Ил. 15. Министр культуры СССР Г. Александров беседует с индийским писателем А. Аббасом (Огонек. 1954. № 52 (декабрь). Фото Я. Рюмкина и Е. Тиханова).
В этом разделе представлены опубликованные и неопубликованные варианты речей некоторых наиболее «крамольных» участников съезда – М. А. Шолохова, И. Г. Эренбурга, О. Ф. Берггольц, а также исключенная из стенографического отчета 1956 года речь министра культуры СССР академика АН СССР Г. Ф. Александрова.
Публикацию вариантов выступления Шолохова предваряет текстологическое обоснование, в котором реконструируется процесс трансмиссии текста, то есть описываются все известные источники и устанавливаются взаимоотношения между ними. Помимо своей непосредственной цели – послужить эмпирическим базисом для реконструкции «ментального процесса», описываемого в предшествующей главе, – этот чисто технический комментарий позволяет точнее представить, насколько сложной была подготовка буквально каждого участника съезда к речи и насколько непросто складывалась судьба текстов выступлений после их произнесения. «Коллективный разум» упорно старался привести каждый идиолект к приемлемому общему языку и, в конечном счете, разногласия – к какой-то видимости всеобщего согласия.
Процесс трансмиссии текста во всех других случаях устанавливался по той же методике, что и судьба текста Шолохова, поэтому детально в связи с ними не описывается.
Речь М. А. ШолоховаТрансмиссия текста и транскрипция
Сокращения и обозначения
Принятые в этой части обозначения уже упоминавшихся источников те же, что и в предыдущей главе, однако в их список добавлен еще один, ранее за ненадобностью не учитываемый.
НМС – «неправленая стенограмма» в форме машинописи (РГАЛИ. Ф. 631. Оп. 28. Ед. хр. 12. Л. 58–75).
ПМС – первый вариант правленой стенограммы в форме машинописи (Ф. 631. Оп. 30. Ед. хр. 329. Л. 154–171). Датирована 24 декабря 1954 года с указанием размножить в 15 экземплярах.
ПМПЗ – второй вариант так называемой правленой стенограммы в форме машинописи первой закладки (Ф. 631. Оп. 30. Ед. хр. 329. Л. 172–185).
ПМСБП – не учитываемый выше третий вариант так называемой правленой стенограммы в форме машинописи (расшифровка: машинопись правленой стенограммы без правки; Ф. 631. Оп. 28. Ед. хр. 29. Л. 95–110).
ЛГ – речь Шолохова, опубликованная в «Литературной газете» в 1954 году по следам съезда (26 декабря. № 159. С. 2.).
СО – речь Шолохова, опубликованная в стенографическом отчете в 1956 году (Второй Всесоюзный съезд советских писателей… С. 374–378).
Общая характеристика источников и проблема трансмиссии текста
В этой части в цитатах вычеркнутый текст заключается в квадратные скобки [] и выделяется курсивом. Вставки выделяются жирным шрифтом. Таким образом, окончательный текст варианта, в отличие от изначального и промежуточных, всегда прямой.
Хронологические отношения между архивными источниками речи М. А. Шолохова проблематичны. Характеристики «правленая» и «неправленая» были даны составителями фонда, но при всем уважении к предшественникам этой информации нельзя доверять без дополнительных подтверждений (вполне можно допустить, что «неправленая» стенограмма была исправлена и потом перепечатана начисто). Кроме того, с первого взгляда непонятно, какой вариант из правленых стенограмм более ранний. Датировки на источниках, за исключением ПМС, отсутствуют, хотя и датировкам тоже полностью доверять смысла нет: их могли поставить приблизительно и задним числом. В результате мы имеем четыре неопубликованных варианта речи Шолохова, хронологические отношения между которыми еще только предстоит определить. Это наша первая задача. Вторая задача сводится к следующему вопросу: какими источниками пользовались редакторы при публикации речи сначала в 1954 году, а затем в 1956-м? Иными словами, перед нами классический случай, когда необходимо построить стемму, отражающую отношения всех шести источников между собой с возможными предположениями о других неизвестных вариантах.
Основным приемом построения стеммы является анализ разночтений. Сам по себе он далеко не всегда достаточен, но когда мы располагаем рядом других важных палеографических сведений об источниках, выводы становятся более основательными. Предлагаемое ниже «дерево» вариантов построено в результате текстуального сравнения разночтений с учетом палеографических и графологических данных.
Проверить результаты проведенного текстологического расследования может каждый, повторив его, то есть составив таблицу разночтений между всеми шестью вариантами и осмотрев сами документы. Притом что объем текста очень невелик и составляет чуть больше четырнадцати машинописных страниц в два интервала, разночтений между вариантами при сравнении каждого с каждым насчитывается около полутораста или более. Мы остановимся лишь на некоторых, попутно касаясь особенностей носителя, чтобы только показать логику, позволяющую выстроить стемму именно так, а не иначе.
В поисках наиболее раннего источника прежде всего имеет смысл обратить внимание на второй вариант так называемой правленой стенограммы (ПМПЗ), который, в отличие от остальных, представляет собой первую закладку машинописи. Этот вариант содержит значительную чернильную правку, судя по почерку, в основном, но не целиком принадлежащую Шолохову, и минимальную карандашную правку – постороннюю, редакторскую. Почерки, которыми наносилась чернильная правка, часто хорошо различимы. Один из них почти прямой – видимо, шолоховский. Другой имеет ярко выраженный наклон вправо.
К сожалению, не во всех случаях без привлечения специального оборудования удается определить, кому принадлежит правка. Установить ее принадлежность особенно сложно, когда исправляются отдельные знаки или производятся только зачеркивания. И все же, учитывая все сказанное, можно предположить, что вариант ПМПЗ либо был сделан самим Шолоховым, либо же, что более вероятно, был напечатан лично для него по недоступной нам рукописи (далее НЧВ – необнаруженный черновой вариант), и его Шолохов редактировал перед выступлением.
