятежа. Если же они будут продолжать упорствовать и дело дойдет до начала земляных работ и до открытия окопов, в этом случае Вы можете принять их парламентеров, только если они захотят сдаться на милость победителя. Если же и после этого они будут упорствовать и начнется штурм, в этом случае, как Вы можете понять, мятежники не будут достойны никакого сострадания и должны быть наказаны со всей строгостью военного времени, и это в полной степени относится к испанским офицерам, которые находятся внутри крепости.
Боже мой, если с офицерами они собирались обращаться так, разве они станут церемониться с прочими жителями?
Джимми появился неожиданно и действовал с позиций такого превосходства, что даже не стал меня ругать за мои изыскания в его кабинете.
– Итак, я буду краток, – сказал он. – У меня много дел.
Его движения всегда были нетерпеливыми, даже когда он отдыхал. Он схватил на ходу яблоко с подноса и вонзил в него зубы, устроившись в кресле. Когда рядом никого не было, Бервик позволял себе вести себя как мальчишка: вот и сейчас он закинул одну ногу на ручку кресла и, запрокинув голову, стал жевать яблоко.
– Мятежники платили тебе гроши, – продолжил он, – а значит, ты служил им не ради денег. И чести тебе эта оборона не может прибавить, потому что они, безусловно, проиграют. Скажи мне: ты хранишь верность кому-нибудь в городе?
– Да. – Мой голос прозвучал так, словно кто-то провел ногтем по штукатурке на стене. Но по крайней мере я уже мог говорить.
– Это мужчина или женщина? – спросил Бервик.
– Это мальчик.
Джимми закинул руку за голову и швырнул огрызок яблока в угол.
– О господи, мальчик! При каждой нашей встрече я обнаруживаю у тебя новый порок.
– А еще одна женщина, старик и карлик, – добавил я так серьезно, что в моем голосе можно было почувствовать ярость.
Но Бервик не оставил своего насмешливого тона. Он снова запрокинул голову и, вздохнув, возвел глаза к потолку.
– Чем ты там занимаешься с карликом, я даже вообразить не могу, – сказал он и продолжил, сменив тон: – А все потому, что ты меня оставил. Если бы ты не дезертировал после Альмансы, ты бы не попал в такой переплет. Сначала я предложил тебе почести и свою дружбу, но ты ее отверг, а сейчас я спас тебе жизнь. Имею ли я право требовать, чтобы ты вспомнил слово «благодарность»?
– Нет.
– Ты поможешь мне расправиться с этим взбунтовавшимся быдлом?
– Нет.
Бервик рассмеялся:
– Так-то лучше. Мне нравится, когда ты четко определяешь свою позицию. Теперь я могу начать штурм. Давай начнем с начала. Я собрал все нужные мне сведения. Мне кажется, что в Тортосе ты оказался единственным инженером, достойным этого звания. Я это понял, как только тебя увидел: «Голова этого мальчишки стоит не меньшего внимания, чем его ноги». Польза от тебя мне была двойная. – Он рассмеялся собственной шутке и добавил: – Чем я могу снова привлечь тебя в свой лагерь?
Я не стал ему отвечать.
– Хорошо, это уже лучше, у нас наметился прогресс, – сказал он. – Люди, которые не знают себе цену, обычно обходятся мне не слишком дорого. – Тут он встал и принялся потирать бока, размышляя вслух. С его губ изливался поток слов: – Мальчишка, женщина, старик. Я обязуюсь вызволить их из этого обреченного города. Ах да, и карлика, конечно, тоже, чуть не забыл. Эти существа обладают удивительным даром: когда они сосут тебе хер, им не надо становится на колени. А еще – десять тысяч ливров. Нет, что я говорю? И пяти будет предостаточно. Но конечно, в год и пожизненно. А еще какой-нибудь титул. И домик за городом – почему бы и нет? Как я успел заметить, эта страна так опустошена, что бесхозных усадеб и владений здесь предостаточно. – Тут он снова расположился в кресле. Его тело расслабилось, но он по-прежнему был начеку. Подперев рукой щеку, Бервик наблюдал за мной, точно я был неизвестным насекомым. – Впрочем, пожалуй, если подумать хорошенько, я могу улучшить свое предложение. Этот дом, который ты получишь в подарок, не будет твоей основной резиденцией. Там ты сможешь поселить женщину, карлика и всю остальную команду и время от времени туда наезжать. Перепихнешься пару раз, чтобы они не обижались, а потом вернешься к своему настоящему очагу. – Тут он переменил тон и заговорил так, словно делал какое-то пустяшное замечание (вся эта речь была подготовлена, естественно, заранее): – До меня дошли новости из Базоша, и говорят, будто Жанна Вобан сейчас очень несчастна. Ты ведь с ней знаком? Мне кажется, да. Ее муж опять впал в безумие. – Тут Бервик жестоко рассмеялся. – Теперь он вообразил, что философский камень спрятан в лохматке его жены, и попытался напасть на бедняжку с большим хирургическим крюком в руках, из тех, которыми врачи извлекают опухоли из заднего прохода. Слава богу, слуги ее отбили! А его посадили в сумасшедший дом, и теперь их брак вот-вот признают недействительным. – Тут он прищелкнул языком. – Как это печально! Такая красавица, и нет у нее никого в этом мире! – Он посерьезнел. – Мне кажется, ты бы мог превратить замок Базош в инженерную академию. А потом, без сомнения, твоя кандидатура на пост ее директора получила бы необходимую поддержку.
