.
Изложению съездовской полемики в связи с проблемой трансформации социалистического реализма отводит несколько страниц К. Б. Соколов в монографии «Художественная культура и власть в постсталинской России: союз и борьба» (2007)[41]. С точки зрения Соколова, совпадающей в этом отношении с позицией Эггелинга, конгресс писателей продемонстрировал «модель ограниченного плюрализма», но серьезно на коррекцию культурной политики не повлиял[42]. Вторая часть «формулы», впрочем, невольно провоцирует вопрос, а не явился ли сам съезд следствием такой коррекции[43].
Из немногочисленной литературы о писательском форуме следует выделить специально посвященную ему статью С. И. Кормилова «Второй съезд советских писателей как преддверие „оттепели“» 2010 года[44]. Справедливо сетуя на его недооцененность и говоря о его значении, Кормилов противопоставляет в этом отношении Первый и Второй съезды всем последующим литераторским собраниям союзного уровня и, рассмотрев основные положения ряда прозвучавших на нем выступлений, приходит к выводу о том, что,
несмотря на сильное влияние еще не развеявшейся атмосферы времен «культа личности», съезд получил во многом антилакировочную и антипроработочную направленность[45].
Стоит, правда, сразу отметить, что упомянутые «антилакировочная» и «антипроработочная» тенденции не были инновацией общесоюзной встречи литераторов 1954 года. А раз так, невольно возникает искушение переформулировать название статьи в форме вопроса: а был ли на самом деле Второй съезд преддверием оттепели, то есть был ли он хотя бы в какой-то степени «либеральным» явлением?
Предсъездовскую атмосферу емко реконструирует М. Н. Золотоносов в книге «Гадюшник. Ленинградская писательская организация: Избранные стенограммы с комментариями» (2013), хотя его исследование в целом посвящено другим проблемам[46]. В своей характеристике съезда, серьезно отличающейся по модальности от осторожно оптимистической позиции Кормилова, Золотоносов устанавливает преемственность между дискурсом, доминировавшим на писательском собрании 1954 года, и «ждановским текстом» 1946 года[47].
Притом что съезд не ускользает от внимания авторов новых историй советской литературы и критики, этот жанр исследований по понятным причинам ограничивается лишь скупыми оценками проявившихся на нем тенденций. К дискуссионной ситуации накануне съезда обращаются Е. А. Добренко и И. А. Калинин в соответствующей главе «Истории русской литературной критики» (2011)[48]. Рассматривая ее в терминах «атака» – «контратака», Добренко и Калинин пишут о весьма ощутимой «нейтрализации критического пафоса», присущего «оттепельным» выступлениям по поводу искусства, накануне Второго съезда[49]. А В. В. Петелин в «Истории русской литературы второй половины XX века» (2013), останавливаясь на предшествующей этому событию активности писательской и политической верхушек, концентрируется на съездовских дебатах о «лакировочной» литературе и на существенном в рамках персональных «политик выживания» противостоянии между М. А. Шолоховым и Ф. В. Гладковым[50].
Как показывает даже беглый обзор, оценки значения Второго Всесоюзного съезда писателей варьируются от признания его мероприятием маловлиятельным (и уж точно многократно уступающим по своей важности первому всесоюзному форуму советских литераторов) до закрепления за ним статуса вполне различимой на общем фоне публичной инициативы, от упреков скептиков, видящих в нем только казенщину, до более оптимистических суждений о писательском собрании 1954 года как о преддверии оттепели.
Глава 2Вождь умер. Да здравствует писатель?(Перед Вторым съездом ССП)
Советская литература после 5 марта
После смерти И. В. Сталина 5 марта 1953 года обезглавленная советская верхушка оказалась перед стратегическим выбором, ответственность за который впервые за долгое время нужно было взять на себя. Переведенная в «режим ожидания» общественность внимала заверениям о том, что «бессмертное имя» вождя «всегда будет жить в сердцах всего советского народа», и призывам еще теснее «сплотиться вокруг коммунистической партии»[51], но прикрываемую скорбными лозунгами паузу рано или поздно предстояло заполнить чем-то более прагматичным. Отсутствие единовластного диктатора волей-неволей заставляло думать над тем, как сохранить или как модифицировать начерченную им генеральную линию.
По-настоящему авторитетные политические декларации о «потеплении», как известно, прозвучали не сразу. Хотя пробуксовка хорошо отлаженных механизмов контроля и репрессий почувствовалась буквально в течение нескольких недель, все, что происходило на публичной сцене в «транзитивный период» – от похорон Сталина до XX съезда, – было подчинено сильнейшей идеологической инерции и нежеланию говорить о недавнем прошлом. Уже 26 марта Л. П. Берия подал секретную записку Г. М. Маленкову о бессмысленности содержания «большого количества заключенных в лагерях, тюрьмах и колониях, среди которых имеется значительная часть осужденных за преступления, не представляющие серьезной опасности для общества»[52], однако эта «гуманизация» пенитенциарных практик не сопровождалась открытым и четко артикулированным осуждением государственного террора как системы. Период неопределенности формально длился почти три года, до 25 февраля 1956 года – до того дня, когда H. С. Хрущев на XX съезде Коммунистической партии выступил с докладом «О культе личности и его последствиях». Поскольку разоблачение состоялось на закрытом заседании, даже спустя три года осуждение сталинизма прозвучало не совсем гласно.
Половинчатый и всячески камуфлируемый отказ от тоталитарной политики вызвал к жизни полный неопределенностей способ говорения и письма, который утвердился в СССР надолго. Он решал как задачу отмены уже сложившихся принципов легитимации советского режима, так и задачу его оправдания на подновленных основаниях без казавшихся еще недавно неизбежными апелляций к авторитету Сталина.
Чтобы представить себе темп происходивших с советскими писателями в этой связи перемен, достаточно сравнить два декабрьских номера «Литературной газеты», выпущенных с дистанцией в один год. Последний номер «Литературки» за 1952 год содержал крайне показательную подборку вдохновенных стихов, героем которых являлся Сталин. Расположенные слева от заголовка – под названием «Нашей партии» за авторством К. Я. Ваншенкина – завершались словами: «Да будет бессмертно твое знамя! / Да будут бессмертны твои дела!». Расположенные справа, принадлежащие А. Мамашвили и озаглавленные «Теплоход „Иосиф Сталин“» (перевод А. П. Межирова), представляли своего рода эмблематическую картографию СССР:
Над Волго-Доном ветер веет влагой
(Всей грудью тороплюсь его вдохнуть!),
И по каналу Ленина
Под флагом
Корабль «Иосиф Сталин» держит путь.
И пять морей, работая согласно,
Его винтами двигают, бурля,
И коммунизма берег
Виден ясно
Седому капитану корабля.
Вдоль юных рощ и молодых полей,
Победный путь свершая величаво,
Идут за ним
Шестнадцать кораблей –
Могучая советская держава.
Ниже на той же странице помещались стихотворение М. Ф. Рыльского «Родному народу» в переводе А. Якушева, где декларировалось: «В нас – вера в Партию и к Сталину любовь»; стихотворение А. Жукаускаса «Маяк коммунизма» в переводе Л. А. Озерова, в котором прославлялось неустанное подвижничество кормчего: «Темнеют ели у Кремля. / Стихает шум столицы ‹…› / Приходит ночь. А у него рабочий день все длится»; поэтическое послание А. Усенбаева «Солнце народов» (пер. В. В. Державина): «Сталин – солнце народов ты, / Озаряющее весь мир. / О тебе – и лучшая песнь, / Облетающая весь мир»[53].
Когда в следующем последнем декабрьском выпуске газеты писатели В. М. Бахметьев, А. А. Бек, Р. Г. Гамзатов, В. В. Иванов, А. Б. Ваковский и другие делились своими планами на ближайшее будущее, среди их замыслов можно было найти все что угодно, кроме актуальной еще недавно панегирической патетики в адрес диктатора. Типичным, напротив, выглядело такое признание писателя С. М. Муканова:
Над чем буду работать в 1954 году? Задумал роман о животноводах. Произведений на эту тему мало, а необходимость в них, как мне кажется, особенно остро ощущается после сентябрьского Пленума ЦК КПСС[54].
На упомянутом Мукановым пленуме 1953 года избранный первым секретарем ЦК КПСС Хрущев объявил о новом сельскохозяйственном курсе.
Имя Сталина и его тело еще не были устранены из публичного пространства совершенно – о чем можно судить по выступлениям на Втором съезде писателей тоже. Но как маркеры советской идентичности они все же постепенно отходили на второй план.