Позже Шолохов, как и многие другие участники съезда, просто передал вариант ПМПЗ редакторам стенограммы для уточнений. В своей речи Шолохов активно реагировал на события, разворачивающиеся на глазах у всех во время съезда. Это заставляет сделать вывод о том, что в известном нам виде она создавалась буквально накануне выступления писателя, а именно, судя по его реакциям, во второй половине шестого и в первой половине седьмого дня съезда, то есть 20–21 декабря 1954 года.
Тот факт, что ПМПЗ предшествовал еще по меньшей мере один вариант, с которого была сделана машинописная копия, вполне доказуем благодаря наличию в ПМПЗ типичных ошибок перепечатки. Вот иллюстрация. Внизу листа 175 находим чернильную правку, сделанную редакторской рукой, то есть почерком с наклоном вправо:
Одни из них прикрывали глаза платочками и молча, втихую, обливались стыдливым румянцем; другие, не заботясь о невинности, но определенно желая приобрести некий «капитал», сюсюкали и расточали знаменитостям незаслуженные, безудержно щедрые комплименты (ПМПЗ, 175).
А в верхней части листа, через абзац от предыдущей, такую:
Мне могут возразить на это, что, мол, такие статьи были в природе, но по не зависящим от критиков причинам [, не заботясь о невинности, но определенно желая приобрести капитал, – ] не были напечатаны (ПМПЗ, 176).
Очевидно, что при перепечатке машинистка, не вдумываясь в смысл, в одном случае пропустила, а в другом случае вставила в неподходящее место одну и ту же фразу.
Предположение о первичности варианта ПМПЗ по сравнению с другими имеющимися подтверждается анализом правки в нем и сравнением результатов с текстами остальных источников. Например, в ПМПЗ имеется правка рукой Шолохова:
…наш Всесоюзный съезд, подобно огромной реке, вобравшей в себя множество больших и малых притоков, протекает прямо-таки величаво, но, на мой взгляд, в [нехорошем] недобром спокойствии (ПМПЗ; 172).
Или:
…за редким исключением [М. Алигер] пребывает на съезде в безмолвии…
Или:
…спокойствия [нарушенного] омраченного всего лишь двумя – тремя выступлениями…
В этих и во многих других подобных случаях в остальных источниках, включая опубликованные, обнаруживаются именно измененные варианты фраз, то есть такие, как их услышали и зафиксировали стенографистки.
Наконец, то, что вариант ПМПЗ появился до выступления, подтверждает и такое простое свидетельство, как отсутствие в нем слова «аплодисменты» и прочих ремарок стенографисток.
Первый вариант правленой стенограммы в форме машинописи (ПМС), если не учитывать правку, содержательно, но не по топографии текста (это не одна закладка) почти идентичен неправленой стенограмме (НМС). ПМС наряду с вмешательствами редакторов тоже содержит правку Шолохова, которая в основном сводится к тому, чтобы восстановить текст в соответствии с машинописью первой закладки (ПМПЗ). Таким образом, можно заключить, что Шолохов читал свою речь с трибуны по машинописи первой закладки (ПМПЗ), предварительно поправив ее. Возможно, был еще один вариант, отражающий эти самые последние поправки, но так или иначе Шолохов точно несколько варьировал текст по сравнению с ПМПЗ, что нашло отражение в сделанных с необнаруженной стенограммы машинописях НМС и ПМС.
В изначальном, еще не исправленном варианте ПМС, как и в НМС, сохранились разночтения с ПМПЗ, которые характерны именно для устного, упрощенного, адаптируемого по ходу произнесения заранее написанного текста: при выступлении Шолохов упрощал некоторые фразы. Например, если в ПМПЗ мы читаем:
Не беру на себя смелости предлагать вниманию съезда что-либо определенное по этому поводу (ПМПЗ, 184),
то в еще не исправленном варианте ПМС, как и в НМС, находим разговорное и усеченное:
Не берусь съезду предлагать что-нибудь определенное по этому поводу (ПМС, 165; НМС, 69).
Вот еще случай, когда фраза была сокращена:
Так неразборчивостью в оценках мы ухитряемся убивать сразу двух зайцев: и писателя портим и читателя (ПМПЗ, 184).
Это изначально против зафиксированного в стенограмме:
Так в оценках мы и писателей и читателей портим (ПМС, 165; НМС, 69).
Конечно, подобного рода несоответствия можно отнести и на счет стенографистки или машинистки, но в любом случае существенно, что, во-первых, по смыслу расхождения были незначительными (Шолохов старался не отвлекаться от заранее написанного текста), и что, во-вторых, Шолохов (судя по почерку, большей частью сам), перечитывая вариант стенограммы ПМС, тщательно приводил ее в соответствие с текстом, подготовленным до выступления – с ПМПЗ.
Имеется пара случаев, когда редактор, а не Шолохов, переносил фразы, зафиксированные в стенограмме, в машинопись, по которой Шолохов читал речь с трибуны. Например, в ПМС и НМС читаем:
К примеру, бывает и так: написал писатель посредственную книгу (ПМС, 164; НМС, 68).
Фраза «К примеру, бывает и так» изначально отсутствовала в ПМПЗ и была перенесена в нее позже – судя по почерку, редактором:
[Н] К примеру, бывает и так: написал писатель посредственную книгу (ПМПЗ, 184).
То есть либо во время выступления, либо буквально перед ним писатель почувствовал необходимость еще немного изменить текст.
Вариант ПМСБП (машинопись правленой стенограммы без правки) в основном просто повторяет окончательную правку, содержащуюся в ПМС.
На рисунке 1 в виде стеммы представлены хронологические отношения между рассматриваемыми источниками, а также пунктирными стрелками – «маршрут» переноса вариантов из одного источника в другой. В данном случае <НЧВ> – необнаруженный черновой вариант, самый ранний. <ОВ> – окончательный вариант, оформившийся накануне или во время произнесения. <НС> – необнаруженная стенограмма.
