«Тебе пора, родная, — сказала мама. — Здесь оставаться небезопасно…»
Клэр улыбнулась. Сколько ей помнилось, в их семье всегда подшучивали над мамиными страхами перед микробами. Поэтому неудивительно, что начиненная микробами атмосфера больницы казалась ей крайне опасной.
Клэр наклонилась поцеловать мать на прощанье и почувствовала под руками железное изголовье кровати и накрахмаленные простыни.
«Хорошо, мамочка. Но завтра я опять приду в это же время».
Она попыталась встать и обнаружила, что не только не может открыть глаз, но и не в состоянии двигать ногами. Она помедлила секунду, снова попробовала подняться, но ничего не получилось.
И вдруг она поняла: это она лежит в постели у себя дома.
Надо встать, решила она. Хуже нет, чем лежать, когда тебя терзают такие странные, тревожные сны. И пить хочется, ужасно хочется пить.
Убедив себя, что окончательно проснулась, Клэр попыталась встать с постели. И не смогла пошевелиться.
Кляня все на свете, она предприняла более решительную попытку. Но едва приподнялась на локте, как почувствовала, что кто-то решительно толкнул ее обратно.
— Лежите спокойно, — словно из глубокой пещеры эхом донесся до нее женский голос. — Лежите спокойно, и все будет в порядке.
Страх заставил Клэр открыть глаза. Перед ней, набегая друг на друга, плыло несколько темнокожих лиц. Губы двигались одновременно.
— Вы в больнице, — прогудело над ухом. — С вами произошел несчастный случай.
Клэр провела языком по пересохшим губам.
— Несчастный случай?
Лица начали медленно сливаться в одно.
— Боюсь, что да, милочка. Вы упали с лестницы у себя в квартире. У вас перелом ноги и тяжелое сотрясение мозга.
Клэр подняла голову. Хотя все вокруг по-прежнему было не в фокусе, она различила, что левая нога у нее покоится в какой-то люльке, которая с помощью сложной системы из проволоки и блоков прикреплена к перекладине над кроватью.
Она уронила голову на подушку и закрыла глаза, стараясь сообразить, что произошло. Она помнила, как вернулась домой, как позвонили в дверь. Тогда, что ли, она упала? Не может быть. Когда раздался звонок, она была не наверху, а внизу и собиралась варить кофе. Но вот после этого звонка она, сколько ни старалась, ничего не могла вспомнить. Звонок — и все, пустота. Так ли? Хотя это представлялось ей абсурдом, тем не менее она почему-то видела, как складывает вещи, как ее везут в аэропорт и сажают в самолет. Летели они вроде долго, а потом еще куда-то плыли, и играл оркестр…
Наверное, вспомнился сон, решила она. Ее везли в карете «скорой помощи» — возможно, потому и приснилось путешествие.
С большим трудом ей удалось спросить у сиделки, в какой она больнице.
— В больнице святого Стефана, — ответила та. — На Фулэм-роуд.
Узнав, что она рядом с домом, Клэр с облегчением закрыла глаза и снова забылась сном, полным видений, более реальных, чем сама реальность.
Клэр утратила всякое чувство времени, и все последующие дни, недели, а может, и месяцы пребывала словно в тумане — она лишь смутно сознавала, что ее моют, кормят и дают глотать несметное множество таблеток. Иногда над ней склонялись какие-то люди, разглядывали ее, говорили, что она поправляется, обещали, что очень скоро ей разрешат принимать посетителей, смотреть телевизор и читать газеты.
Несколько раз ей удавалось собраться с мыслями и пожаловаться на отсутствие памяти и утрату ориентации, на что ей возразили, что это как раз и есть симптомы сотрясения мозга. Старайтесь как можно больше спать, принимайте лекарство, и все будет в порядке, уверяли ее.
Подозрение, что утрата ориентации вызывается таблетками, возникло не сразу. Хотя, казалось, прошли недели, прежде чем она собралась с силами, тем не менее она все-таки решила подвергнуть себя проверке. Вместо того чтобы покорно проглотить очередную порцию таблеток, она запихала их под язык, а затем, притворившись, будто захлебнулась водой, которой запивала таблетки, выплюнула их в бумажную салфетку и спрятала под подушку.
Она легла и, прикрыв глаза, стала ждать, что будет дальше.
Сначала все было по-прежнему. Тела своего она не чувствовала и плавала где-то во вселенной — в той вселенной, где время шло иначе, чем в остальном мире, и где дважды два не равнялось четырем.
Но вдруг она заметила, что у нее снова появилось тело.
В голове прояснилось, она впервые как следует разглядела свою палату — небольшую, белую, освещенную лампами дневного света. Помимо кровати, в комнате был шкафчик, штатив с капельницей и два складных стула. На противоположной стене висела старинная на вид литография с изображением здания парламента, а окна были зашторены темно-синей тканью. Хотя, как ей сказали, она лежит в частной лечебнице при больнице св. Стефана, в палате почему-то не было ни телевизора, ни радио, ни телефона, ни зеркала, ни часов. Не было и лампы возле кровати. И что самое удивительное — не было цветов. Даже если Майклу не разрешалось ее навещать, цветы он бы прислал — в этом она не сомневалась.