На фоне не слишком афишируемой десталинизации происходили сдвиги, с которыми в первую очередь собственно и связывается понятие «оттепель». Как отмечал И. Н. Голомшток в книге «Тоталитарное искусство», уже
в первом же после смерти Сталина номере журнала «Архитектура СССР» (март 1953 г.) появляется критика сталинской архитектуры, которая при Хрущеве выливается в так называемую «широкую кампанию борьбы с архитектурными излишествами»[55].
Если же вспоминать о событиях, чей резонанс непосредственно отразился в коллизиях состоявшегося вскоре писательского съезда[56], первым должен быть, вероятно, назван скандал, связанный выходом романа В. С. Гроссмана «За правое дело», который был напечатан в «Новом мире» А. Т. Твардовского еще в 1952 году (№№ 7–10).
Роман получил одобрение сверху, более того, он был выдвинут на Сталинскую премию, однако уже в середине января 1953 года на фоне кампании по разоблачению так называемого заговора врачей и текст, и автор попали в немилость[57]. «Высочайшее» недовольство нашло выражение в статье М. С. Бубеннова, которая появилась в «Правде» в феврале того же года[58], а затем, в конце марта, – в постановлении президиума Союза советских писателей СССР «О романе В. Гроссмана „За правое дело“ и о работе редакции журнала „Новый мир“» от 24 марта 1953 года[59]. Эта интрига стала одним из болезненных предметов дискуссий во время съездовской кампании наряду с действительно (то есть в данном случае спровоцированными непосредственно смертью Сталина) «оттепельными» литературными и общекультурными событиями.
Обычно к «оттепельной» литературе причисляют серию очерков В. В. Овечкина «Районные будни». Однако стоит, наверное, учитывать, что первый из них, как и роман Гроссмана, тоже появился еще до 5 марта 1953 года. Очерк «Борзов и Мартынов» вышел в 1952 году под заголовком «Районные будни», дав, таким образом, название всему циклу[60]. В июле 1953 года появился очерк «На переднем крае»[61], в 1954 году – «На одном собрании…»[62], «В том же районе»[63] и «Своими руками»[64], в 1956 году – «Трудная весна»[65]. В отличие от других критических высказываний, прозвучавших в пограничное время, до писательского съезда, публицистические тексты Овечкина о неудовлетворительном состоянии дел в деревне воспринимались литераторами-управленцами одобрительно.
Смерть Сталина спровоцировала целую волну собственно «оттепельных» выступлений писателей, эпатировавших консервативное крыло литературного истеблишмента. И хотя с точки зрения сегодняшнего дня они могут показаться не такими уж радикальными, факт остается фактом: в течение многих месяцев почтенные «инженеры человеческих душ» спорили о них старательно и страстно.
16 апреля 1953 года в «Литературной газете» О. Ф. Берггольц выступила со статьей «Разговор о лирике», в первом абзаце которой трижды встречалось местоимение «я»:
Одним из основных могущественных свойств лирики является то, что ее героем является сам поэт, личность, ведущая речь о себе и от себя, от своего «я»; одновременно героем лирического произведения является читатель, который это «я» произносит, как «я» собственное, свое, личное (курсив мой. – В. В.)[66].
Вслед за этой манифестацией индивидуализма Берггольц решительно упрекнула советскую поэзию в пренебрежении «лирическим героем», который, во-первых, ответственен за «самовыражение» автора, а во-вторых, в том желаемом случае, когда стихи воздействуют на читателя, – и за «самовыражение» читателя тоже. Наконец, она обвинила советскую поэзию в изгнании из сферы своих интересов любовной лирики.
Где многообразная любовная лирика? – спрашивала Берггольц. – Я просмотрела 4 основных толстых журнала за весь 1952 год и не нашла в них ни одного лирического стихотворения о любви, такого, где бы поэт от себя говорил о любви, за исключением стихотворения опять-таки С. Щипачева «На ней простая блузка в клетку»[67].
Свои упреки Берггольц, конечно, сопроводила обязательными для советской публицистики напоминаниями о заслугах советской литературы, о значении темы труда, коммунистического строительства и коллективизма, но, несмотря на все оговорки, ее «месседж» был прочитан как индивидуалистский, вызвав бурную реакцию отторжения. Против Берггольц выступили И. Л. Гринберг[68], Б. И. Соловьев[69], наконец, очень развернуто и категорично – H. М. Грибачев и С. В. Смирнов[70]. В ответ, не вняв укорам и предупреждениям, Берггольц опубликовала еще одну апологию «самовыражения» – статью «Против ликвидации лирики»[71].
В ноябре 1953 года «Новый мир» начал печатать роман В. Ф. Пановой «Времена года»[72], поначалу воспринятый, казалось бы, положительно, но очень скоро уличенный в грехах объективизма и натурализма. В мае 1954 года В. А. Кочетов, возражая благосклонным оценкам М. С. Шагинян[73], поместил в «Правде» статью под названием «Какие это времена?», где задавался следующими отнюдь не безобидными вопросами:
…почему ‹…› она написала роман «Времена года», по духу его, по проблемам и персонажам лежащий вне нашего времени? Почему в ее романе оказались искаженными образы наших современников – советских людей, в особенности коммунистов?[74]
В декабре 1953 года в «Новом мире» появился знаменитый «манифест» В. М. Померанцева «Об искренности в литературе», который был очень сочувственно принят многими, особенно молодыми, читателями и произвел самое негативное впечатление на охранителей соцреалистической эстетики. Свою статью Померанцев начал невинным вроде бы утверждением: «Искренности – вот чего, на мой взгляд, не хватает иным книгам и пьесам»[75]. Затем он покритиковал стилизаторство и шаблонность, поговорил о «лакировке действительности», о перестраховщиках и о необходимости «подлинного» конфликта, что отнюдь не выглядело новостью. Неожиданным было то, что Померанцев в своей статье противопоставил друг другу две нарративные традиции – «проповедь» и «исповедь», не только напомнив о самом существовании последней, но и признав за ней статус по меньшей мере равноправного по отношению к «проповеди» жанра:
…в истории литературы художники стремились к исповеди, а не только к проповеди. Риторический роман исчез потому, что разноречил с естеством человека, которому уроки и доводы наскучивают со школьной скамьи[76].
Таким образом, фундаментальное, открыто манифестируемое свойство советского искусства, а именно служить проповедью и поучением, было отодвинуто на периферию. Ни о какой политико-идеологической крамоле в прямом смысле слова Померанцев не помышлял. Он писал исключительно о разнице в формах выражения, об особого типа эмотивности, проявляемой автором в отношении топосов, принадлежащих тому же самому советскому дискурсивному пространству, и лишь об очень ограниченном расширении их ряда. По существу, он всего лишь предложил еще один способ интериоризации советских ценностей[77]. Этого оказалось достаточно, чтобы обвинение в неискренности оценили как покушение на институт советского писательства в целом, а как следствие – и на саму советскую государственность[78].
Идея «искренности» Померанцева напоминала «самовыражение» Берггольц, но удар по его статье вышел намного более сконцентрированным и резким. В январе 1954 года в качестве ответа на нее «Литературная газета» поместила статью В. Василевского «С неверных позиций»[79], которая удовлетворила далеко не всех приверженцев порядка мягкостью тона. Как следует из «Записки отдела науки и культуры ЦК КПСС о „нездоровых“ настроениях среди художественной интеллигенции» от 8 февраля 1954 года, это «выступление было беззубым. Статья Померанцева нуждается в более серьезной и резкой критике»[80].
Восполняя недостаток остроты, в мае А. А. Сурков писал в «Правде»:
…вредное выступление В. Померанцева направлено по сути против основ нашей литературы;
…прикрываясь неким, абстрактно взятым требованием «искренности в литературе», автор всем тоном своей статьи, всей направленностью ее ориентирует писателей на то, чтобы обращаться главным образом к теневым, отрицательным сторонам нашей действительности[81].