Публикации речи Шолохова в «Литературной газете» в 1954 году, то есть почти синхронно со съездом, и в «Стенографическом отчете…» в 1956 году отличаются как друг от друга, так и от архивных источников. Судя по разночтениям, они готовились на основе правленого варианта стенограммы ПМС с внесением дополнительной, больше частью незначительной, правки. Была ли она только редакторской и была ли она авторизована писателем, сказать трудно. Однако по поводу публикации 1954 года Шолохов позже заметил: «В опубликованной стенограмме – все, как было, за исключением изъятых мелочей»[276].
В предпубликационной правке четко прослеживаются две тенденции. Первая – еще большее «олитературивание» текста, при котором просторечные лексика и конструкции заменяются на более конвенциональные (например, «неужто», сохраняющееся во всех трех неопубликованных источниках, заменено на «неужели», имеющееся только в опубликованных (ПМПЗ, 172; НМС, 58; ПМС, 155; СО, 374)). Вторая – «содержательная», имевшая целью сгладить резкость суждений автора.
Сличение разночтений показывает, что вариант 1956 года (СО) готовился как на основе ПМС, так и с учетом опубликованного в 1954 году текста (ЛГ). При этом нельзя исключать, что между источниками существовали еще какие-то не обнаруженные пока варианты. Скорее всего, такие звенья были.
То, что текст 1956 года (СО) готовился на основе опубликованного в «Литературной газете» (ЛГ), доказывается наличием следующего типа разночтений. Во всех архивных источниках имеется фраза:
Но, по-моему, основным нашим недостатком, или даже, если хотите, бедствием… (НМС, 59; ПМС, 155; ПМПЗ, 174)
При публикации в «Литературной газете» она была сокращена:
Но при всем этом остается нашим бедствием… (ЛГ)
В варианте же 1956 года она повторена в том же самом сокращенном виде (СО, 374).
В том, что при публикации 1956 года СО использовалась еще и правленая машинопись стенограммы ПМС, убеждает наличие некоторых совпадений между ними при различии со всеми остальными источниками. Например, в вариантах НМС, ПМС и ЛГ есть фраза:
А редкие, подлинно талантливые произведения… (НМС, 60; ПМС, 156)
Она же имеется и в ПМПЗ, но только в ПМПЗ она переправлена карандашом на другую:
А (редкие) такие, подлинно талантливые произведения… (ПМПЗ, 174).
Слово «редкие» не зачеркнуто редактором, а именно взято в скобки как рекомендательная правка, и эта рекомендательная правка попала в текст 1956 года (СО). Интенция редактора понятна – сгладить мысль Шолохова о том, что в России не так уж много талантливых писателей. Но сейчас нам важно лишь то, что эта особенность помогает установить порядок работы над окончательным вариантом речи целой группой литературных работников, включая автора, и то, что в 1956 году редакторы стенографического отчета возвращались к правленой машинописи стенограммы (ПМС) 1954 года.
В результате мы можем представить себе отношения между всеми известными источниками так, как это показано на рисунке 2.
Имеет смысл остановиться на вопросе о явных ошибках стенографисток и машинисток, которые не были исправлены в публикациях. Они имеются, и это тоже нужно учитывать. Вот только два примера.
В опубликованный текст речи Шолохова не попали некоторые сделанные им исправления опечаток и результатов ошибочного толкования стенографисток, безусловно, соответствующие изначальной и окончательной «авторской воле». В него не вошла, например, следующая правка, касающаяся пользы публичных отзывов критиков для писателей:
…тем больше будет в печати смелых, принципиальных и до зарезу нужных литератур[ных]е статей (ПМС, 159).
Остался ошибочный вариант:
…тем больше будет в печати смелых, принципиальных и до зарезу нужных литературных статей (ЛГ; СО, 375).
Конечно, это мелочь, но такая, которая превращает содержательное высказывание писателя в бессмыслицу. И это еще не худший вариант. В других случаях смысл менялся на противоположный. Шолохов, помимо прочего, критиковал в своей речи группу литераторов, наиболее востребованных у критиков и издателей, но сформировавшуюся, с его точки зрения, отнюдь не по критерию мастерства и таланта. Он говорил о необходимости «освободить обойму от залежавшихся там патронов, а на смену им вставить новые патроны, посвежее» (СО, 376). При этом в качестве, если так можно выразиться, «контролера», решающего, кому быть в «обойме», а кому храниться в ящиках «россыпью», он видел не «профессиональную» критику, а обычного читателя:
А за сохранностью их (т. е. «патронов», писателей. – В. В.) у нас присмотреть есть кому. Читатель у нас не скопидом, а подлинный – добрый и расчетливый – хозяин (ЛГ; СО, C. 376; курсив мой. – В. В.).
Согласно синтаксической структуре, это переполненное метафорами высказывание должно содержать противопоставление, тогда как на самом деле оно тавтологично: «скопидом» во втором предложении почти синонимичен «расчетливому хозяину». Между тем сам Шолохов небрежности не допустил, в чем убеждает один из этапов авторской правки. Согласно ей, «скопидом» – неверно зафиксированный, необычный для городского слуха стенографистки или глаза машинистки «пустодом». В 1954 году это оплошность была исправлена писателем, хотя в публикациях, как мы уже знаем, она не устранена:
А за сохранностью их у нас присмотреть есть кому. Читатель у нас не [скопидом] пустодом, а подлинный [–] добрый и расчетливый хозяин (ПМС, 163).
Различие между тем, что было напечатано, и тем, что подразумевалось, лишь на первый взгляд невинно стилистическое. «Скопидом» отсылает к зажиточному крестьянину, владеющему некоторым имуществом, которое он бережет. «Пустодом», напротив, – тот, кто ничего не имеет в силу неумения вести хозяйство. Так что если вначале «добрый», расчетливый крестьянин противопоставлялся негативно оцениваемому бедняку, то в конечном счете, в опубликованной «стенограмме», антагонистом, по сути, оказался «кулак». Иными словами, изначально и как будто бы походя Шолохов легитимировал зажиточного крестьянина, что, конечно, не звучало в унисон с общепринятыми правилами публичного дискурса. Такого рода мелких искажений в отчете немало, и, к сожалению, далеко не во всех случаях соответствующие слои правки удается опознать и снять.
