а исчезает в глубокой синеве или в облаках, возвращаясь в естественную среду. И, если повезет, в ближайшие десять лет стриж ни разу не окажется на земле, проводя все время в воздухе… Мономах думал о стрижах, когда оперировал – вспоминал, каково это, держать чью-то жизнь в своих ладонях, когда только от тебя зависит каждый вздох того, за кого ты взял ответственность. Ему редко приходилось иметь дело с экстренной хирургией, и все же… Был один ювелир, едва не лишившийся правой руки в результате дорожной аварии. Мономах собрал его кисть, словно мозаику, и человеку не пришлось менять сферу деятельности: он продолжал успешно работать, не переставая возносить хвалу Богу и сыну его – Мономаху! А еще он «починил» множество танцовщиков и балерин, которые не покинули сцену и вернулись в профессию как ни в чем ни бывало, хотя им прочили инвалидные кресла… Так что, может, Мономах и не спасал жизни в прямом смысле слова, зато он делал существование пациентов качественно лучше, а это тоже немало! Кроме того, во время операции иногда что-то могло пойти не так, и тогда к нему возвращалось это щемящее и в то же время будоражащее чувство – ощущение чьей-то жизни в собственных ладонях…
– Чай пить будешь? – раздался слегка надтреснутый голос позади Мономаха, и он обернулся. – С малиновым вареньем – сам варил!
Старик, у которого он поселился, имел удивительные старинные имя и отчество – Гордей Африканович, а уж за его фамилию любой российский нувориш отдал бы полцарства: Пушкин! В первый же вечер Африканыч, как он просил себя именовать, поведал Мономаху историю своей семьи. Вроде бы его далекий предок занимался литьем пушек при Петре Первом и даже ездил в Германию учиться этому делу у тамошних мастеров. По рождению крепостной, но позже освобожденный «за заслуги перед царем и отечеством», он имел то же имя – Гордей. Отчество «Африканович» не несло никакого особого смысла: просто отец Гордея звался Африканом – не самое распространенное нынче, но включенное во все словари русское имя.
Домик у Африканыча был небольшой, всего две комнаты, вторую из которых он и сдал Мономаху за чисто символическую плату. Когда он озвучил сумму, Мономаху стало неудобно, уж больно смехотворной она ему показалась, однако Африканыч ни в какую не соглашался на более приличные деньги. У Мономаха создалось впечатление, что хозяину дома компания гораздо важнее, нежели финансы – он считал, что пенсии вполне достаточно для нормального существования одинокого старого человека. Кроме того, у него имелся приусадебный участок, где, по мере сил, Африканыч выращивал всего понемножку: картошку, морковь, свеклу, репу и всевозможную зелень. Но была у Африканыча одна маленькая страстишка – розы. Огромные, разноцветные – от нежно-розовых до бордовых, они росли в его ухоженном палисаднике. О них Африканыч мог говорить часами, причем у каждого куста было собственное имя! По утрам и поздно вечером розы источали удивительный дурманящий аромат, с которым не смогли бы сравниться никакие, даже самые качественные, духи.
Варенье у Африканыча тоже оказалось очень вкусным.
– У вас на участке малины я что-то не заметил, – сказал Мономах, прихлебывая приятный на вкус горячий травяной напиток – Африканыч сразу сказал, что в местный лабаз, расположенный в ста километрах отсюда, редко завозят хороший чай, поэтому он предпочитает собственные сборы.
– Ты глазастый! – весло ответил старик. – Не моя малинка-то, Аграфенина!
– А кто такая Аграфена?
– Баба Аграфена… ну, в смысле, это для тебя она баба, а для меня – просто Аграфена. Ровесники мы, понимаешь.
– Где же она живет? – удивился Мономах. – Вокруг только заброшенные дома!
– Так она вон там, на хуторе, – неопределенно махнул рукой в сторону окна Африканыч. – За бывшей зверофермой. Вот у нее малина так малина – такого размера! – и он показал Мономаху сжатый кулак. – А сладкая…
– Почему народ из деревни сбежал? Тут красиво, природа…
– Что есть, то есть! Природа – это да, а вот работа… С ней-то у нас туго, сам видишь! При советской власти тут звероферма была, кролей разводили – на шубы, значит, на воротники для пальто. Только в перестройку, чтоб ей пусто было, она обанкротилась… Вернее, думаю, директор сам ее обанкротил, специально, и сбежал с денежками за границу. Вот народ и разбежался кто куда, и деревня брошенная осталась. Было несколько бабок-дедок, так все поумирали… Правда, пару лет назад какой-то богатей из Москвы купил это место и тоже, значит, звероферму организовал – а что, все коммуникации подведены, скважина, опять же, имеется. Начал выращивать ценных зверей – песцов, там, лисиц чернобурых…
– А работников где набрал? – спросил Мономах. – У вас же никого не осталось!
– Это точно – почитай никого! С собой народ привез. Ненашенских ребят.
– В смысле, гастарбайтеров из солнечных республик бывшего СССР?
– Точно, их, родимых. Ничего ребята были, не шумные, работящие. Не мешали никому.
– И что, не пошло дело?
– Ну почему же, пошло. Только потом у них там что-то случилось.
– Что именно?
– Ну, все зверьки поумирали вроде. Наверное, что-то не так с питанием? Или потравил кто.