В июне «Литературная газета» поместила пространное высказывание Н. В. Лесючевского «За чистоту марксистско-ленинских принципов в литературе», где Лесючевский обвинил Померанцева в том, что он «извращает задачу борьбы литературы со всем отрицательным в нашей действительности»[82]. А еще несколько позже в «Октябре» так и не успокоившийся Сурков, имея в виду не только Померанцева, но и других приверженцев перемен, истерически вопрошал:
Кто дал право на тридцать седьмом году революции Померанцеву и пригревшей его редакции журнала «Новый мир» подвергать допросу с пристрастием насчет искренности литературу, которая украшена именами Горького, Маяковского, Алексея Толстого, Демьяна Бедного, Янки Купалы, Хамзы, Упита, Шолохова, Фадеева и сотен и сотен любимых народом писателей? Откуда почерпнут и Померанцевым, и Абрамовым, и Лифшицем, и отчасти молодым критиком Щегловым мрачный пафос озлобленного нигилистического неприятия, выдаваемый за смелую творческую критику? Разве для того, чтобы вывести на чистую воду несомненно имеющихся в литературной среде приспособленцев и холодных сапожников от литературы, надо было сеять в души читателей ядовитые семена недоверия к честности и искренности всего глубоко честного и преданного народу основного массива литераторов, трудами которого создана молодая, во всем мире трудящихся любимая советская социалистическая литература?[83]
Далеко не самого известного литератора обременили сомнительного характера славой, безустанно честя в прессе и на всевозможных собраниях, так что во время съезда он закономерно занял одно из центральных мест на воображаемой «скамье подсудимых».
Провокационные тексты поставляли не только «Новый мир» и «Литературка». В № 2 журнала «Театр» за 1954 год появилась пьеса Л. Г. Зорина «Гости», посвященная, на первый взгляд, вполне частному сюжету: Зорин рассказывал о родственниках, встретившихся после долгой разлуки и выясняющих отношения. Такая пьеса вполне могла пройти по разряду «мелкотемья», заслужив свою порцию недовольства и миновав чрезмерной шумихи. Проблема заключалась в том, что отец семейства, помимо того чтобы быть только отрицательным персонажем, оказался еще и высокопоставленным работником юстиции. В мае «Литературная газета» высказалась о «Гостях» определенно:
Автор навязывает лживую, клеветническую мысль, что отрицательные свойства Кирпичева являются не пережитками прошлого, а чуть ли не порождением нашего общественного строя[84].
А 1 июня состоялось специально посвященное «Гостям» собрание секции московских драматургов, где на Зорина обрушились В. В. Ермилов и К. М. Симонов. Поначалу же ситуация с «Гостями», как и в случаях с романами Пановой и Гроссмана, обещала благополучное развитие: еще до публикации пьесы, в октябре 1953 года на XIV пленуме правления ССП тот же К. М. Симонов и Б. А. Лавренев занесли ее «в актив советской драматургии»[85].
Вместе с зоринской, хотя и с меньшим размахом, выявляли порочность пьес «Наследный принц» А. Б. Мариенгофа (1954), «Дочь прокурора» Ю. И. Яновского (1954)[86], «Деятель» И. Городецкого (1954), «Ухабы» (1954) В. И. Пистоленко[87]. Серьезных нареканий заслужил H. Е. Вирта за комедию «Гибель Помпеева» (1950, переработана в 1952-м)[88], в которой он, по оценке Е. Д. Суркова, не удосужился
в соответствии с жизненной правдой показать людей, активно борющихся с Помпеевым. Сейчас же по пьесе разгуливает распоясавшийся наглец, откровенно демонстрирующий все свои пороки…[89]
Рядом с Виртой фигурировал С. В. Михалков, чья сатирическая комедия «Раки» признавалась талантливой и одновременно вызывающей чувство неудовлетворения[90].
Майский, пятый номер журнала «Знамя» за 1954 год предложил читателю повесть «Оттепель», благодаря которой ее автор И. Г. Эренбург стал, наверное, самым популярным до и во время съезда писателем. Эстетическую, а в еще большей степени, согласно реакции оппонентов, этическую провокацию Эренбурга тут же попыталась дезавуировать «Комсомольская правда»[91], причем взялась за дело настолько рьяно, что удивила даже кое-кого из верхнего эшелона литераторов-управленцев. Послышались голоса, хоть и возражающие «Оттепели», но одновременно, как характеризовал свою позицию Симонов, не желающие критиковать повесть Эренбурга «на уничтожение»[92].
Симонов посвятил «Оттепели» большую статью в «Литературке», начав «с хорошего, что есть в повести», то есть с «искреннего волнения, которое в ней чувствуется…»[93], и закончив нерадостными выводами:
…герои повести удивительны именно своей положительностью, и окружены они людьми, как правило, мало похожими на них[94];
…в конечном итоге, когда кладешь на общие весы и эту сторону дела, вся повесть, несмотря на некоторые хорошие страницы, представляется огорчительной для нашей литературы неудачей автора[95].
Интересен своей амбивалентностью и ответ Эренбурга Симонову, помещенный в той же «Литературной газете»[96]. С одной стороны, Эренбург, казалось бы, темпераментно и ловко парировал выпады коллеги, а с другой – все свои возражения свел практически к единственной мысли о том, что его замысел был волей или неволей превратно понят.
В результате Эренбург как будто устранялся от бунтарского эффекта, который произвел его текст, что в общем было характерно для сторонников перемен.
Наконец, в конце октября «Литературная газета» осмелилась опубликовать документ, воспринятый ни много ни мало как незамаскированное покушение на сам Союз советских писателей. Это было открытое письмо, озаглавленное «Товарищам по работе» и подписанное семью литераторами – В. А. Кавериным, Э. Г. Казакевичем, М. К. Лукониным, С. Я. Маршаком, К. Г. Паустовским, Н. Ф. Погодиным и С. П. Щипачевым. «Реформаторы» предлагали сузить правомочия верховных органов Союза и децентрализировать управление литературным процессом, доверив его редакциям отдельных журналов:
Настоящий творческий актив возникает там, – говорилось в послании, – где фактически делается литературное дело, то есть при журнале, издательстве, альманахе. Здесь – и живой интерес писателя, и обмен опытом, и прямая связь литературного производства с общественностью[97].
Возглавить работу органов печати было предложено тем же высокопоставленным литературным администраторам – А. А. Фадееву, А. А. Суркову, Б. Н. Полевому, Л. М. Леонову, К. А. Федину, А. Е. Корнейчуку, H. С. Тихонову, К. М. Симонову.
Подписанты просили высказаться коллег по поводу этого предложения, и ответ не заставил себя ждать. С одной стороны, против инициативы сразу и решительно выступил В. Н. Ажаев, который усмотрел в ней «туманно выраженную и тем не менее явную мысль о ликвидации самого Союза»[98]. С другой стороны, несколькими днями позже в «Литературной газете» появилась статья Е. И. Катерли «Творческий союз или „литературный департамент“?», поддерживающая идею замены сугубо делопроизводственной активности аппарата союза писателей творческой, то есть редакторской[99].
Ни о каком разгоне Союза Катерли не высказывалась; напротив, в заключении она писала:
Для того чтобы укрепить Союз писателей и повысить его значение как коллективной творческой организации, надо так поставить дело, чтобы живые, талантливые силы были прежде всего отданы производственным площадкам, туда, где делается самое главное и самое святое писательское дело – книга (курсив мой. – В. В.)[100].
Тем не менее Отдел науки и культуры ЦК КПСС оценил ее позицию именно как ликвидаторскую, ухватившись за одну-единственную вырванную из контекста фразу.
Прямо предлагая ликвидировать Союз писателей, Е. Катерли пишет: «Заклинания не помогли и помочь не могут, и, на мой взгляд, если ликвидировать весь этот „литературный департамент“ с референтами и секретарями, председателями и консультантами, то на количестве и на качестве выходящих книг это никак не отразится»[101].
Иными словами, идея реформы не получила поддержки у тех, кого она непосредственно касалась.
Стоит заметить, что об освобождении ведущих писателей-менеджеров хотя бы от части бюрократической нагрузки – то есть, по сути, о сокращении их властных полномочий – еще в мае 1953 года размышлял и Фадеев, когда писал Суркову о проекте перестройки Союза[102], ссылаясь на канцелярщину как на причину катастрофического положения советской литературы после войны. Но это не означает, что Фадеев неожиданно стал «демократом». Напротив, он размышлял об упрощении контроля, в определенном смысле – о совершенствовании архитектуры паноптикума. Тогда же против него выступили другие ведущие управленцы, которых ситуация как будто беспокоила меньше, – Сурков, Симонов и Тихонов, квалифицировав его послание как «содержащее неверную паническую оценку состояния литературы и неполадок в руководстве ею»[103]. В общем же за этой стычкой просматривается конфликт институционального, а не идеологического свойства – между активными заместителями с одной стороны и упускающим власть генеральным секретарем ССП – с другой.