Транскрипция речи М. А. Шолохова с вариантами
В основу предлагаемой транскрипции положен самый ранний из известных вариантов речи – ПМПЗ. Он содержит правку, выполненную как самим Шолоховым, так и другими лицами. Шолохов правил текст до выступления. Остальные изменения были внесены (по крайней мере в подавляющем большинстве) редакторами позже, перед публикацией либо в 1954 году и, возможно, перед публикацией 1956 года. Более поздние варианты приводятся в сносках.
Условные обозначения в основном тексте транскрипции
Основной неправленый текст передается прямым шрифтом. Авторские вставки – они всегда чернильные – передаются полужирным текстом. Например:
за редким исключением
Вставки во вставки обозначаются полужирным шрифтом с подчеркиванием. Например:
Фадеева, Федина, Ауэзова, Павленко, Гладкова, Леонова
Корректурный знак абзаца передается буквой Z.
Зачеркивания выделяются курсивом и обрамляются с двух сторон квадратными скобками. Таким образом, окончательный текст варианта всегда передается прямым шрифтом. Например:
спокойствия, [нарушенного] омраченного
Редакторская правка передается теми же средствами, но текстом с пунктирным подчеркиванием. Редакторская правка выполнялась в основном чернилами. Например:
[недобром] нехорошем спокойствии
Немногочисленная карандашная правка дополнительно помечается звездочкой после каждого слова или отдельного знака – *. Например:
(*и об отдельных недостатках)*. Спору* нет*
Сомнительные случаи, когда трудно определить, принадлежала ли правка автору, дополнительно помечаются надстрочным знаком вопроса – ? Например:
Бесстрастны[е]?
Конъектуры и краткие примечания публикатора приводятся в ломаных скобках – <>.
Границы разночтений с другими вариантами, если они содержат два или больше слов, обрамляются фигурными скобками – {}. Например:
наши {дорогие и агрессивные} соратницы
Сами разночтения приводятся в сносках. При отсутствии сноски, текст отсутствует в ЛГ СО.
При передаче основного варианта в основном используется современная орфография. Исключение составляют лишь те случаи, которые передают особенности авторской речи, ориентированной на устность.
Пунктуация в основном следует оригиналу, однако в некоторых случаях для удобства понимания может быть изменена: устраняются наиболее очевидные опечатки и описки.
Условные обозначения в сносках, содержащих разночтения
В примечаниях даются как текстологические комментарии, так и замеченные разночтения основного варианта с другими вариантами.
Перед разночтением указываются аббревиатуры, обозначающие один или несколько вариантов, в котором это разночтение обнаружено. Например:
1 ЛГ СО неужели
Поскольку вариант ПМС (правленая машинопись стенограммы) тоже содержит правку, в нем при передаче разночтений тоже используется транскрипция. Правка в ПМС в основном выполнена чернилами. Например:
2 НМС редкие ПМЗ [Родине] Редкие ЛГ такие СО такие
Для обозначения отсутствия фрагмента текста в вариантах используются две фигурные скобки – {}. Например:
3 ПМС ЛГ СО {}
Орфография и пунктуация в разночтениях учитываются лишь в тех случаях, когда это влияет на понимание речи, ориентированной на устность. Например, в случаях употребления восклицательных знаков или многоточий, обозначающих намеренные паузы оратора.
Комментарии, касающиеся аплодисментов, в большинстве случаев игнорируются, так как слишком часты и не носят существенного информационного характера.
<Л. 172>
Старая народная поговорка, {давным давно}[277] родившаяся там, где бурлят стремительные горные потоки, гласит: «Только мелкие реки шумливы». Отшумели собрания областных и краевых писательских организаций, собрания, наполненные острой полемикой, задорными речами{…}[278] Республиканские съезды прошли на более сдержанном уровне. А вот наш Всесоюзный съезд, подобно[279] огромной реке, вобравшей в себя множество больших и малых притоков, протекает прямо-таки в величавом, но на мой взгляд [недобром] нехорошем[280] спокойствии.
Бесстрастны[е]? лица докладчиков, академически строги доклады, тщательно отполированы выступления большинства ораторов[281] и даже наиболее запальчивая в отношении полемики часть писателей (я говорю о женщинах-писательницах и поэтессах) за редким исключением [М. Алигер] пребывает на съезде в безмолвии. То ли наши {дорогие и агрессивные}[282] соратницы по перу уже выговорились на собраниях, {(*на совещании в ЦК)*}[283], и теперь находятся в этаком творческом изнеможении, то ли копят новые силы для нового взрыва страстей[284] к концу съезда? Разве их поймешь, этих женщин, хоть они и писательницы по профессии? Никак не поймешь! По крайней мере, я не понимаю.
Идет уже седьмой день съезда, но обстановка остается прежней. Некоторое оживление наметилось только после выступления В. Овечкина. Неужто[285] все вопросы, которые волновали нас в течение двадцати лет, уже решены и нам остается только подбить итоги достижениям и наделанным за это время ошибкам с тем, чтобы, учтя эти ошибки и единогласно приняв новый устав, со спокойной душой взяться за перо? Едва ли это так.
Мне не хотелось бы нарушать царящего на съезде классического спокойствия, [нарушенного] омраченного всего лишь двумя – тремя выступлениями, но все же разрешите сказать то, что я думаю о нашей литературе и
<Л. 174>
хоть коротко поговорить о том, что не может не волновать {всех нас}[286].
Здесь много говорили и о наших общих достижениях {(*и об отдельных недостатках)*. Спору* нет* Но, по-моему, основным нашим недостатком, или даже, если хотите, бедствием, является}[287] тот серый поток бесцветной, посредственной литературы, который последние[288] годы хлещет со страниц журналов и наводняет книжный рынок.
Пора преградить дорогу этому мутному потоку, общими усилиями создав против него надежную плотину, иначе нам грозит потеря того уважения наших читателей, которое немалыми трудами серьезных литераторов завоевывалось на протяжении многих лет.