Я посмотрел на него с отвращением:
– Ты сам не знаешь, что говоришь.
– Это тебе ничего не известно, дурак! – воскликнул он, вне себя от ярости. – Например, до тебя дошли новости о том, что у Жанны есть ребенок? Ее сыну семь лет. И, если верить моим подсчетам, в момент зачатия ее муж пребывал в Париже. – Тут он снова сменил тон. – Ты же сам знаешь, как себя ведут французские аристократки. Пока ненавистный им муж далеко, они выбирают какого-нибудь конюха, чтобы он их оседлывал. Ах да, иногда они называют это любовью. Но к сожалению, знатные женщины не выходят замуж за конюхов. А вот аристократ, пусть даже и новоиспеченный, будет принят благосклонно. И я уверен, что ты будешь хорошим отцом для мальчугана, согласись?
Джимми обладал удивительным даром: когда он говорил о будущем, оно всем виделось реальностью. Вероятно, это было связано с его положением. Фантазировать и важничать во дворце и в трактире – это не одно и то же. Передо мной стоял Джимми с вожжами мира в руках. Когда такие люди тебе что-нибудь обещают, это значит, что обещанное уже в их власти и они могут им свободно распоряжаться. Жанна. Произнеся ее имя, Бервик делал эту женщину достижимой для меня. То, о чем я не мог даже мечтать, стоило бы ему коротенькой записки.
– И что же я прошу взамен? – продолжил Джимми. – Почти ничего. Во-первых, когда я тебе прикажу, ты бросишь все, где бы ты ни был, и явишься ко мне, даже если в этот момент мы будем находиться в двух противоположных концах Европы. И во-вторых, завтра ты получишь мой приказ. И ты выполнишь его точно и добросовестно.
Я помешкал.
– Какой приказ?
Он принял мое любопытство за знак покорности и поэтому заговорил со мной тоном, не допускавшим возражений:
– Я сообщу тебе свою волю, когда мне это заблагорассудится, а не когда об этом попросишь ты. Ты сдаешься? Да или нет?
Я опустил голову и подумал о Жанне и об Амелис. Я подумал об Анфане и о своем родном сыне, которого никогда не видел. Таков был Джимми. Назвав имя Жанны, он воскресил ее для меня. Точно так же, как он воскресил меня самого. Одна мысль о возвращении в Базош сводила меня с ума. Никто, кроме Джимми, не смог бы изобрести для меня такой страшной муки, такой коварной ловушки. Приняв его условия, я превратился бы в одного из тех, к кому испытывал сейчас страшную ненависть: в бурбонского аристократа. А если я откажусь, таким человеком станет мой сын. Только Джимми мог сделать так, чтобы его собеседник почувствовал себя дозорной башенкой, разлетающейся на куски.
– Merde! – Его снедало нетерпение. – Отвечай! Я не могу тратить на тебя весь день.
Жанна. Любил ли я эту женщину? Нет, вопрос стоял не так. Любил ли я Жанну настолько сильно, чтобы забыть Амелис и нашу квартирку на четвертом этаже в районе Рибера, прямо за бастионом Санта-Клара? Нет, речь шла и не об этом.
Он долго наблюдал за мной, рассматривая мои брови, мои слезящиеся глаза. Потом перевел взгляд на мои губы и изучил угол, который они образовывали, словно это бастион, подвергавшийся обстрелу.
– Так… хорошо…
Этот экзамен, кажется, его удовлетворил, потому что на сей раз все тело его расслабилось.
– Ты и вправду мне не лжешь.
Когда наконец Пополи отбыл, Джимми решил изучить состояние осадного кордона. Его сопровождали Суви-молодец, обычная свита английских телохранителей, четыре черных пса и даже парочка секретарей, в чью обязанность входило записывать слова этого великого человека для потомков.
Джимми останавливался в наиболее удобных для наблюдения местах и рассматривал городские стены в подзорную трубу, которая была у него черно-матовой, чтобы отблески солнечных лучей не привлекали внимания стрелков. Он свое ремесло знал: все вопросы, заданные мне, касались технической стороны дела и были предельно четкими.