– Зачем же кому-то травить зверей?
– А кто их знает? – пожал плечами старик. – Может, конкуренты какие нарисовались, решили мужика разорить? Не знаю, только вот работы не стало, и ребята ненашенские все уехали. Так что теперь в округе из живых – только я да Аграфена… Да еще одна бабка живет с внуком, но то – совсем в лесу, километра три отсюда.
– А как вы…
– Мы же на «ты» договорились! – укоризненно покачал головой Африканыч.
– Ну да, конечно – как ты относишься к новому поселению, не беспокоят тебя тамошние люди?
– Это ты про сектантов, что ли?
– Почему вы… то есть ты называешь их сектантами?
– А как их еще называть? – пожал плечами старик. – Ходят в непонятной одежде, молятся какому-то Ангелу…
– Ангелу?
– Ну не ересь ли? Я вот, конечно, не ахти какой православный, потому как постов не соблюдаю, да и в храм хожу только по большим праздникам, когда до райцентра кто-то подбросит, но я знаю, что молиться ангелам нельзя. Молятся только Богу, так? А у этих странных людей… Знаешь, раньше в поселке церквушка была – вон, аккурат между зверофермой и Аграфениным хутором, да только сгорела она лет тридцать назад. Так вот, эти поселенцы такую церковь отгрохали – что твой собор!
– Да ну?
– Правда, деревянная она, зато огромная. А еще Аграфена рассказывала, что икон там – видимо-невидимо!
– Она что, посещает ту церковь?
– Да нет, конечно! Аграфена вообще неверующая – так, из любопытства сходила разок…
– Они пускают посторонних?
– А чего там скрывать-то? Я, честно тебе скажу, ничего против них не имею: не беспокоят они меня, в свою веру обратить не пытаются, только за водой на колонку приходят. А мне что – мне воды не жалко. Только скоро они свой колодец обустроят и тогда перестанут сновать туда-сюда.
– Почему ты сам тут остаешься? – поинтересовался Мономах. – Может, лучше в райцентр перебраться? Не тяжело одному-то?
– Да нет, не тяжело… Я работаю по мере сил, через голову не прыгаю! Много ли мне надо? Да и как перебраться? Домишко мой ничего не стоит, да и если б стоил – кто его тут купит, в пустоши?
– А родственники есть у тебя, Африканыч?
– Внук есть в Питере, только он уж лет десять ко мне не наведывается.
– Что так?
– Ну, семья у него, дети – что им в нашей глуши делать? Нет, мне тут хорошо и одному: лес кругом, птички по утрам поют, воздух чистый… Тут и помру. Только вот одна беда: поселок сектантский разрастается, и скоро, может статься, досюда они доберутся. А я, знаешь ли, к тишине привык – вон, Аграфена за несколько километров, и меня это очень даже устраивает! Ты вот лучше скажи мне, мил человек, за каким лешим тебя сюда принесло?
– Не понимаю… – начал было Мономах, но хозяин тут же его перебил.
– Да все ты понимаешь, Володя! На отдыхающего ты, уж извини, не тянешь – не то здесь местечко, чтобы в отпуске пузо греть, верно? Ни моря тут, ни речки какой – только вон озеро лягушачье, комары да мошкара! Чего тебе надо здесь, чего ищешь? Иль у тебя в секте кто?
Мономах ненадолго задумался. Стоит ли говорить Африканычу правду? Не то чтобы он не доверял деду, но втягивать его в криминальные дела, да еще и попахивающие ладаном… А если сказать только часть правды?
– Ты прав, – со вздохом проговорил Мономах, приняв решение. – Брат у меня погиб.
– Ох ты ж, ешкин кот! Давно?
– Недавно совсем, неподалеку отсюда.
– Авария, что ль?
– Да.
– Он за рулем был?
– Да, и кто-то его протаранил на полной скорости.
– Ох ты ж… – повторил старик, сокрушенно качая седой головой. – Но ты-то чего здесь? Ну, жаль, конечно, твоего брата…
– Ты его, случайно, тут не видал? – спросил Мономах и достал из кармана телефон, показывая на экране фотографию Олега.
Старик внимательно вгляделся в снимок и покачал головой.
– Нет, милок, не видел. Что-то вы с братом не больно-то похожи!
– Мы сводные, по отцу.
– А-а… Да и с чего бы ему сюда заходить? Со стороны деревня наша совсем заброшенной выглядит! Или он к сектантам ходил?
– Похоже на то.
– Зачем?
– Хотел выяснить, чем они здесь занимаются.
– Он что, из милиции? То есть, кажется, сейчас говорят – из полиции?
– Ну да, что-то вроде того.
– Частный сыщик? – выкатил на Мономаха круглые, голубые и кажущиеся совсем юными глаза Африканыч.
Мономах кивнул – ну зачем старику знать, что Олег имел отношение к патриарху? Чем меньше ему известно, тем в большей безопасности он находится!
– Искал небось кого-то? – предположил между тем хозяин дома.
– Почему ты так решил?
– Ну, сам посуди: откуда в общине берется народ? Я тут, почитай, полвека живу, а первые появились лет пять назад. Сначала всего-то ничего их было – человек десять, а потом народ стал прирастать.
– Сколько всего людей в общине навскидку?