Большая часть упомянутых выше имен и текстов циркулировала в выступлениях на съезде. Но не менее значимы умолчания. Среди происшествий, о которых на нем постарались забыть, нельзя пройти мимо запрещенной к публикации поэмы А. Т. Твардовского «Теркин на том свете» (1954), которая в конце концов превратилась в нечто вроде большой черной дыры (среди многочисленных малых), выдающей свое существование лишь опосредованно. По итоговой оценке Отдела науки и культуры ЦК КПСС, в поэме Твардовский «скатился к упадочничеству и клевете на советское общество, ‹…› не видит перспективы развития нашей страны и не верит в перспективы развития сельского хозяйства»[104], так что заниматься ее «пиаром» было нецелесообразно.
Твардовский и находившийся под его началом инкубатор «еретиков» «Новый мир» были публично «разоблачены» в резолюции президиума правления Союза советских писателей «Об ошибках журнала „Новый мир“», обнародованной «Литературной газетой» 17 августа 1954 года.
В ней снова громили статью Померанцева за то, что ее автор, «спекулируя на законном недовольстве читателей и писателей некоторыми творческими недостатками нашей литературы, огульно и недобросовестно обвинил советских писателей в неискренности», а также за то, что
под видом борьбы с приспособленчеством и лакировкой он поставил под сомнение современную широкую общественную тематику и проблематику советской литературы, призывал к одностороннему показу и раздуванию отрицательных явлений нашей действительности[105].
За нигилизм, содержащийся в статье «Люди колхозной деревни в послевоенной прозе»[106], был «высечен» Ф. А. Абрамов. По мнению президиума, он вместе с редакцией журнала,
вместо того чтобы оценить в целом перед предстоящим съездом писателей произведения о колхозной деревне, написанные в послевоенные годы, взглянуть на них с точки зрения новых задач, поставленных в последних решениях партии и правительства по вопросам сельского хозяйства, и автор статьи, и редакция учинили «разнос» всех наиболее заметных произведений советской прозы, посвященных жизни колхозного крестьянства в военные и послевоенные годы[107].
За неосторожность в оценках был наказан М. А. Щеглов, который в статье о романе О. Е. Черного «Опера Снегина» (1953) «издевается над тем, что автор романа показал влияние решений партии по вопросам музыки на сознание и творческую деятельность художественной интеллигенции», а в статье о романе Л. М. Леонова «Русский лес» «проводит ложную мысль о том, что советский строй жизни является питательной средой для растленных типов вроде персонажа романа Грацианского»[108]. Обе опубликованы «Новым миром»[109]. (Казус Щеглова всплывет на съезде в том же «леоновском» контексте.)
В то же время под защиту была взята М. С. Шагинян, попавшаяся на язык М. А. Лифшицу. Лифшиц, как говорилось в резолюции,
в статье «Дневник Мариэтты Шагинян», с барски-эстетских позиций разбирая недостатки книги М. Шагинян, обрушивается против писателей, стремящихся активно вторгаться в жизнь, ставит под сомнение важность обращения писателей к темам труда, производственной деятельности и другим актуальным темам нашей действительности[110].
В результате превысивший все лимиты терпения Твардовский был снят с должности редактора «Нового мира» и заменен Симоновым, но на съезде присутствовал.
Не говорили на съезде и о скандале, разразившемся после встречи Зощенко и Ахматовой с английскими студентами 5 мая 1954 года, где Зощенко, отвечая на вопрос из зала, заявил о своем несогласии с постановлением ЦК ВКП(б) 1946 года «О журналах „Звезда“ и „Ленинград“». Этот выпад послужил поводом для новой травли Зощенко, в частности, на предсъездовских собраниях ленинградских писателей[111].
Общая негативная реакция прессы на «оттепельные» подвижки не означает, что с «пассионариями» никто не солидаризировался. Голоса в их поддержку пробивались в открытое дискуссионное пространство с большим трудом, тем не менее партийную верхушку регулярно осведомляли о «брожении» среди художественной интеллигенции[112].
Предыстория
Как уже отмечалось, оценки значения Второго Всесоюзного съезда писателей варьируются от признания его мероприятием маловлиятельным (и уж точно многократно уступающим по важности первому всесоюзному форуму советских литераторов) до закрепления за ним статуса вполне различимой на общем фоне публичной инициативы; от оптимистических суждений о писательском собрании 1954 года как о преддверии оттепели до упреков скептиков, видящих в нем только казенщину и продолжение ждановщины.
Основание для пессимистических оценок можно увидеть не только в самом ходе писательской дискуссии, где постоянно звучали отсылки к XIX съезду КПСС и постановлениям 1940-х годов, но и в тех обстоятельствах, которые касаются ее предыстории. После недавних разысканий появились основания с уверенностью говорить о том, что второй писательский съезд не был спровоцирован смертью Сталина, то есть ситуацией замешательства и потерей тотального политического контроля, а задумывался еще при жизни диктатора.
Согласно записке, адресованной Сталину и подписанной тремя руководителями Союза писателей, съезд предполагалось провести летом 1953 года, с 15 августа по 1 сентября, предварив его соответствующей кампанией по мобилизации писателей в республиках. Вот содержание соответствующего недатированного документа[113]:
Секретариат Союза советских писателей просит разрешить созвать с 15 августа по 1 сентября 1953 года Второй Всесоюзный съезд советских писателей со следующей повесткой дня:
1. Отчетный доклад Генерального секретаря Союза советских писателей Фадеева А. А. – «Советская литература после первого съезда советских писателей и задачи, стоящие перед ней в свете решений XIX съезда Коммунистической партии Советского Союза».
2. Доклад ревизионной комиссии.
3. Доклад о состоянии и задачах советской поэзии.
4. Доклад о состоянии и задачах советской драматургии и кинодраматургии.
5. Доклад о состоянии и задачах детской литературы.
6. Доклад о состоянии и задачах советской критики.
[7. Доклад о работе с молодыми писателями.]
[8.] 7 Выборы руководящих органов Союза советских писателей.
Для подготовки проведения съезда просим разрешить созвать 1-го февраля 1953 года Пленум Правления Союза советских писателей, с повесткой дня:
1. «О мероприятиях по подготовке и проведению Всесоюзного съезда Союза советских писателей».
2. Утверждение повестки дня съезда и кандидатур докладчиков.
Просим разрешить в период марта – июня 1953 года созыв съездов писателей союзных республик.
Секретариат Союза советских писателей СССР.
Итак, смерть Сталина лишь отсрочила исполнение намеченной при нем программы, и даже список основных докладов, сформированный в этот момент, тематически не претерпел принципиальных изменений по сравнению с реальной повесткой писательского собрания. Другое дело, что ход их обсуждения пошел не совсем так, как ожидалось в 1953 году: новое время все-таки дало о себе знать.
Одно из писем руководства ССП в ЦК, касающихся всесоюзного писательского форума, подготовленное, скорее всего, в марте 1954 года, открывает поворот сюжета в истории съезда, который до сих пор не привлекал специального внимания исследователей. Помимо прочих деталей, в нем отражена расстановка сил среди основных докладчиков, радикально отличающаяся от той, которая сложилась к началу работы съезда:
В соответствии с постановлением XV-го Пленума Правления Союза советских писателей СССР от 4-го марта 1954 года, Секретариат Правления Союза советских писателей СССР просит ЦК КПСС:
Разрешить Правлению ССП СССР созвать Второй Всесоюзный съезд советских писателей 15-го ноября 1954 года.
Утвердить следующую, принятую Пленумом Правления ССП СССР повестку для Второго Всесоюзного съезда советских писателей:
I. Доклад Председателя Правления Союза советских писателей СССР А. А. Фадеева «О состоянии и задачах советской литературы».
Содоклады:
«Советская художественная проза»
докладчик В. Т. Лацис
«Советская поэзия»
докладчик Самед Вургун
«Советская драматургия»
докладчик А. Е. Корнейчук
«Советская кинодраматургия»
докладчик С. А. Герасимов
«Советская литература для детей и юношества»
докладчик С. Я. Маршак
«Основные проблемы советской литературной критики»
докладчик Б. С. Рюриков
«Художественные переводы литератур народов СССР»
докладчики М. Ф. Рыльский,
М. Ауэзов, П. Г. Антокольский
II. «Современная прогрессивная литература мира»
докладчик И. Г. Эренбург
III. Доклад Председателя Ревизионной комиссии Союза советских писателей СССР Ю. Н. Либединского «О работе Ревизионной комиссии».
IV. Сообщение Комиссии Правления Союза советских писателей СССР «Об изменениях в Уставе Союза советских писателей».
V. Выборы руководящих органов Союза советских писателей СССР.
(Тексты докладов и содокладов – будут подготовлены к 10 сентября 1954 г.).