И вдруг ее осенила страшная мысль: она не упала с лестницы, а попала в автомобильную аварию, в которой погиб Майкл. Вот почему он не приходит и не присылает цветов. Он умер, а ей решили не говорить об этом, пока она не поправится.
Нет, все это чушь. Ведь если не Майкл поместил ее в эту частную лечебницу, тогда кто? И если они попали в аварию, то почему же она почти не пострадала? Ничего не понимая, Клэр сбросила с себя простыню и приподняла подол белой сорочки. Нигде ни синяка, ни царапины. Она изогнулась, стараясь увидеть себя со спины. Тоже ничего.
А если сломана нога, вдруг подумалось ей, то где же гипс?
Она осторожно вытащила ногу из люльки и принялась ее ощупывать. Никакого перелома.
Может, она так долго пролежала в больнице, что кость уже срослась? Но в таком случае почему нога до сих пор на подвеске?
И тут она заметила, что на ногах у нее нет ни единого волоска. Ей сделали эпиляцию? В больнице? Весьма сомнительно. Значит, она пробыла здесь самое большее несколько дней.
Нет, что-то тут не так, явно не так. Если она провела в больнице всего несколько дней, значит, нога у нее не была сломана.
Может, ее с кем-нибудь спутали? С женщиной, которую зовут так же и которая на самом деле сломала ногу? Такое случается, поскольку общественное здравоохранение пребывает в весьма плачевном состоянии.
Клэр встала с постели и принялась искать звонок, чтобы вызвать сестру, но ничего не нашла. Шлепая босыми ногами по крытому линолеумом полу, она подошла к двери и подергала за ручку. Дверь была заперта. Она начала стучать, но стеганая обивка двери заглушала все звуки.
Клэр огляделась в отчаянии, не зная, что предпринять. Окно! Может, рядом с окном есть пожарная лестница? Она подбежала к окну и подняла штору.
Она думала, что увидит хаос закопченных домишек и лавчонок, что толпились по обе стороны Фулэм-роуд, зажженные уличные фонари, легковые машины и такси, а то и автобусы, если еще не очень поздно.
А вместо этого увидела пальмы и цветы, розовый песок и искрящееся на солнце ярко-синее море.
Клэр вскрикнула, и туча птиц ослепительной окраски сорвалась с верхушек пальм и устремилась в безоблачное небо.
9
Девятнадцатого августа в половине седьмого вечера Майкл Фицпатрик вернулся домой. Когда он восемь дней назад говорил с Клэр по телефону, она сказала ему, что вот-вот начнет работать с фотографами — предстоит сделать снимки для рождественского каталога, макет которого она подготовила. С тех пор он звонил еще несколько раз, но к телефону никто не подходил. Его это не очень удивило, как не удивился он и тому, что она не встретила его в аэропорту. В посланной им телеграмме было сказано, что он лишь надеется прибыть рейсом, вылетающим из Белфаста в 4.30.
Он вытащил ключи и начал отпирать входную дверь. Как хорошо вернуться домой! В редакции его ждут только в понедельник, а Клэр обещала, что к его возвращению она закончит свою работу. Они выпьют по стаканчику, обсудят события, происшедшие в его отсутствие, а потом поедут ужинать в ее любимый ресторан. На обратном пути они заглянут в один из кабачков на реке возле Бэттерси-бридж и большую часть ночи будут наслаждаться любовью.
— Клэр! — позвал он, толкнув дверь плечом. — Клэр, родная, это я… — Он умолк. Прихожая была завалена газетами и письмами.
Им овладело недоброе предчувствие. Поставив чемодан, он вошел в гостиную.
— Клэр?
Тоненькой струйкой лилась вода на кухне — и всё; кругом царила тишина, даже воздух в комнате был неподвижен и безжизнен, точно в склепе. Часы стояли, цветы в горшках уже начали увядать.
И тут на столе он увидел конверт, прислоненный к вазе с подгнившими фруктами.
Что-то случилось. Он взял конверт, поднял к свету, секунду смотрел на него, потом надорвал и развернул лежавший в нем листок бумаги.
Что-то случилось действительно нехорошее, очень нехорошее. Письма к нему Клэр обычно писала от руки, да еще сопровождала забавными рисунками. А это напечатано на машинке, и рисунков никаких нет. Больше всего его испугало то, что письмо начиналось одним словом: «Майк!»
Он принялся читать.
«Прости меня, что я так поступаю, но я решила уехать, побыть некоторое время одна и обо всем как следует подумать.
Последние полтора года были лучшими в моей жизни, и, хотя ты мне наверняка не поверишь, я по-прежнему тебя люблю. Но наши отношения стали почему-то чересчур спокойными, чересчур предсказуемыми. Мне кажется, я знаю, как пройдут ближайшие тридцать лет, и это меня страшит.
Тебе будет нелегко, я понимаю. И мне, поверь, тоже нелегко. Вот почему я не посмела дождаться тебя и сказать тебе все сама — ты сумел бы отговорить меня, и я бы осталась. А в конечном итоге это обернулось бы только бедой для нас обоих. Умоляю тебя, не испытывай ко мне ненависти».
Огорошенный, он огляделся. Нет, она не могла уехать, убеждал он себя. Принадлежащие ей вещи: кульман, планшет, картотека, картины и книги — все на своих местах.