Письмо это — шутка. Ужасно глупая, но тем не менее шутка.
В отчаянии он кинулся к подножию лестницы, выкрикивая ее имя, а когда никто не отозвался, взбежал наверх и распахнул дверь в спальню.
В комнате стояла несусветная жара, но в остальном все было так, как и до его отъезда. И в ванной тоже. На стене висел белый махровый халат Клэр и ее купальная шапочка. А где другие ее вещи?
Он вернулся в спальню и раздвинул дверцы шкафа. Внизу стояли ее сапоги и несколько пар туфель, но большинство вешалок пустовало.
Чуть не плача, он отступил, наткнулся на кровать, сел и достал сигарету. Не может быть, она не могла уйти — во всяком случае, не так, тайком. А может, могла? По правде говоря, перед его отъездом Клэр вела себя довольно странно.
Заметив, что зажег сигарету с фильтра, он потушил ее и принялся снова читать письмо. «Прости меня, что я так поступаю, но я решила уехать, побыть некоторое время одна и обо всем как следует подумать».
Он почувствовал, что начинает злиться. Дураком она его считает, что ли? Целые две недели она была одна, могла за это время думать сколько душе угодно.
А может, существует другой мужчина? Правильно. Вот чем все объясняется. Смахнув со щек слезы, Майкл повернулся и начал тупо разглядывать кровать. Неужто они спали здесь? Он со злобой сдернул покрывало, но простыни оказались безукоризненно белыми, как только что выпавший снег.
Ничего это не доказывает, решил он. Может, она его сюда и не приводила. Что она, проститутка, что ли?
С лицом, окаменевшим от еле сдерживаемого гнева, Майкл опять подошел к шкафу и начал шарить в карманах оставшейся одежды. Должно же быть хоть что-то, что даст ключ к разгадке случившегося: написанный на клочке бумаги номер телефона, какая-нибудь записка. Но кроме двух мелких монет и автобусного билета, он ничего не нашел.
Он спустился вниз и там продолжал свои лихорадочные поиски. Хотя чековая и сберегательная книжки и паспорт Клэр отсутствовали, все остальное вроде было на месте. Она оставила свою записную книжку и, что еще удивительнее, альбом, в котором хранила образцы своих работ.
Трясущимися руками он налил себе коньяку и выпил. Нужно собраться с мыслями и все как следует обдумать. Если она уехала из Лондона, то, чтобы получить работу, ей обязательно понадобится альбом с образцами. Почему же она не взяла его с собой?
Означает ли это, что она уехала на время или просто позабыла альбом в спешке? Скорее, позабыла, решил он. В таком случае завтра он прежде всего сменит замки. Тогда, если ей что-нибудь понадобится, она вынуждена будет, черт побери, сначала обратиться к нему.
И тут он вдруг осознал полную невероятность случившегося. Если бы пятнадцать минут назад кто-нибудь сказал ему, что он задумает сменить замки, он рассмеялся бы ему в лицо. Не может быть, заявил бы он. Они слишком уважают друг друга. Разумеется, теоретически не исключено, что любой из них может встретить человека, который больше понравится, но, если такое произойдет, они поведут себя как люди цивилизованные. Они ведь не просто влюблены, они любят. А это большая разница, считал Майкл. Любовь — это полное физическое и духовное слияние, а быть влюбленным — это чуть больше, чем мимолетное увлечение, folie a deux,[7] когда двое удовлетворяют мечты и фантазии друг друга.
Что ж, с горечью подумал он, все происшедшее лишь показывает, насколько человек может заблуждаться.
Он встал, завернул кран, из которого капала вода, и принялся открывать окна. С улицы доносились голоса, отчего он еще больше ощущал свое одиночество. К тому времени, когда все окна были открыты, он уже отказался от мысли сменить замки. Если она ведет себя как последняя идиотка, то это еще не значит, что и ему следует поступать так же.
Но что же дальше? «Позвоню ее приятельницам», — решил он. Хоть одна из них должна же знать, что произошло.
Он налил себе еще коньяку и почти час обзванивал ее подруг. Никто из них ничего не знал.
Сгустились сумерки. Голода он не ощущал, но решил, что пора поесть. Он прошел в кухню, зажег свет. В холодильнике лежал сыр, а также ветчина в запечатанном пакете, но хлеб заплесневел. Он хотел было бросить его в мусорный бачок, как вдруг вспомнил: мусорщики бастуют. Он прочел об этом в газете дня два назад. Если бы Клэр не хотела, чтобы что-то компрометирующее ее попалось ему на глаза, она выбросила бы это в мусорный контейнер, надеясь, что к его возвращению контейнер опорожнят.
Он вышел во двор и снял крышку с мусорного контейнера. Как и следовало ожидать, контейнер был полон. Однако уже почти стемнело, ничего не разглядеть. Он приволок со двора контейнер и, разложив на полу кухни газеты, перевернул его. А потом, стараясь не дышать глубоко, начал копаться в мусоре.
Он уже почти решил, что даром теряет время, как вдруг среди яичной скорлупы, пакетиков из-под чая и рваных колготок наткнулся на конверт из Института профилактической медицины.