Утвердить следующие нормы выборов делегатов на Второй Всесоюзный съезд советских писателей от республиканских, краевых и областных организаций ССП СССР:
а) от пяти членов ССП СССР – один делегат с правом решающего голоса;
б) от писательских организаций, насчитывающих в своем составе от 3–5 членов ССП СССР – один делегат с правом решающего голоса;
в) от пяти кандидатов в члены ССП СССР – один делегат с правом совещательного голоса.
Выборы делегатов на Второй Всесоюзный съезд советских писателей будут проводиться:
а) в союзных и автономных республиках – на республиканских съездах писателей данной республики;
б) в краях и областях РСФСР – на общих собраниях писателей данного края (области).
Разрешить Правлению ССП СССР пригласить на Второй Всесоюзный съезд советских писателей в качестве гостей 75–80 иностранных писателей (по особому списку).
Поручить Министерству финансов СССР рассмотреть и утвердить смету расходов, необходимых на подготовку и проведение Второго Всесоюзного съезда советских писателей и дать указания на места о включении в местный бюджет расходов по созыву республиканских съездов, а также краевых и областных общих собраний писателей.
ПРИЛОЖЕНИЕ: Постановление XV-го Пленума Правления ССП СССР от 4 марта 1954 года.
Сравнение списка докладчиков из этого письма с официальным отчетом о Втором съезде, опубликованным только в 1956 году[116], показывает, что по ходу развития событий из него выпали имена четырех ведущих советских писателей-функционеров.
Программа съезда предполагала деление выступлений на три типа – доклад, содоклад и речь (эквивалентная заранее подготовленному выступлению в прениях), – что соответственно устанавливало символическую субординацию среди ораторов по трем рангам. В результате рокировки все упомянутые лица удостоились чести выступить с речью, то есть опустились на низшую из возможных иерархическую ступень среди литераторов, допущенных на трибуну. А. А. Фадеева сменил А. А. Сурков, В. Т. Лациса – К. М. Симонов, С. Я. Маршака – Б. Н. Полевой, И. Г. Эренбурга – Н. С. Тихонов.
Неожиданная, на первый взгляд, ротация легко выводится из логики предсъездовских событий. Как известно, смерть диктатора спровоцировала волну манифестов советских творческих работников, где обсуждались вещи по меркам других времен ничуть не радикальные, но все же такие, о которых еще недавно открыто размышлять было просто невозможно. Выступлений самих по себе было не очень много, однако поднявшийся вокруг критический шум, как эхо, заметно умножал их число.
Вспомним, в майском номере журнала «Знамя» за 1954 год появилась «Оттепель» Эренбурга, а в конце октября 1954 года «Литературная газета» напечатала открытое письмо «Товарищам по работе»[117], воспринятое как подрывное для союза писателей в целом. Неудивительно, что Маршак, чье имя значилось среди авторов разворошившего муравейник послания, и провинившийся Эренбург были исключены из рядов докладчиков и содокладчиков.
В отличие от Маршака и Эренбурга, Фадеева сбросили с пьедестала не свежие идеи, а обстоятельства «внутриаппаратного» свойства: он проиграл борьбу за руководство Союза своим заместителям – Суркову, Симонову и Тихонову. Совершенно очевидно, что отправленный в отпуск генеральный секретарь старался всеми силами воздействовать на ситуацию. Об этом свидетельствуют его письма, включая то, из которого выясняется, что Эренбург в качестве докладчика был протеже Фадеева:
В дополнение к своим замечаниям по поводу повестки дня съезда писателей, вношу на обсуждение еще некоторые предложения.
Может быть назвать основной доклад так: «Советская литература в художественном развитии человечества». Или так: «Советская литература в строительстве коммунизма».
Может быть целесообразно было бы назвать доклад по поэзии таким образом: «Лирика, эпос и драма в советской поэзии». Исхожу из замечательной статьи Белинского – «Разделение поэзии на роды и виды». В наших разговорах о поэзии мы, например, совершенно обходим драму в стихах, а между тем у нас были и есть такие сильные представители ее, как Маяковский, Сельвинский, Багрицкий, В. Гусев, В. Соловьев, М. Светлов, С. Вургун, Х. Алимджан, Наири Зарьян и др. У нас справедливо выдвигают на рассмотрение вопросы лирики, но забывают, что только с появлением реалистического романа в поэзии ее можно считать вполне зрелой. В число докладчиков по поэзии я включил бы еще кого-нибудь из белорусских или грузинских поэтов и добавил бы, также, Щипачева [и] или Н. Тихонова.
Доклад о кинодраматургии, может быть, полезно было бы сформулировать так: «[Художественный с] Сценарий, как основа развития [советской] художественной кинематографии». Или так: «Советский художественный сценарий и его место среди других видов литературы»
Название доклада Корнейчука мне кажется исключительно казенным. Следовало бы поискать название получше, идя, например, по такому пути: «Значение советской драматургии в борьбе нового со старым». Или: «Вопросы мастерства драматургии в связи с борьбой нового со старым в жизни советского общества».
Все-таки лучше было бы поставить доклад не о наших связях с прогрессивными писателями других стран, а доклад, который можно было бы, примерно, сформулировать таким образом: «Прогрессивная литература всех стран в борьбе за мир, демократию, социализм». Тогда основным докладчиком целесообразно было бы выдвинуть Илью Эренбурга.
Все эти мои предложения, конечно, только наметки. Но если Секретариат в своем решении разойдется с этими наметками кардинальным образом, я просил бы довести до сведения ЦК и мои замечания.
Попутно хотел бы выдвинуть дополнение к своим замечаниям по поводу повестки дня Президиума.
Обзор поэзии в журналах за 1953 год не представляет больших трудностей для наших квалифицированных поэтов, ибо поэтических произведений прошло не так уж много и поэты, конечно, их читали раньше. До Президиума осталась еще неделя. Надо настоять чтобы Твардовский, Асеев, Рыльский, С. Вургун и др., кому поручено было выступать, кроме Маршака, выполнили решение Президиума. Если, однако, многие из них откажутся, надо просить срочно подготовить выступления – Щипачева, Н. Тихонова (sic!) Кулешова, Алигер, Сельвинского[.] при вступительном слове А. Суркова.
Председатель Совета министров Латвийской ССР Лацис был исключен из ораторов, возможно, в силу его пассивности (см. с. 72). Позже, в 1956 году, после ХХ съезда КПСС, он сполна возместил свое скромное участие в истории писательского собрания, став, наряду с Сурковым, М. П. Бажаном и В. А. Смирновым, редактором официального отчета о нем. Как уже говорилось, в результате кропотливой работы над стенограммой, осуществлявшейся под руководством названных литераторов, из нее были вычеркнуты все, кроме единственного (прозвучавшего во время открытия конгресса), прямые упоминания имени Сталина. В результате это историческое событие приобрело как будто бы даже «оттепельное» звучание.
Даты проведения съезда неоднократно переносились – весна[119], сентябрь[120], ноябрь 1954 года[121], – пока не были приняты окончательно: 15–26 декабря 1954 года. Среди малоизвестных документов, отражающих это «скольжение», сохранилось послание Суркова, где говорится об октябре 1954 года. Его записка интересна не только этим, а – в свете рассматриваемого сюжета – еще и тем, что в нем повторяется уже известный нам список основных докладчиков. Судя по неполным датировкам в конце письма: январь, исправленный на март, – еще не успевшие себя скомпрометировать докладчики пребывали в высоком статусе таковых по крайней мере с января 1954 года:
В соответствии с решением ЦК КПСС о проведении осенью 1954 года – Второго Всесоюзного съезда советских писателей, – Президиум Правления Союза советских писателей СССР просит:
I
Разрешить Правлению ССП СССР созвать Второй Всесоюзный съезд советских писателей во второй половине октября 1954 года.
II
Утвердить следующую, одобренную Президиумом Правления ССП СССР, повестку для Второго Всесоюзного съезда советских писателей:
I. Доклад Председателя Правления Союза советских писателей СССР А. А. Фадеева «О состоянии и задачах советской литературы».
Содоклады:
– «О советской художественной прозе»
докладчик В. Т. Лацис
– «О советской поэзии»
докладчик Самед Вургун
– «О советской драматургии»
докладчик А. Е. Корнейчук
– «О советской кинодраматургии»
докладчик С. А. Герасимов
– «О советской литературе для детей и юношества»
докладчик С. Я. Маршак
– «Основные проблемы советской литературной критики»
докладчик Б. С. Рюриков
II. «Современная прогрессивная литература мира»
докладчик И. Г. Эренбург
III. Доклад Председателя Ревизионной комиссии Союза советских писателей СССР Ю. Н. Либединского «О работе Ревизионной комиссии».