<Л. 173>
к стр. 2.
Это, конечно, ни в коем случае не относится к тем молодым силам, которые вливаются в литературу и растут от книги к книге, а к тем, уже известным, кто, потеряв уважение к своему труду и к читателю, {увяда[е]ют}[289] на корню и, в конце концов, превращаются[290] из мастеров в ремесленников[291].
<Л. 174, продолжение>
В самом деле, что же произошло за последние годы, если понимать под ними время, истекшее со дня окончания войны? Естественно, что в дни войны большинству писателей нечего было и думать о создании крупных произведений, выношенных в тяжелых и долгих раздумьях, отточенных по языку, безупречных по стилю. Тогда слово художника было на вооружении армии и народа, и писателям некогда было придавать своим произведениям совершенную форму. Была у них одна задача: лишь бы слово их разило врага, лишь бы оно держало под локоть нашего бойца, зажигало и не давало угаснуть в сердцах советских людей жгучей ненависти к врагам и любви к родине. С этой задачей писатели, как известно, справились неплохо. Но когда наступила послевоенная пора, многие и многие писатели, взяв разбег военных лет, продолжали как бы по инерции писать наспех, неряшливо, небрежно, и это обстоятельство не замедлило резко сказаться на художественном уровне значительного количества произведений. {Но то}[292], что читатель прощал нам во время войны, он не мог уже простить в последующие за войной годы. А {(*редкие,)* такие*}[293] подлинно талантливые произведения, появившиеся в
<Л. 175>
послевоенный период, книги[294] Фадеева, Федина, Ауэзова, Павленко, Гладкова, Леонова, Паустовского, Упита, Твардовского, Якуба Колоса(sic!), Гончара[295], {Казакевича и др.}[296] еще резче подчеркивали художественное убожество и недолговечность произведений-подёнок, произведений<,> которые смело можно назвать литературными выкидышами.
Но, разумеется, не только эта причина, т. е. нажитая в войну стремительность письма, была главной в общем снижении художественной[297] ценности наших произведений.
Одной из главных причин, как мне кажется, явилось поразительное и ничем {не оправдываемое}[298] падение требовательности к себе, установившееся среди писателей, и падение «?оценочных критериев»?, прочно обосновавшееся среди критиков. Писатели с диковинным безразличием, с отсутствующими лицами проходили мимо не только посредственных, но и явно бездарных произведений своих товарищей. Они не поднимали негодующего голоса против проникновения в печать макулатуры, прививающей дурные вкусы невзыскательной части наших читателей, портящей нашу молодежь и отталкивающей от литературы читателей квалифицированных {[и,],?}[299] по хорошему требовательных, непримиримых в оценках.
Ну, а что касается иных критиков, то тут дело обстояло еще хуже: если бесталанное и никудышное произведение печатал именитый, к тому же еще увенчанный лаврами [сталинских] литературных премий, автор – многочисленные критики, видя такое непотребство, не только делали {отсутствующее лицо}[300], но чаще всего отворачивались в великом смущении. На глазах читательской общественности происходило[301] удивительное, прямо-таки потрясающее перерождение: [«Наши] эти «неистовые Виссарионы» вдруг мгновенно превращались в красных девиц. Одни из них [прикрывали глаза платочками и], молча, втихую, обливались стыдливым румянцем; другие{, не заботясь о невинности, но определенно желая приобрести некий «капитал»,}[302] сюсюкали и расточали знаменитостям[303] незаслуженные, безудержно щедры[х]е? комплименты.
<Л. 176>
В самом деле, была ли напечатана в нашей прессе[304] хоть одна критическая статья, в полную меру, без всяких скидок, оговорок и оглядок, воздающая[305] какому-либо литературному метру за его неудачное произведение? Не было такой статьи. А жаль{!}[306] У нас не может и не должно быть литературных сеттльментов (sic!) и лиц, пользующихся правом неприкосновенности.
Мне могут возразить на это, что, мол, {такие статьи были в природе}[307], но по не зависящим от критиков[308] причинам [, не заботясь о невинности, но определенно желая приобрести капитал, – ][309] {не? были напечатаны}[310] [в прессе]. В годы гражданской войны [красные партизаны] рабочие и крестьяне говорили: «Советская власть в наших руках». С полным правом мы можем сейчас сказать: «Советская литература в наших руках{! И}[311] чем меньше будет в редакциях газет и журналов [трусливых] {робких Рюриковых}[312], тем больше будет в печати смелых, принципиальных и до зарезу нужных литературе[313] статей».
«Литературная газета» формирует общественное читательское мнение. {«Лит. газета»}[314] – это ключевые позиции к нашей литературе, к беспристрастному познанию ее. Но, о каком же беспристрастии может идти речь, если во главе этой газеты стоит человек, [целиком] немало обязанный Симонову[315] своим продвижением на литературно-критическом поприще[316], {человек, который смотрит на своего принципала, как на яркое солнышко[317], сделав ладошкой {вот так[, что называется без лести преданный ему и готовый услужить ему по первому зову[.]?]…}[318] }[319]
{Когда мы, думая о будущем, говорим о типе политического руководителя нашего Союза, то большинство из нас с благодарностью и грустью вспоминает тов. Поликарпова. С благодарностью потому, что он много сделал для здорового развития литературы и[320] прежде всего уже одним тем, что стоял вне всяких групп; а с грустью потому, что при нашем
<Л. 177>
молчаливом попустительстве его все же сумели «скушать» те из литературных молодчиков и молодиц, которые<,> к нашему несчастью<,> удачно сочетают[321] в себе две профессии – {писателей и интриганов}[322]. Отдыхая от трудов первой профессии, они с немыслимым увлечением, отдаются другой и, к сожалению, нередко в этой последней преуспевают гораздо больше, нежели в первой{…}[323]}[324]
{В редакции «Лит. газеты»}[325] нам нужен руководитель [типа Поликарпова], стоящий вне всяких {групп и группочек}[326], человек, для которого должна существовать только одна дама сердца – большая советская литература в целом, а не отдельные ее служители, будь то Симонов или Фадеев, Эренбург или Шолохов.