О чем, черт побери, сообщал ей Институт профилактической медицины? Он лихорадочно занялся поисками письма. Нашел один клочок, потом другой. Вскоре таких клочков набралось достаточно, чтобы Майкл мог получить ответ на свой вопрос: в письме подтверждалось, что прием, на который записалась Клэр, состоится… а дальше был указан день, когда он улетал в Ирландию.
Наконец-то все разъяснилось. Обследование показало, что она больна, может даже смертельно. (Первое, что пришло ему в голову, была почему-то болезнь Ходжкина.) Значит, она уехала, чтобы не быть ему в тягость.
Чувствуя себя виноватым за свои предположения, Майкл сгреб мусор обратно в контейнер и вымыл руки.
Разумеется, узнать, что выяснилось в институте, будет нелегко: с ним не захотят разговаривать, даже ее личный врач и тот, наверное, ничего не скажет. Попробовать стоит, если, конечно, он вспомнит фамилию ее врача.
Швырнув полотенце, он побежал в гостиную и стал быстро просматривать записную книжку Клэр.
Доктор Рейшауер? Нет, адрес не тот. У ее терапевта приемная где-то в районе Саут-Кенсингтона. Майкл продолжал листать странички, пока не наткнулся на то, что искал.
Он снял трубку и набрал номер. Частые гудки. Барабаня от нетерпения пальцами, он с минуту подождал, потом набрал номер снова. На этот раз ответил автоматический «секретарь». Вот и все. До завтрашнего утра, пожалуй, больше делать нечего.
Он полил цветы, отнес наверх чемоданы, разложил по местам вещи, опустил в ящик ее туалетного столика флакон духов Ива Сен-Лорана, которые купил ей в подарок, поставил будильник на 7.30 и, проглотив капсулу нембутала, лег спать.
Когда на следующее утро Фицпатрик после визита к врачу Клэр вернулся домой, квартира показалась ему еще более пустой, чем накануне. По дороге он заехал в один из супермаркетов на Кингс-роуд, накупил себе еды для долгого, ничем не занятого уик-энда, маячившего впереди, и, свалив всю провизию на кухонный стол, поставил на огонь чайник. В ожидании, пока чайник закипит, Майкл снова задумался над происшедшим — в свете того немногого, что ему удалось узнать.
Доктор — он был одним из группы врачей, которые совместно практиковали, сняв помещение возле станции метро на Саут-Кенсингтоне, — отнесся к нему с сочувствием.
«Думаю, что мисс Теннант не станет сердиться, если я открою вам, что по всем основным данным обследование подтвердило, как я и полагал, что она совершенно здорова».
Когда Фицпатрик спросил его, зачем ей понадобилось это обследование, доктор, пожав плечами, ответил:
«Может, она собиралась куда-нибудь уехать. Знаете, пациенты, решаясь на какую-то перемену в образе жизни, порой начинают беспокоиться о своем здоровье».
Засвистел чайник. Фицпатрик машинально выключил его, положил в чашку растворимый кофе и сахар, залил их кипятком.
В письме из института было сказано, что Клэр записалась на прием в конце июля. Поэтому, если доктор правильно угадал, она начала думать об отъезде по меньшей мере за две недели до этого. Если не раньше. Однако любопытно вот что: именно в первой половине июля между ними царили мир и согласие. Они ходили в театры и кино, побывали на нескольких выставках, а один из уик-эндов провели в полной идилии в коттедже на побережье Норфолка. И даже оставили двум агентам по продаже недвижимости свой адрес в надежде, что подвернется коттедж, который будет им по карману.
А не вызвано ли ее решение уехать тем, что они до сих пор не состоят в браке? Возможно, но едва ли. Они оба придерживались того мнения, что нет причин оформлять отношения до тех пор, пока не захочется иметь детей, а с этим она решила не торопиться по крайней мере еще года два.
Фицпатрик допил кофе, сполоснул чашку, прошел в гостиную и начал заводить часы.
Единственное, ему помнилось, на что она жаловалась — да и то в шутку, был его цинизм. Подобно большинству журналистов, особой застенчивостью он не отличался. Деликатным в журналистике нет места, соперников приходится расталкивать локтями. (Николас Томэйлин, один из легендарных героев Флит-стрит, сказал как-то, что для настоящего успеха журналисту нужно быть хитрым, словно крыса, внушать к себе доверие и уметь немного писать.) Фицпатрик, соглашаясь с этим определением, к вышеупомянутым качествам добавил бы еще ненасытное любопытство и умение не принимать все за чистую монету. Может, ее и вправду стала раздражать эта черта его характера? Возможно, но опять же едва ли. Ведь он никогда не позволял себе быть циничным по отношению к ней. И кроме того, хотя по натуре она была мягкой и кроткой, стоило вывести ее из себя, как она превращалась в настоящую Лиззи Борден.[8]
Поставив стрелки часов на четверть двенадцатого, он качнул маятник и снова принялся изучать ее письмо.
Подпись, несомненно, принадлежала Клэр, но мысли выражены как-то непривычно. И еще одно смущало его: обычно свои записки она печатала на машинке, только когда спешила, при этом она часто использовала те принятые у репортеров сокращения, к которым прибегал он в своей практике. А в этом письме все слова были написаны полностью.