IV. Сообщение Комиссии Правления Союза советских писателей СССР «Об изменениях в Уставе Союза советских писателей».
V. Выборы руководящих органов Союза советских писателей СССР.
(Тексты докладов и содокладов – будут подготовлены к 10 августа 1954 г.).
III
Утвердить следующие нормы для выборов делегатов на Второй Всесоюзный съезд советских писателей от республиканских, краевых и областных организаций ССП СССР:
а) от пяти членов ССП СССР – один делегат с правом решающего голоса;
б) от пяти кандидатов в члены ССП СССР – один делегат с правом совещательного голоса;
в) от писательских организаций, насчитывающих в своем составе менее пяти членов ССП СССР – один делегат с правом совещательного голоса.
Выборы делегатов на Второй Всесоюзный съезд советских писателей <провести>:
а) в союзных и автономных республиках – на республиканских съездах писателей данной республики;
б) в краях и областях РСФСР – на общих собраниях писателей данного края (области).
IV
Разрешить Правлению ССП СССР пригласить на Второй Всесоюзный съезд советских писателей – 75–80 гостей иностранных писателей (по особому списку).
V
Поручить Министерству финансов СССР (т. Звереву) в месячный срок рассмотреть и утвердить за счет госбюджета [–] <примерную> смету расходов на подготовку и проведение Второго Всесоюзного съезда советских писателей. (пр. № 1)
VI
Рассмотреть и утвердить «Мероприятия по оказанию помощи Союзу советских писателей СССР в связи с подготовкой ко Второму Всесоюзному съезду советских писателей» и 20-лети<ем> существования ССП СССР (пр. № 2).
VII
Разрешить Президиуму Правления ССП СССР созвать 1-го марта 1954 года очередной XV-й Пленум Правления ССП СССР (совместно с руководителями республиканских, краевых и областных организаций Союза советских писателей[) – для об-] и редактор<ами> основных печатных органов ССП СССР) – для обсуждения [практических вопросов, связанных с подготовкой ко 2-му Всесоюзному съезду советских писателей.
На этом же Пленуме, мы предполагаем также заслушать (первым вопросом) доклад тов. Тычины П. Г. «Об исторических связях русской и украинской литератур, в связи с 300-летием воссоединения Украины с Россией».]
Приложение – Постановление XV-го Пленума Правления ССП СССР от 4-го марта 1954 года
Секретарь Правления
Союза советских писателей
СССР
(А. Сурков)
«[января] марта 1954 г.[122]
Первым из списка основных докладчиков, в июле 1954 года, выбыл Фадеев. Согласно представленному ниже постановлению, взамен ему было предложено открыть съезд. Однако и эту роль бывшему генеральному секретарю Союза сыграть не пришлось. В конечном счете его заменили «старейшей», как о ней говорилось, советской писательницей О. Д. Форш:
<Л. 64>
I. Сообщение Председателя Правления ССП СССР т. Фадеева А. А. о подготовке ко 2-му Всесоюзному съезду советских писателей.
1. В связи с тем, что т. Фадеев А. А. находится в творческом отпуске и работает над новым романом, освободить его от подготовки основного доклада на съезде.
Поручить Председателю Правления ССП СССР тов. Фадееву А. А. открыть съезд вступительным словом.
2. Поручить <подготовку> доклада «О состоянии и задачах советской литературы» первому секретарю Правления ССП СССР тов. Суркову А. А.
В связи с этим освободить т. Суркова от текущей работы в Союзе сроком на 2 недели (с 8.VII) для составления плана доклада.
Поручить Секретариату ССП СССР оказать помощь т. Суркову в подготовке к докладу.
3. По повестке съезда утвердить окончательный состав докладчиков и содокладчиков.
Содоклады:
а) «Советская художественная проза»
К. Симонов
б) «Советская поэзия»
Самед Вургун
в) «Советская драматургия»
А. Корнейчук
г) «Советская кинодраматургия»
С. Герасимов
д) «Советская литература для детей и юношества»
С. Маршак
е) «Основные проблемы советской литературной критики»
П. Антокольский
М. Ауэзов
М. Рыльский
Доклад «Современная прогрессивная литература мира»
И. Эренбург
Доклад «О работе ревизионной комиссии»
Ю. Либединский
Сообщение Комиссии Правления Союза Советских
Писателей СССР «Об изменениях в Уставе Союза
Советских Писателей»
Л. Леонов
4. Считать обязательным тексты докладов и содокладов представить к 1 октября в письменном виде для коллективного обсуждения на Президиуме ССП.
Верно: <нрзб>
ПОСЛАНО:
С. Н. Преображенскому[124]
Приготовления
Идея съезда писателей, вероятно, впервые была представлена Хрущеву 11 августа 1953 года в специальной записке, подготовленной тогдашними руководителями союза[125] – исполняющим обязанности генерального секретаря ССП СССР А. А. Сурковым[126] и двумя заместителями генерального секретаря К. М. Симоновым и H. С. Тихоновым, которые просили разрешения провести пленум правления ССП в октябре 1953 года, а съезд – весной 1954 года. Тогда же ими был поставлен вопрос о реорганизации секретариата ССП в «орган коллективного руководства»[127].
Чуть позже, 22 августа, Хрущеву написал и сам генеральный секретарь ССП А. А. Фадеев, уточняя повестку дня пленума и программу съезда, который он предложил созвать 20 сентября 1954 года. Фадеев определил темы основных выступлений, позже не претерпевшие изменений и лишь дополненные:
Состояние и задачи советской художественной литературы (доклад правления ССП СССР).
Содоклады:
а) Советская художественная проза.
б) Советская драматургия.
в) Советская поэзия.
г) Советская кинодраматургия.
д) Советская детская литература.
е) Литературная теория и критика.
Вопросы Устава Союза советских писателей СССР.
Выборы руководящих органов[128].
Вслед за этим Фадеев послал еще одну пространную записку в Президиум ЦК КПСС, озаглавив ее показательно: «О застарелых бюрократических извращениях в деле руководства советским искусством и литературой и способах исправления этих недостатков». В ней он указывал на две крайности в отношении к литераторам и прочим творческим работникам, каковые, по его мнению, с одной стороны, ощущают на себе «суровую критику», а с другой – избалованы «завышенными гонорарами в области литературы и развращающей системой премирования всех видов искусств»[129]. В целом пафос записки, перекликающейся с его майским письмом Суркову, был направлен против «заорганизованности», с которой Фадеев предлагал бороться не с помощью ослабления партийного контроля над творческими работниками, а с помощью устранения лишних звеньев этого механизма.
По мере приближения пленума разгоралась как открытая, так и подковерная борьба за высокие посты в ССП, зачастую с привлечением националистической и антикосмополитической риторики[130]. Особенно серьезные трения возникли между генеральным секретарем ССП Фадеевым, долгое время остававшимся не у дел по причине болезни, и теми, кто его замещал, – Сурковым, Симоновым и Тихоновым, нацелившимися его сместить[131].
Существенно, что предсъездовская кампания проводилась под строгим надзором сформированного как структура еще при Сталине аппарата, без помышлений о том, что от него можно или нужно отказаться. Подготовка к приближающимся пленуму и съезду проходила при постоянных консультациях с ЦК КПСС – с H. С. Хрущевым, П. Н. Поспеловым, М. А. Сусловым.
Решение о созыве Второго съезда было обнародовано 24 октября 1953 года на XIV пленуме правления ССП СССР[132]. На нем же было объявлено о намерении собрать в январе или феврале следующего года еще один пленум, посвятив его организации съезда.
Возобновление регулярного созыва пленумов, не имевших места уже несколько лет, отражало общеполитическую тенденцию к замене единоначалия коллегиальным управлением (о «демократии» в данном случае говорить не приходится).
Пост генерального секретаря ССП был устранен. Вместо него, что соответствовало Уставу ССП, принятому еще на Первом съезде, была восстановлена должность председателя правления, которым, правда, стал тот же Фадеев, до этого занимавший должность генерального секретаря.
В президиум правления вошли 35 человек: А. А. Фадеев, А. А. Сурков, К. М. Симонов, H. С. Тихонов, Л. М. Леонов, H. М. Грибачев, Б. Н. Полевой, Л. С. Соболев, В. Н. Ажаев, А. Т. Твардовский, Ф. И. Панферов, В. М. Кожевников, Н. Ф. Погодин, А. В. Софронов, С. Вургун, М. Ф. Рыльский, П. У. Бровка, А. Т. Венцлова, С. П. Щипачев, М. А. Шолохов, А. Е. Корнейчук, Ф. В. Гладков, И. Г. Эренбург, К. А. Федин, М. П. Бажан, Г. Н. Леонидзе, H. Н. Асеев, В. П. Катаев, С. Я. Маршак, В. В. Ермилов, А. А. Караваева, А. А. Первенцев, М. Турсун-заде, Г. Гулям, H. Е. Зарьян.