{Редактором[327] нашей газеты должен быть {– человек храбрый и мужественный и<,> безусловно<,> и абсолютно честный}[328] в делах литературы. О таком редакторе мало[329] мечтать,[330] [а] нам надо требовать его. На это мы имеем законное и неотъемлемое право.}[331]
Возвращаясь к некоторым критикам, можно сказать, что обратное перерождение с ними происходило, когда в печати появлялось[332] слабое произведение писателя-середняка, или малоизвестного писателя, или же молодого автора. Вот тут уже критики, извините за грубую метафору, снова надевали мужские штаны и лирическ[о]ие[333] сопрано их сразу переходил[о]и[334] в начальственны[й]е баритоны и басы. Тут уж – «раззудись, плечь[335], размахнись рука!» Тут тебя и Рюриков охотно напечатает[336], не боясь окрика с улицы Воровского, тут и блеснуть можно вовсю и снисходительным остроумием и желчным сарказмом.
Вместо елея и патоки, которыми недавно миропомазывали знаменитых, той же ложкой и в той же пропорции критики черпали из другой посудины другую жидкость, зачастую отнюдь не благовонную, и все это щедрой рукой выливали на головы литературных горемык, не удостоившихся лауреатства, а стало быть и знаменитости. {Иной бедняк не
<Л. 178>
успеет еще, что называется, глаза[337] продрать от первой подачи, а ему уже, зайдя с тыла, очередной критик навешивает {вторую [и не менее пахучую] (*порцию)*}.[338]}[339]
[Где уж там писать новое, впору только вытираться… А чтобы вытереть с лица этот (sic!) дурно пахнущую смесь из ханжества и пристрастия, требуется очень немалое время, да и руки заняты.]
Кстати, тут не раз говорили о «литературной обойме», {т. е.}[340] о пятерке или десятке ведущих писателей. А не пора ли, товарищи, нам р[еши]ачительно, как бывалым солдатам, пересмотреть свой боезапас[341]? Кому неизвестно, что от длительного пребывания в обойме, особенно в дождь или в слякотную погоду, именуемую оттепелью[342], патроны в обойме окисляются и ржавеют? Так вот, не пора ли нам освободить обойму от залежавшихся там патронов, а на смену им вставить новые патроны, посвежее? Слов нет, не стоит выбрасывать старые патроны [на свалку], они еще пригодятся. Но необходимо по-хозяйски протереть их щелочью, а если надо, то и песчанкой.
Ничего, от этого шкурка с них не слезет! [Будьте спокойны.] Надо приберечь их, эти старые патроны, не всякий же из них даст осечку при выстреле. Это тоже надо понимать.
Но плох[о] тот боец, который на вооружении имеет всего лишь одну обойму. Сражения с таким скудным запасом не выиграешь. Как и все вы, я за то, чтобы побольше было у нас патронов в обоймах, и в цинках и[343] россыпью под руко[й]ю[344] [и] на всякий случай. А за сохранностью их у нас присмотреть есть кому: читатель у нас не пустодом[345], а подлинный добрый и расчетливый хозяин.
<Л. 180>
И потом вот еще что: термин «ведущий» в применении к человеку, который действительно кого-то ведет, сам по себе хороший термин, но в жизни бывает и[346] так: был[-был] писатель ведущим, {глядь, – а он уже}[347] не ведущий, а стоящий. Да и {стоит-то как! [Не минуту, не час]}[348] Не месяц, не год, а этак лет десять, а то и больше. Скажем, вроде вашего покорного слуги и на него похожих. Вы понимаете, товарищи, такие вещи не всегда приятно говорить про самого себя, но приходится: самокритика. Упрется[349] как баран в новые ворота и стоит. Какой же он {к чёрту ведущий, если}[350] он самый настоящий на месте стоящий?
В партии у нас бывает так – и это всем известно – работает заслуженный человек {, допустим, секретарем}[351] обкома. Ведущая {фигура, ничего не скажешь}[352]. Но работает он год – туда-сюда, второй год – еще хуже. И тогда ему вежливо говорят: {«Вот что, дорогой товарищ, ступай-ка ты, подучись, или поработай секретарем райкома, а тогда видно будет». Может быть, стоит и нам также поступить в отношении тех бывших ведущих, к[ак]ои на поверку оказались стоящими?}[353] А ведь, как говорится, свято место пусто не бывает: литературная обойма {будет заполнена}[354]. И не сами {новые писатели}[355] войдут в нее, {не по}[356] собственному своему[357] желанию, потому что одного желания здесь маловато{. Их вставит}[358] в обойму {уверенной} хозяйской рукой народ – читатель[359], народ, который хочет {и может} сражаться {за свое будущее,} за свою культуру, за свое счастье, за коммунизм!
И еще одной причиной[360] [повлекшей к] снижени[ю]я {художественной ценности наших произведений является, по моему,}[361] та система присуждения [сталинских] литературных премий, которая {к сожалению, существует}[362] и поныне. Об этом подробно говорил здесь т. Овечкин, и мне {к его доводам против этой системы остается добавить всего лишь несколько слов}[363]. Прошу прощения, но, {ей-богу-же}[364], деление художественных произведений на 1-ую, 2-ую и 3-ю степени[365] {чем-то} напоминает мне [торговлю в мясной лавке] прейскурант: первый сорт, {второй сорт}[366], третий сорт. Ну, а то, что не вошло в {этот прейскурант}[367]? [Это что? Отходы?] Какое наименование дадим {тому огромному}[368]количеству произведений, которые не удостоены {почему-либо} премий? Что это? {Отходы? Дешевый ширпотреб}?[369]
<Л. 181>
[«Вот вам мясцо 1-го сорта, вот похуже – 2-го, ну, а 3-ий – сами понимаете – не очень свежее, постное и, извините, чуточку с душком». Не так ли? И, если продолжать это, натуралистическое сравнение, то какое же место мы отводим, какое наименование даем тому огромному количеству произведений, которые не удостоены почему-либо [сталинских] премий? Что это – отходы [от бараньей тушки? Копыта и рога для изделий дешевого ширпотреба, требуха, печенка и легкие – пища для былого обжорного ряда?]]