Для повседневной руководящей работы сформировали секретариат: Сурков (как первый секретарь), Симонов, Тихонов, Леонов, Грибачев, Полевой. Из этого круга литераторов-управленцев вышли главные ораторы съезда.
По поводу кандидатур на роль главного докладчика и содокладчиков красноречиво высказался писатель М. С. Бубеннов в письме Г. М. Маленкову. Его полезно привести почти целиком:
Прежде всего вызывает глубокое беспокойство подбор основных докладчиков. На Первом съезде писателей тон был задан докладом А. М. Горького. Известно, какое огромное значение имело и имеет поныне это выступление для развития советской литературы. На Втором съезде основным докладчиком утвержден А. Сурков.
Неплохой поэт и организатор, он очень часто и с пользой для дела выступает с речами на всевозможных собраниях, но вряд ли он сможет выступить с основным докладом на съезде, где требуется сделать глубокий философский анализ советской литературы за двадцать лет, где необходимо наметить пути развития литературы на будущее. Расстояние между А. Сурковым и М. Горьким так велико, что появление А. Суркова на трибуне съезда в качестве учителя советской литературы может вызвать только иронию. Следующий по важности доклад – о прозе поручен штатному докладчику по всем вопросам и по всем жанрам литературы тов. К. Симонову. Опыт показывает, что его прошлые доклады (о детской литературе, о драматургии и др.), как правило, страдают необъективностью, политической незрелостью и изобилуют всевозможными ошибками. Нельзя также не отметить, что К. Симонов не является большим мастером прозы и не может быть авторитетом в этом жанре.
Третий важный доклад – о поэзии поручен Самеду Вургуну. Вургун талантливый азербайджанский поэт, но при всех своих достоинствах он не сможет, плохо зная русский язык, со знанием дела выступить с докладом, в котором наибольшее место должно быть отведено русской поэзии, ведущей поэзии нашей страны.
Таким образом, три основных докладчика выбраны явно неудачно.
По этой причине Второй съезд обещает быть по идейному значению гораздо ниже, чем Первый съезд.
Между тем руководство Союза писателей во главе с А. Сурковым даже не обратилось к Шолохову с просьбой сделать основной доклад (или хотя бы доклад о прозе). Впечатление такое, что руководство Союза писателей почему-то отстраняет Михаила Шолохова от руководящей литературно-общественной деятельности[133].
Очередной XV пленум правления, состоявшийся 4 марта 1954 года, принял постановление о начале «широкой подготовки к съезду», в рамках которой, как в нем отмечалось,
на страницах литературных журналов и газет должны быть организованы широкие творческие дискуссии по наиболее острым, актуальным проблемам советской многонациональной литературы и критики[134].
А 3 апреля 1954 года «Литературная газета» опубликовала большую редакционную статью «Навстречу Всесоюзному съезду писателей», где была представлена официальная повестка последнего:
1. Доклад «О состоянии и задачах советской литературы».
Содоклады: «Советская художественная проза», «Советская поэзия», «Советская драматургия», «Советская кинодраматургия», «Советская литература для детей и юношества», «Основные проблемы советской литературной критики», «Художественные переводы литератур народов СССР».
2. Доклад о современной прогрессивной литературе мира.
3. Доклад о работе ревизионной комиссии.
4. Доклад об изменениях в Уставе Союза советских писателей СССР.
5. Выборы руководящих органов Союза советских писателей СССР[135].
В статье сообщалось, что «писательские организации развернут широкую пропаганду советской литературы за 20 лет», что съезд должен «мобилизовать писателей на упорную творческую работу, ликвидацию имеющихся недостатков», что, наконец, «нужна широкая предсъездовская дискуссия о состояниях и задачах советской литературы». Говоря иначе, «раннеоттепельный» хаос взялись приводить к порядку.
«Литературная газета», «толстые» журналы и альманахи начали выходить с регулярными рубриками: «Навстречу Второму Всесоюзному съезду писателей» – в «Литературной газете», «Трибуна писателя» – в «Литературной газете», «Знамени» и «Звезде», «Ко Второму Всесоюзному съезду советских писателей» – в «Октябре», «Творческая трибуна» – в «Искусстве кино», «Навстречу Второму Всесоюзному съезду писателей» – в журнале «Дальний Восток», «Предсъездовская трибуна» – в журнале «На рубеже», etc.
Всесоюзному предшествовали республиканские съезды, которые проводились в 1954 году с апреля по октябрь.
В апреле состоялся Второй съезд писателей Азербайджана – судя по отчету «Литературной газеты», без особых эксцессов, хотя глава присутствовавшей на нем делегации ССП СССР Симонов нашел повод упрекнуть выступавших в «злоупотреблении превосходными степенями оценок»[136]. Июнь ознаменовался сразу шестью съездами, ходом которых в ССП СССР вполне удовлетворены не были, – в Латвии, Эстонии, Чувашии, Башкирии, Татарии и Грузии.
Третий съезд писателей Латвии вызвал недовольство за слишком спокойное отношение к перепечатке «вредной» статьи В. Померанцева журналом «Карогс» и за пассивность ведущих латвийских писателей В. Лациса, А. Саксе, А. Броделе, отказавшихся выступать в прениях[137]. В пассивности обвинили и Третий съезд писателей Эстонии[138]. Четвертый съезд писателей Чувашии, по оценке «Литературной газеты», проходил «под знаком острой критики». Предметом ее, в частности, стала безучастность чувашских писателей к общественной жизни, выразившаяся в нежелании реагировать на решения сентябрьского пленума ЦК КПСС, то есть самоотверженно отправиться в деревню для ее изучения[139]. На съезде писателей Башкирии, помимо таких типичных тем, как критика правления и борьба за качество писательской продукции, специального обсуждения удостоилась проблема пьянства[140] – не без ориентации на центральную прессу, которая в это время активно муссировала вопрос об аморальном поведении некоторых литераторов «метрополии»[141]. Съезд писателей Татарии «Литературная газета» осудила за поверхностность в анализе проблем и за то, что его участники плохо подготовились к дискуссии[142]. Не устроил ее по схожим причинам и Четвертый съезд грузинских писателей, завершившийся уже в июле[143].
И напротив, июльский съезд писателей Армении, третий по счету, прошел в соответствии с приемлемым для центра сценарием: на нем в меру освещались «достижения» национальной литературы и осуждалась «национальная ограниченность» некоторых литераторов. Такой немаловажный показатель, как активность делегатов, тоже заслужил довольно высокую оценку со стороны союзных контролеров[144]. Съезды писателей Молдавии[145], Таджикистана[146], Туркменистана[147] и Узбекистана[148] с разным организационно-пропагандистским успехом прошли в августе; Казахстана[149], Белоруссии[150], Киргизии[151], Литвы[152], Мордовии[153], Бурят-Монголии[154], Каракалпакии[155] – в сентябре.
В октябре длинная цепь репетиций республиканского уровня завершилась генеральным прогоном «программы» на Третьем съезде писателей Украины (27 октября – 1 ноября), которому центральная союзная пресса уделила особое внимание. Отчет о нем печатался в трех номерах «Литературной газеты»[156].
Волна писательских съездов прокатилась по странам «народной демократии».
Эти подготовительные мероприятия позволили обкатать сценарий, которой был положен в основу всесоюзного писательского конгресса.
Буквально накануне всесоюзного съезда, с 6 по 9 декабря, проводились собрания писателей, причем далеко не в благостной обстановке всеобщего единения. В Москве, как информирует «Записка Отдела науки и культуры ЦК КПСС „О подготовке ко Второму Всесоюзному съезду советских писателей“», наиболее характерным в этом отношении было выступление С. Злобина.
Извращая факты, он пытался вызвать политическое недоверие ко всем руководителям Союза писателей, требуя «коренной смены» руководства Союза писателей. Злобин приписывал, например, т. Фадееву главное авторство «теории бесконфликтности»[157].
(С. П. Злобин в 1952 году был удостоен Сталинской премии за роман «Степан Разин» (1951), несмотря на то что за его плечами был немецкий плен.)