Получается [дико] нелепо, обидно и горько, и никуда эта система поощрения не годится, особенно если принять во внимание то обстоятельство, что многие из {книг не премированных}[370] – {просто хорошие талантливые}[371], умные книги, и они {очень часто}[372] читаются больше[373], нежели книги, отмеченные премиями[374].
{К примеру, бывает и так.}[375] Написал писатель посредственную книгу. Он и не рассчитывал на {большой успех}[376], трезво расценивая[377] свои возможности, {как все мы, надеясь на то,}[378] что следующая книга {у него выйдет}[379] лучше. И вдруг получает{, скажем,}[380] вторую премию. Так {ведь нет, что бы по}[381] совести сказать: «Братцы, что вы делаете? Не давайте {мне премии}[382], книга моя недостойна ее!» Шалите, таких простаков {что-то не}[383] было еще… Берет писатель {неположенную ему премию}[384], а спустя немного {уже всерьез}[385] начинает думать, что не только он сам недооценил себя, но {недооценили его и те}[386], кто присуждает премии, и что книга его смело могла {бы вытянуть на первую премию, а не на вторую}[387]. Так {неразборчивостью в оценках мы ухитряемся убивать сразу двух зайцев: и писателя портим и читателя}[388].
Не {беру на себя смелости предлагать вниманию съезда}[389] что-либо[390] определенное по этому поводу, но {для меня ясно}[391] одно{: мы}[392] обязаны
<Л. 182>
ходатайствовать перед правительством о коренном пересмотре системы присуждения премий работникам искусства и литературы, потому что так дальше продолжаться не может. При такой системе, если она сохранится, мы сами разучимся отличать золото от меди, а окончательно дезориентированный читатель будет [шарахаться от книг лауреатов, как от предметов зачумленных] настораживаться, увидев книгу очередного лауреата.
Высокая награда не может доставаться[393] легко и {не может даваться}[394] походя, иначе она перестанет быть высокой.
{Подумайте только}[395], что будет через десять-пятнадцать лет с некоторыми талантливыми представителями искусства и литературы, если утвердится существующее положение {с премированием}[396]. {Женщину, которую {все мы}[397] любим за ее яркий и светлый талант (я говорю об {Алле Константиновне}[398] Тарасовой), станут водить под руки, так как самостоятельно она ходить {уже не}[399] сможет, будучи {жестоко обремененной}[400] тяжестью медалей, которые она получила и еще получит. [По этой же причине М. Чиаурели и сейчас заметно предрасположенного к полноте – не смогут даже водить, а будут передвигать при помощи больничной коляски.]}[401] [Я не говорю уже] (sic!) о нашем уважаемом К. М. Симонове. {Понатужившись, он сможет смело выдавать на гора в год по одной пьесе, по одной поэме, по одному роману, не считая таких «мелочей», как стихи, рассказы, очерки и пр.}[402] Стало быть, три[403] медали в год ему обеспечены[!]. [Точно] {{А через пятнадцать лет?}[404] Сейчас Симонов ходит по залам съезда бравой походкой молодого хозяина литературы, а через пятнадцать лет его, как неумеренно [употребившего] вкусившего славы[405], будут {уже не}[406] водить [и не] а [, а попросту таскать на носилках] возить в коляске. Ведь это же ужасно!}[407]
Уже сейчас многие медалисты внушают тебе[408] если не восторг, то некоторый трепет, а что {же будет}[409] дальше? {Вот на днях увидел я в
<Л. 183>
раздевалке}[410] человека в штатском, {вся грудь у него}[411] в золоте{, в медалях}[412], только синей ленты через плечо не хватает. Батюшки, думаю, неужто[413] воскрес знаменитый {борец Иван}[414] {Поддубный и почтил наш съезд своим присутствием}?[415] Пригляделся – фигура не {борцовская, хлипкая}[416]. Оказывается[417] это – известный не то кинорежиссер, не то кинооператор. {Вот тут и}[418] разберись, {что и}[419] к чему.
Нет, товарищи писатели, давайте лучше блистать[420] книгами, а не медалями! Медаль – это дело наживное, а книга – выстраданное.
{[По вопросу о том, где селиться писателю[421], чтобы быть[422] ближе к жизни, я целиком согласен с т. Овечкиным, и останавливаться на этом не буду. Меня {не устрашило вчерашнее}[423] выступление т. Агапова, не столь[ко] запальчивое по форме, сколь неумное по существу, и, откровенно говоря, мне непонятно волнение т. Агапова. Будь Овечкин управделами [Совмина] Союза[424] и выступи он с таким пожеланием, тогда другое дело, {тогда пусть бы себе Агапов волновался на здоровье}[425], а так не вижу {причин к волнению}[426], которое лишает человека элементарного здравомыслия[427]. [Но и зато для меня совершенно ясным представляется другое: из писательских домашних работниц, которые естественно разделяют вместе с хозяевами их литературные симпатии и антипатии, и участвуют в окололитературных дрязгах, все равно литературоведов не выйдет. Тогда почему же надо большинству писателей жить вместе? А встречаться [им] можно и живя порознь, поближе к людям иных профессий, любая из которых не менее интересна, чем наша.] Нет, {без шуток}[428], незачем писателям [кучковаться] [жить вместе], [Нет в этом никакой ни нужды, ни насущной необходимости.] жить {обособленными колониями}[429], отгораживаясь от народа.] }[430]
<Л. 184>
Только большая и глубокая тревога за литературу заставляет говорить товарищам по оружию иногда неприятные вещи. Со свойственной ему скромностью и по неписаной обязанности {докладчика К. Симонов}[431] умолчал о себе. Разрешите мне восполнить этот пробел. Здесь не время и не место заниматься разбором отдельных его произведений, хочется сказать о всей совокупности его творчества. Тов.[432] Симонов отнюдь не новобранец в литературе, а достаточно пожилой и опытный боец. Написал он тоже достаточно много и во всех жанрах, которые свойственны литературе. Но когда я перечитываю его произведения, меня не покидает ощущение того, что писал он, стремясь к одному: {лишь бы, лишь бы}[433] вытянуть на четверку, а то и на тройку с плюсом. А ведь он [очень] бесспорно талантливый писатель и его нежелание (о неумении тут не может {идти речь})[434] отдать произведению всего себя, целиком, заставляет тревожно задуматься[435]. Чему могут научиться у Симонова молодые писатели? Разве только скорописи, да совершенно не обязательному для писателя умению дипломатического маневрирования[436]. Для большого писателя этих способностей, прямо скажу, маловато. Особую тревогу вызывает его последняя книга: с виду все гладко, все на месте, а дочитаешь до конца и создается такое впечатление, как будто тебя, голодного, пригласили на званый обед, а[437] угостили тюрей, и то не досыта. И досадно тебе, и голодно, и в душе проклинаешь скрягу-хозяина. Не первый год пишет Симонов. Пора уже ему оглянуться на пройденный им[438] писательский путь и подумать о том, что наступит [пора] час, когда найдется некий мудрый[439] и зрячий мальчик, который, указывая на Симонова, скажет: «А король-то голый!» {Неохота нам, Костя[440], будет смотреть на твою наготу, а поэтому, не обижаясь, прими наш дружеский совет: одевайся поскорее,
<Л. 185>
поплотнее, да одежку выбирай такую, чтобы ей век износу не было!}[441]
По старой дружбе не могу не помянуть здесь И. Г. Эренбурга. Не подумайте, что я снова собираюсь {с ним спорить}[442] по творческим вопросам. Упаси бог! Хорошо спорить с тем, кто яростно обороняется, а он на малейшее критическое замечание обижается и заявляет, что ему после критики не хочется писать. {Что же это за спор, когда чуть [придавишь] тронешь противника, а он [и лапки кверху] уже ссылается на возраст и будит {в тебе}[443] жалость. {Нет, у нас в стенке лежа[щ]чего}[444] не бьют[, а шагают через него, чтобы достать по скуле следующего противника].}[445] Пусть лучше Эренбург пишет… Он делает большое и нужное дело, активно участвуя в нашей общей борьбе за мир. Но ведь критикуем мы его не как [нерадивого] борца за мир, а как писателя, и[446] это – наше право. Вот, в частности, он обиделся на Симонова за его статью об «Оттепели». Зря обиделся, потому что не вырвись Симонов вперед со своей статьей, другой критик [устроил бы Эренбургу за «Оттепель» настоящую жару] по-иному сказал бы об «Оттепели». Симонов, по сути<,> спас Эренбурга от [справедливо] резкой критики. И все-таки Эренбург обижается.
[Z] Объяснить это можно, пожалуй, только той «обостренной чувствительностью», которой Эренбург наделил всех писателей в своей недавней речи на съезде.
Но[,] нам особенно беспокоиться по поводу перепалки между Эренбургом и Симоновым не стоит. [Насчет подобной перепалки есть хорошая, утешительная, русская поговорка: «Ворон ворону глаз не выклюет».] Они как-нибудь помирятся…
Единственный вопрос хотелось бы мне задать т. Эренбургу. В своем выступлении он сказал: «Если я смогу еще написать новую книгу, то постараюсь, чтобы она была шагом вперед от моей последней
<Л. 179>
книги», т. е. от «Оттепели». По сравнению с [«ПадениемПарижа»] «Бурей» и «Девятым валом» «Оттепель» бесспорно представляет собою[447] шаг назад. Теперь Эренбург обещает нам[448] сделать шаг вперед. Не знаю, как эти танцевальные па называются на другом языке, а на русском это {звучит так}:[449] «топтание на месте». Мало же утешительного Вы нам наобещали, уважаемый Илья Григорьевич… [Сказал бы я по вашему адресу еще несколько слов, но боюсь, что вы снова обидитесь, не захочется вам после этого писать и, таким образом, чего доброго и обещанного шага вперед не сумеете сделать, а потому умолкаю.]
О нас, советских писателях, злобствующие враги за рубежом говорят, [что] будто бы пишем мы по указке партии. Дело обстоит несколько иначе: каждый из нас пишет по указке своего сердца, а {сердца наши}[450] принадлежат партии и родному народу, которым мы служим своим искусством.
Иногда мы бываем излишне резки в отношении друг с другом, иногда – нетерпимы в творческих оценках, но вызвано это, разумеется, не нашим дурным характером, не честолюбием и не корыстью, а единственным желанием сделать нашу литературу еще более могучей помощницей партии в деле [перевоспитания масс в коммунистическом духе] коммунистического воспитания масс, еще более достойной нашего великого народа и того великого литературного прошлого нашей страны, прямыми наследниками которого мы являемся.
Ил. 16. Вариант машинописной копии речи М. А. Шолохова, правленый перед выступлением (ПМПЗ; РГАЛИ. Ф. 631. Оп. 30. Ед. хр. 329. Л. 172).
Ил. 17. Вариант машинописной копии речи М. А. Шолохова, правленый перед выступлением (ПМПЗ; РГАЛИ. Ф. 631. Оп. 30. Ед. хр. 329. Л. 173).
Всем сердцем верю в то, что к 3-му съезду многие из нас создадут новые замечательные произведения.
От всей души желаю {каждому из вас}[451], товарищи писатели, новых творческих успехов и той ясной радости, которую испытывает каждый труженик, по-настоящему[452], добротно сделавший свое дело.
Ил. 18. Вариант машинописной копии речи М. А. Шолохова, правленый перед выступлением (ПМПЗ; РГАЛИ. Ф. 631. Оп. 30. Ед. хр. 329. Л. 180).
Ил. 19. Вариант машинописной копии речи М. А. Шолохова, правленый перед выступлением (ПМПЗ; РГАЛИ. Ф. 631. Оп. 30. Ед. хр. 329. Л. 183).