О соотношении сил между сторонниками предлагаемой писателям организационной модели и ее противниками говорят результаты голосования при выборе секретарей:
…секретари Союза советских писателей получили значительное количество голосов против (т. Фадеев – за 599, против – 31, т. Симонов – за 589, против – 41, т. Сурков – за 541, против – 89), а один из секретарей Союза и бывший секретарь парторганизации т. Грибачев, подвергавшийся особенно ожесточенным нападкам и неудачно выступивший на собрании, получил 366 голосов против и был забаллотирован[158].
В Ленинграде писательское сопротивление обернулись тем, что на пост секретаря Ленинградского ССП не был переизбран В. А. Кочетов. Ответственным секретарем стал А. А. Прокофьев[159].
Для работы с широкой публикой выпускались специальные пропагандистские брошюры, настраивающие «массы» в лад с предстоящим, как говорилось в одной из них, «значительным событием в жизни и деятельности советских писателей, в истории развития и роста советской литературы» и уверяющие в том, что «с глубоким вниманием следит за подготовкой к съезду и ожидает его открытия и работы вся советская общественность, весь советский народ»[160].
Переосмысленный «канон» истории советской литературы представила хроника «Между двумя съездами», опубликованная накануне съезда в «Новом мире» (№№ 1–2 за 1954 год). За несколько дней до него, 4 декабря, был подписан к печати сборник «Разговор перед съездом», вобравший в себя наиболее «ударные» реплики из тех, что появились в газетах и журналах; причем, за исключением статьи О. Берггольц «Против ликвидации лирики», все остальные по своей сути выражали отнюдь не «оттепельную» литературную политику[161].
Этот комплекс организационных мероприятий закрепила состоявшаяся 13 декабря предсъездовская встреча руководителей коммунистической партии и советского правительства с писателями, в которой приняли участие Н. А. Булганин, К. Е. Ворошилов, Л. М. Каганович, Г. М. Маленков, А. И. Микоян, В. М. Молотов, М. Г. Первухин, М. З. Сабуров, H. С. Хрущев, П. Н. Поспелов, М. А. Суслов, H. Н. Шаталин[162].
Наконец, еще одним предшествующим писательскому конгрессу знаковым событием стало собрание, не имевшее прямого отношения к литературе: с 30 ноября по 7 декабря 1954 года в Москве работало «Всесоюзное совещание строителей, архитекторов и работников промышленности строительных материалов, строительного и дорожного машиностроения, проектных и научно-исследовательских организаций». На нем Хрущев оповестил общественность об инновативной архитектурной программе, которая вскоре в буквальном смысле поменяла облик советского города, хотя для литераторов, как и для представителей других «непрагматических» искусств, это мероприятие знаменательно в первую очередь, разумеется, не градостроительными новшествами. Хронологически именно совещание строителей и архитекторов, а не писательский съезд, обозначило санкционированный партийными верхами поворот к масштабному пересмотру отношений между властью и советскими творческими работниками[163].
Экономика и менеджмент
Судя по сохранившимся документам, организация конгресса осуществлялась тщательно и с большим размахом. Рассматривались так называемые «Мероприятия по оказанию помощи Союзу советских писателей СССР в связи с подготовкой ко Второму Всесоюзному съезду советских писателей и двадцатилетием существования ССП СССР»[164]. В рамках этого надлежало до октября 1954 года «выполнить постановление Совета Министров СССР „Об улучшении жилищных условий писателей“»[165], а кроме того, приравнять писателей к работникам науки при определении пенсий[166].
В марте 1954 года Министерству финансов СССР было поручено утвердить смету расходов на проведение Всесоюзного съезда, а также на предшествующие ему республиканские съезды, краевые и областные собрания писателей[167]. Всего, по обнаруженным источникам, датированным 1 ноября 1954 года, Министерство финансов СССР определило расходы на проведение самого Всесоюзного съезда в сумме «2585,0 тыс. рублей», из которых на прием иностранных писателей отводилось «773,0 тыс. рублей», в том числе в иностранной валюте «164,1 тыс. рублей»[168].
Для обслуживания съезда было создано несколько специальных подразделений: «редакторская и информационная», «секретарская и мандатная» группы, группа «бытового, финансового и хозяйственного обслуживания», «группа культурного и медицинского обслуживания», «группа по встрече, повседневному обслуживанию и проводам делегатов»[169]. Особая иностранная комиссия ССП занималась приемом зарубежных гостей[170]. Планировалось, что во время заседаний будут работать пять стенографисток, к которым добавлялись еще две дежурные стенографистки для записи выступлений в прениях[171]. Оргкомиссия разработала несколько видов пропускных документов (мандатов):
а) делегатские – 2 (с правом решающего и совещательного голоса);
б) пригласительные (на все заседания);
в) гостевые (на каждый день заседания: утро и вечер);
г) служебные (с правом прохода повсюду)[172].
В Колонном зале Дома союзов (по другим данным, возможно, еще и в выставочных помещениях Академии художеств)[173] разворачивалась выставка «Советская литература за двадцать лет» с последующим ее переносом в Исторический музей[174]. На ее подготовку Министерство финансов выделило 520 тысяч рублей[175].
Во время работы съезда «Литературная газета» переходила на режим ежедневного выпуска номеров[176]. Кроме того, «для внутреннего употребления» была учреждена юмористическая стенгазета «Взирая на лица», в редколлегию которой назначались А. И. Безыменский, С. А. Васильев, В. П. Катаев, Л. А. Кассиль, С. В. Смирнов, Л. С. Соболев, Швецов (?)[177].
Происходящее на съезде – очень выборочно, разумеется, – транслировалось по радио и фиксировалось кинохроникой.
Для российских делегатов намечалось забронировать 600 мест в гостинице «Москва», иностранцам полагалось 100 мест в гостиницах «Интуриста»[178]. Питание, в которое входили завтрак, обед и ужин, планировалось осуществлять коллективно, в ресторане гостиницы «Москва» по заранее разработанному группой медицинского обслуживания меню с учетом диетических потребностей литераторов[179]. График обслуживания показателен:
Ил. 4. У сатирической стенной газеты «Взирая на лица» (Огонек. 1954. № 52 (декабрь). Фото Я. Рюмкина и Е. Тиханова).
Других посетителей в это время в ресторан пускать не предполагалось. Кормление осуществлялось по талонам. Суточные составляли 50 рублей в день; если делегат не смог потратить эту сумму на еду в ресторане «Москва», оставшиеся деньги намеревались выдавать на руки[181].
Составлялась солидная культурная программа, включавшая, помимо ритуальных посещений политически значимых святынь, экскурсии и выступления перед писателями лучших артистов – от пианиста С. Т. Рихтера до сатирика А. И. Райкина.
Для лучшего учета намечалось подготовить специальную картотеку делегатов[182]. Последние заранее предупреждались о том, что они могут приехать в Москву не ранее 13 декабря 1954 года, то есть за два дня до начала конгресса, а также о том, что ССП СССР не сможет обеспечить их родственников, коли таковые прибудут, ни гостиницами, ни входными билетами на заседания[183]. Регистрация делегатов съезда начиналась 13 декабря 1954 года в здании Правления Союза советских писателей СССР по адресу: ул. Воровского, дом 52. На время работы съезда устанавливались обязательные ежедневные дежурства в аппарате правления ССП СССР (ул. Воровского, дом 52) с 9 часов утра до 12 часов вечера[184].
Был разработан регламент работы съезда. Вот некоторые выписки из него:
…Утренние заседания проходят с 10 час. утра до 3 час. дня; вечерние – с 6 час. до 10 час. вечера.
Докладчикам предоставляется время для докладов:
Суркову – 3 час. 30 мин
Тихонову – 2 час. 30 мин
Леонову 25 мин
Либединскому 30 мин
Содокладчикам:
Симонову 2 часа 45 мин
Вургуну 2 часа 15 мин
Корнейчуку 1 час 30 мин
Полевому 2 часа
Антокольскому 2 часа
Рюрикову 2 часа
Выступления в прениях – 20 мин.
После каждых 2 часов работы съезда – объявляется перерыв на 15 мин.
Личные заявления и справки (после заседания) – 5 мин.
По мотивам голосования дается 3 мин. Все вопросы разрешаются простым большинством голосов (Открытым голосованием)
Выборы Правления и Ревизионной Комиссии ССП СССР производятся закрытым (тайным) голосованием[185].
Как видно, ресторану гостиницы «Москва» не зря предписывалось работать до двух часов ночи: график у делегатов был действительно очень напряженный. Не все планы, судя по воспоминаниям, реализовывались гладко, но в целом очевидно, что устроители конгресса прикладывали много усилий, чтобы подготовить писательское собрание хорошо.